Текст А.Морозова, думаю, многие видели.

Прочтя его, я понял, что имею сказать пару слов.

Павловский сам ограничил себя рамками амплуа придворного интеллектуала, разменяв бремя обслуживания на иллюзию влияния. И ни разу не пытался претендовать на большее - даже когда ситуация, казалось, не оставляла другого выбора - как, скажем, осенью 2004 г. “Власть”, “аппарат” для него - принципиально внешний контрагент: он, кажется, даже и сейчас, говоря о Кремле, по инерции использует слово “заказчик”. Меня оно всегда внутренне коробило: ведь это значит заведомо отказаться от этики служения, получив взамен некую “кооперативную” (в смысле конца 80-х) позу самостоятельности. Впрочем, в данном случае, полагаю, в нём скорее говорит не перестроечный кооператор, а советский диссидент, всегда “ищущий диалога с властью” и в то же время обуреваемый неизбывным страхом “продаться конторе”.

Сурков выбрал иной, куда более трудный путь. Хотя у него, корпоративного пиарщика, да к тому плоть от плоти феодальных князей-разбойников ранних 90-х, было куда больше возможностей отстраивать позицию “влияющей”, полуинтегрированной-полунезависимой структуры. Собственно, гайдаровские вице-премьеры типа Потанина и Авена именно так и сделали: сходили ненадолго в “аппарат”, отгрызли под себя активы и срулили куршевелить. А иным для этого даже самолично во власть ходить не потребовалось: аппарат попросту перекупался на корню вместе с руководством, а дальше оное “само всё делало как надо”. Но Сурков пошёл в систему “с головой”, без кооперативщины, полностью приняв системный формат - мягко говоря, по другой мерке скроенный. Понятно, что он не сразу это сам осознал, а смириться до конца и сейчас не может. Но то, что он уже с середины 90-х (по меньшей мере с 95-го) искал для себя возможность заниматься именно самой политикой (а, скажем, не зарабатыванием денег на политике, и не её интеллектуальным обеспечением), известно доподлинно.

И вот это, что называется, “моё”. Политика нужна не для того, чтобы самоутверждаться, зарабатывать деньги или познавать устройство Вселенной. Политика, если ей заниматься по-настоящему, требует самоотрешения, как бы исключения “я” из пространства действия. И, значит, целеполагания, принципиально более сильного, чем примитивно понимаемый эгоизм. Не “прийти к власти”, чтобы как-то с ней взаимодействовать, а самому стать властью, в той мере, в которой это политически возможно. Но тем не менее именно в этой роли всё равно остаться собой, соединив несоединимое. Такая вот диалектика.

“Стать властью” обычно понимается как “получить высокую должность в существующих структурах исполнительной власти”. Это ошибка, на которой сломались, в частности, лучшие из “птенцов” ФЭПа. С одной стороны, Марина Литвинович, которую драма осознания невозможности превратиться из инструмента в субъект политики привела в итоге в обслугу “политических петрушек” (термин А.Морозова). С другой - Никита Иванов, который, получив вожделенную должность в АП РФ, перестал понимать, что ему с ней делать дальше (т.к. обладание ею и было самоцелью), и в итоге бесславно затерялся где-то в коридорах ЦИКа “Единой России”.

Увы, сама по себе школа ФЭПа - это школа политических технологий, а не политического мышления. Которое бы могло подсказать, что “пятно контакта” с реальностью власти (как и вообще с любой реальностью) всегда является динамическим, до тех пор, пока вообще движется история - и потому его невозможно ни задать нормативным путём, ни тем более получить автоматически вместе с кабинетом и креслом в каком бы то ни было офисе. Даже если этот офис именуется “Кремль”.

Так что я не буду говорить за Суркова. Я буду говорить за себя, как носителя определённого типа политического мышления. Того, которое олицетворяется сейчас Сурковым, и которое атакуют разного рода честные люди, названные “неошестидесятниками” (хотя на самом деле их честность родом из всевозможных УЖК середины девяностых).

Собственно, нынешняя атака на т.н. “сурковщину” ведётся именно с позиции этой самой “честности”, умалчиваемо-подразумеваемой как понятное всем общее место. Морозов, кстати, даже поизобретательней других: у него эта самая их “честность” переименована в “приличия” и “достоинство”, но по сути имеется в виду примерно то же самое.

Речь идёт о том особом выражении лица, с которым они все в середине 90-х подходили к окошечку кассы. С того момента, как там в виде особого знака “элитарности” начали выдавать недеревянные, умение изображать в сей момент неподражаемую мимику эдакого буржуазного достоинства стало одной из наивысших добродетелей и предметом усиленной тренировки. Лучше всех - с кавказской прямотой - явление описал ныне уже покойный А.А.Масхадов: “чеченцы деньги берут, но не продаются”. Безжалостный холивор за священное право брать деньги и не продаваться - вот реальный смысл идеологии “оттепелей”.