08.07.2014
– В последнее время появился целый ряд цензорских инициатив со стороны Госдумы, чиновников высшего ранга, и всё под соусом благих намерений...
– А у нас что-нибудь когда-нибудь делалось иначе? Мяса у нас не было «по просьбе трудящихся», масла не было «по просьбе трудящихся». Ни разу ни при одной власти не говорили: «Мы хотим сделать вам гадость!»
– Это понятно. Но с другой стороны, проблемы-то существуют на самом деле! Вот они хотят запретить культ насилия в кино и на телевидении...
– Да, насилия там в избытке. Но преимущественно в тех фильмах, программах, которые изготавливают правительственные и околоправительственные телеканалы. Этих страшных сериалов нет на кабельных каналах. Их нет на канале «Дождь», который сейчас зажимают. А в первую очередь на первом, втором, НТВ в особенности. Тем не менее им, видимо, ничего не сделается, поскольку им дается карт-бланш за политическую лояльность.
Прежде чем бороться с насилием на экране, нужно понять: а почему вообще оно там возникло? Откуда такое обилие сериалов, каких раньше не было? У меня ощущение, что те, кто занимается у нас массовой культурой, культивируют самое примитивное не потому, что нарочно хотят развратить народ, а просто они искренне убеждены, что народ – дурак, ему нужны только кровь, любовь-морковь, и чем больше, тем лучше. Настоящее искусство старается подтянуть зрителя, читателя к себе. А эти намеренно занижают планку. И это очень удобно. Ведь такое искусство делать очень легко. Условно говоря, если завтра на Донцову упадет кирпич, тут же появится другая, и отряд не заметит потери бойца. Не надо ничего выдумывать, существуют простые стандарты, и народ к этим стандартам приучили. Не потому что народ такой кровожадный, а просто, как говорил Владимир Познер, если человеку каждый день показывать на телевидении лошадиную задницу, то она станет ньюсмейкером. Если каждый день показывать кровь и кишки, рано или поздно это станет привычным зрелищем.
– К тому же это средство зарабатывать.
– Да, причем самым простым способом. Потому что всё другое требует приложения усилий, времени, денег, творчества. А это никому не нужно. Всё это можно сделать за копейки.
– Но почему бы не предположить, что авторы упомянутой инициативы искренне захотели хорошего? Не ради своего рейтинга, а в самом деле.
– Я вполне могу допустить, что некоторые из них, предлагая чудовищные законы, хотят хорошего. Но беда в том, что если хорошего хочет человек, который вообще не представляет, что такое хорошо, а что такое плохо, что такое искусство и что такое неискусство, он способен сделать только зло. И это говорит о том, что наши законодатели в массе своей люди, мягко говоря, недалекие и недостойные своих высоких должностей. Все прекрасно знают, насколько «честными» были наши выборы. Фильтр был такой, что умные, порядочные, знающие люди практически не имели шансов пройти в Государственную думу. А проходили лояльные. «Умные нам не надобны, надобны верные». Эта мысль, которую высказал персонаж «Трудно быть богом» Стругацких, актуальна до сих пор. А чаще всего умный и верный – это разные категории. Умному человеку свойственна рефлексия, сомнения. А сомнения предполагают, что в какой-то момент слепая верность становится опасной. Правда, хотя я и думаю, что большинство депутатов просто поймали волну и хотят выслужиться, но допускаю, что есть среди них немногие, может быть, три-четыре процента, которые хотят хорошего. Но они совершенно не понимают, чем занимаются, не понимают законов экономики, не понимают, что такое искусство, что такое культура, и поэтому делают объективное зло.
У меня есть еще одна теория по поводу того, почему наша Госдума превратилась в «бешеный принтер». Помнишь, Пушкин говорил, что в России единственный европеец – это правительство? Во-первых, на фоне Государственной думы правительство выглядит более-менее прилично хотя бы потому, что они сидят тихо... И мы не видим их физиономии, не слышим их чудовищных речей, не знаем их проектов. На контрасте исполнительная власть выигрывает. Но есть и другое обстоятельство.
У меня всё больше и больше зреет такое ощущение, что наша самая верховная власть хочет просто в принципе ликвидировать институт представительской демократии. Но не таким образом, как в девяносто третьем году, когда стреляли по парламенту, а гораздо более эффективным способом. Если представить на минуту, что завтра выходит указ президента и Госдума распускается, представительская власть ликвидируется, по крайней мере на федеральном уровне, то кто-нибудь будет защищать эту Думу, кто-нибудь выйдет на площадь, будет строить баррикады?
