| |
[Mar. 6th, 2021|02:08 pm] |
Умер от ковида старый человек, совершенно фантастический
человек, Юрий Григорьевич Калинин. Был он мне и учителем,
вел один из наших странных теоретических курсов
экспериментальной физики: рисовал на доске пояс Роговского.
Аналоговое мышление экспериментатора от матушки Урании --
вещь мощнейшая, мне практически недоступная, уважаю
безмерно. Над теоретиками он посмеивался. Зашел, увидел
на доске Кингсеповские матричные элементы (а Кингсеп любил
квазичастицы в плазме описывать квантовомеханически,
особенно когда можно было прокомментировать распад ее
на несколько других; распадаться там тоже не все умеют),
махнул рукой -- вот, говорит, заумь какая, а я никогда
ничего этого не понимал, еще и вычисления эти трехэтажные.
Врал, конечно. Он был из последних сдававших теорминимум
лично Ландау; что другое, может, и нет, а этажность
вычислений там тогда была побольше, чем есть теперь.
Тогда все были живы, Кингсеп был мне научным
руководителем, я сердилась на его эстетские замашки,
не вообще, а потому что он все-таки слегка переигрывал --
но это фигня, было дико здорово, они были такие очень
старшие, и все дружили. Очень скоро Кингсеп заболел и
умер, Калинин унаследовал от него начальствие над
какой-то, не могу я это выучить, ну, административной
единицей. (Небольшой: большие начальники у нас чиновники,
не действующие ученые.) Это отнимало у него кучу времени,
явно не делало его счастливым, но характер ему не
испортило. Патологически добрый был человек, между
прочим. Одно время только благодаря ему и можно было
продолжать существовать. У него, по-видимому, было
очень здоровское семейство (у Кингсепа -- точно), но
ни жены, ни детей мне видеть не довелось, только заочно
знаю про них немного.
Он был нечеловечески клевый рассказчик. Одно время я
бегала за ним с диктофоном, и что-то он мне наговорил
(может, миллионную долю того, что я хотела собрать).
Но не разрешил мне тогда это выложить, говорит -- умру,
делайте, что хотите. А я сейчас вообще ничего не хочу
делать. И тогда не продолжила процедур с диктофоном.
Хотя -- собирала вроде как именно, чтобы не пропало,
потому что мы все помрем, но я ненавижу этот расчет
на смерть; почему нельзя, чтоб Ковальчук, ладно уж,
помер, а Калинин нет? Наверное, потом буду жалеть,
сейчас не жалею. Отец был прав, научная работа --
единственное, что помогает в такой ситуации не рехнуться.
Надо мне сказать спасибо микробным людям, вовлекшим
меня в свои микробные дела: что б там ни было дальше,
членораздельную речь я пока что не забываю благодаря им.
Доктор один хороший, изобретательный хирург-онколог,
говорил мне как-то, мол -- эстафета, то поколение передало
палочку, мы бежим свое, тоже передадим, вот и славно.
То есть, это мы должны уметь быть тем же для младших.
Немыслимо.
Первое серьезное сознательное воспоминание Калинина, если
верно помню с его слов -- переход понтонного моста назад
в Киев, как возвращались из эвакуации. Сорок четвертый,
наверное, год, или сорок пятый. Это было интересно,
ему понравилось. |
|
|