– Кроме самих депутатов и их аппаратов – вряд ли.
– Думаю, они уже так привыкли подчиняться, что прикажут застрелиться, и они застрелятся.
Таким образом, завершится круг: в конце восьмидесятых годов у нас образовалась представительская демократия, которая постепенно становилась всё меньше и меньше и сейчас стала совершенно фиктивной. А раз она фиктивна, то может быть совершенно безболезненно убрана.
– Ты хочешь сказать, что Дума должна себя до такой степени опорочить, дискредитировать, чтобы народ только обрадовался ее ликвидации...
– Именно!
– Кто же тогда движущая сила этого процесса?
– Я думаю, что администрация президента, конечно. Дума, абсолютно лояльная президенту и правительству, совершенно излишня. Законопроекты могут рождаться в правительстве и подписываться президентом. Промежуточная стадия – обсуждение в Думе и Совете Федерации с известным исходом... Есть такой малоприличный анекдот. Мужик стоит над унитазом и выливает сразу в него бутылку пива. Напрямую, чтобы процесс не затягивать.
– Ты говоришь, зачем нужна Дума. А для приличия. Галстук – не сильно нужная деталь мужской одежды. Однако принято в приличном обществе, в официальной обстановке его повязывать. А в приличных странах принято иметь парламент.
– Мы уже сделали столько неприличных вещей, что галстуком больше, галстуком меньше... Ну, может быть, вместо Думы будет какой-нибудь немногочисленный декоративно-совещательный орган вроде общественной палаты. Ни за что не отвечает, и расходов меньше. В нормальных странах никакой общественной палаты нет. Там есть демократия. Как только исчезает демократия, появляется общественная палата.
– Да, Дума ведь – не место для дискуссий.
– А палата – как раз для дискуссий, и только.
– Давай вернемся к цензуре. Недавно киновед Даниил Дондурей на каком-то сайте отозвался о цензуре – дескать, конечно, это зло. А пару месяцев назад в одной телевизионной дискуссии объяснял высокое качество советского кино как раз благотворным влиянием фактора цензуры...
– Я думаю, он просто довел ситуацию до абсурда. Потому что, конечно, великая русская литература велика не потому, что над писателями сидели цензоры.
– Но встреченное сопротивление заставляет человека напрячь силы...
– У настоящего писателя, настоящего творца это сопротивление внутри него, сопротивление материала. Как кто-то из великих сказал о наших физиках, что перед ними стояли преграды титанические, но не было преград идиотических. Нет никакого смысла нарочно ставить идиотические препятствия, чтобы писатель стал писать лучше. Сама задача художественного осмысления жизни – чрезвычайно сложное препятствие для художника.
У нас пока еще нет фактической цензуры. Возрождается нечто гораздо худшее – внутренняя цензура, когда человек знает, что можно написать, а что нельзя, потому что точно не пропустят. Он даже и пытаться не будет. Людей придавливают этой внутренней цензурой. Боясь, скажем, подставить друзей, которые руководят телеканалами, издательствами, они сами себя зажимают. В итоге мы получаем полуправду, полуискусство.
Мне кажется, ни одно классическое произведение не прошло бы цензуру наших депутатов. Не прошел бы «Гамлет», «Преступление и наказание», «Ромео и Джульетта» и так далее. Мы подошли к тому, что если бы это было всерьез, литература и искусство в нашей стране перестали бы существовать. Но мы понимаем, что законы эти не будут исполняться. И те, кто их принимает, это понимают. Для чего они их принимают? Для того чтобы сделать виноватыми всех. Чтобы любого творца в любой момент можно было взять за химок и отправить на цугундер. А уж они будут решать, арестовать тебя или помиловать. И тогда на заднем плане остаются сами наши законодатели и правители: откуда у них деньги, недвижимость, какие делишки они проворачивают. Дескать, чем мы хуже вас? Все виноваты!
– Но бывает и такая самоцензура, которая руководствуется простым пониманием: так нельзя, потому что это нехорошо, неприлично. Вот твои герои не говорят матом, хотя, конечно, в жизни сыщики выражаются крепко...
– В двух или трех книгах у меня герои употребляют выражения, которые, возможно, подпадают под новый запрет. Говорю «возможно», потому что списка этих запретных слов не видел. Я этим не злоупотребляю, но иногда без этого не обойтись.
– Не знаю... Наверное, на Бородинском поле без крепкой ругани не обходилось. Однако Толстой обошелся без нее.
– Думаю, это должен решать сам писатель.
– Конечно, дело не в книгах и не в кино, если на улицах даже миловидные юные девушки просто, буднично разговаривают матом. Но думаю, что всё это взаимосвязано, и писатель, матерящийся в своих произведениях, хоть на чуточку, но ответствен за то, что на улицах творится.
– Мне кажется, что великий матерщинник Юз Алешковский совершенно не ответствен за брань, которая раздается на улице. Хотя бы потому, что люди, матерящиеся на улицах, никогда в жизни не читали и никогда не прочтут Алешковского.
– Я не могу найти исчерпывающее объяснение этому дикому распространению мата везде и всюду. Правда, как говорил «человек в футляре» Беликов, если учитель катается на велосипеде, ученикам остается только ходить на головах. В стране, президент которой употребляет – не мат, конечно, но весьма вульгарные выражения, да в официальном разговоре, что же народу остается...
– Я когда-то очень злился на Горбачева за то, что он неправильно ставил ударения, ввел в обиход ужасное слово «судьбоносный» и так далее. Но по сравнению с тем, на какой фене изъясняется нынешнее начальство, Михаил Сергеевич просто ангел небесный. Что там говорить, если наш министр культуры, желая потрафить президенту, употребляет в своем романе слово «сральник»! Он бы и рад написать «сортир», чтобы полностью соответствовать той лексике, которую употребляет президент, но нельзя: у слова «сортир» французские корни, а он патриот и считает, что по-русски можно выразиться так. Интересно, по закону это слово можно употреблять?
– Думаю, в списке его нет.
– А список кто-нибудь видел? Покажите его! Может быть, там такие слова, о которых мы и не подозреваем. Список в студию! Чтобы закон вступил в силу, его нужно опубликовать. Я желаю, чтобы в «Российской газете» был опубликован закон с перечнем слов, которые нельзя употреблять.
– «А теперь, дети, повторим хором слова, которые нельзя говорить»?
– Именно! Я не знаю этих слов!
– А незнание закона не освобождает...
– Конечно! Внесите ясность! Например, слово, обозначающее самку собаки, – ругательное или нет? Если я собаковод, то могу его употреблять? А если я не собаковод? Или что такое «хер»? Это буква русского алфавита, до 1918 года, сокращение от слова «херувим». Не китайского, подчеркиваю, алфавита, а русского. И «похерить» означает накрест перечеркнуть написанное, только и всего. Кстати, если это слово выйдет в интервью, не потащат ли нас на цугундер?
А вообще, мне кажется, то, о чем мы говорим, конечно, важная часть нашей жизни, но не первостепенная. То, что наши законодатели занимаются русским языком, курением, кружевными трусами и бог знает чем еще, – это всё должно бы означать, что у нас в стране всё прекрасно, всё сделано, и можно наконец заняться этими финтифлюшками. А ведь на самом деле у нас всё далеко не прекрасно. Огромные проблемы в экономике. Чудовищные проблемы с занятостью населения. Высокая преступность. У нас очень много всего, что надо решать, но никто не хочет это решать, и не умеет решать. Вот, кстати, еще один вариант объяснения, почему законодатели занимаются финтифлюшками. Чтобы сравнительно менее важные, но более яркие проблемы затмевали в нашем сознании проблемы куда более серьезные, куда более важные. Имеющие для всех нас в настоящем и будущем куда большее значение, чем употребление слова из трех букв или неупотребление этого слова. Условно говоря, когда люди не знают, какую пенсию они будут получать и сколько будет стоить тот или иной товар в ближайшем будущем... Вот эти проблемы элементарного выживания будут стоять перед людьми со средним достатком, которых большинство, а многие и вовсе за чертой бедности.
Знаешь, в советские времена была такая формула, дескать, боевики, детективы, фантастику – всё это придумал империалист, чтобы отвлечь трудящихся от классовой борьбы.
– И в этом есть немалая доля истины.
– Так вот у меня сейчас ощущение, что эти наши законодатели примерно тем же занимаются. Потому что вместо важных, но скучных вещей, которые часто бывает трудно понять простому человеку, ему некие новостные суррогаты.
http://fn-volga.ru/newspaperArticle/view/id/2514
По адресу 
