anticompromat aka Abbot - один глаз двухглазого [entries|archive|friends|userinfo]
anticompromat

[ userinfo | ljr userinfo ]
[ archive | journal archive ]

один глаз двухглазого [Oct. 4th, 2008|05:55 pm]
Previous Entry Add to Memories Tell A Friend Next Entry
Из рассказа Сергея Шаргунова"Двухглазый совок":

[...]я расскажу, как был малолетним врагом СССР. И готовил вооруженное восстание. Был таким, потому что воспитали антисоветчики. Я же – сын священника.

Читать я научился раньше, чем писать. Брал душистые книги, книги без обложек, с тканными обложками без заглавий, в домашних, доморощенных переплетах, открывал, видел загадочно-мутные черно-белые картинки, переписывал буквы. Иная буква изгибалась, как огонек свечи. Плохой ксерокс. Книги влекли своей запретностью. Жития святых, убитых большевиками, собранные в Америке монахиней Таисией. Постепенно я начал понимать, что переписываю, научился читать.

В то время в Киеве арестовали мужа знакомой нашей семьи Ирины. Она приходила к нам с дочкой Ксенией. Серенькая, пугливая, зашуганная девочка. С большими серьезными глазами, в которых будто дрожали какие-то лекарственные капли. Ее папу посадили за книгу. Он барабанил на печатной машинке, и якобы, прослушивая квартиру через телефон, выяснили, что он за работой, и пришли с обыском, на этот звон клавиш.

В шесть лет я тоже принялся за книгу. Не потому что хотел отправиться за решетку, просто запретность манила. Я нарисовал разных священников, и монахов, и архиереев, пострадавших за времена советской власти. Эту книгу с неумелыми детскими каракулями и бородатыми лицами в колпаках клобуков, у меня изъяли родители. Я длинную тетрадь не хотел им отдавать, прятал в пододеяльник, но они ее нашли, и унесли. И с кухни долетел запах жженной бумаги. Они опасались.

Но я продолжал рисовать и писать протестные памфлеты и запретные жития. А однажды, заигравшись в страх, решил уничтожить горку только что нарисованного и исписанного, это была репетиция на случай, если в квартиру начнет ломиться обыск. Я придумал – не жечь, а затопить листы. Сгреб их и уложил в игрушечную ванночку, и залил водой, и краска расплылась, и запретное стало цветной бумажной кашей.

Зато мой дядя делал карьеру в системе. Дядя приезжал к нам раз в полгода из Свердловска, где он работал в Обкоме.
Дядя был эталонным советским человеком. Гагарин-стайл. Загляденье. Подтянутый, бодрый, приветливый, с подтянутым, всегда готовым к улыбке лицом. Улыбка мужественная и широкая. На голове черный чуб, на щеках ямочки, в глазах шампанский блеск. У него был красивый, оптимистичный голос. Дядя Гена помнил наизусть всю советскую эстраду, и мог удачно ее напевать. Когда он приезжал, то распространял запах одеколона, ужинал, они с отцом пропускали несколько рюмашек, дядя облачался в махровый красный халат, затемно вставал, делал полчаса гимнастику, брился и фыркал под водой, и уходил в костюме, собранный и элегантный, на весь день по чиновным делам.

Но как-то он приехал, без улыбок, сухо. Сбросил пальто на диван в прихожей. Тапки не надел, прошлепал в носках. Сел на кухне бочком, зажатый. Даже мне не привез гостинца, а раньше дарил весомую еловую шишку с вкусными орешками.
- Брат, ты меня убил… - Голос дяди дрогнул, и стал пугающе нежнее. – Ты сломал мою карьеру. Я не мог об этом говорить по телефону. Теперь победил Стручков. А у меня все шло, как по маслу. Ельцин меня вызвал. Говорит: «Это твой брат священник? Это как так? Как?». И ногами на меня затопал.

Дядя схватил рюмку, повертел, глянул внутрь, нервно спросил, словно о самом главном:
- Чего не разливаешь?
- Кто такой Ельцин? – спросил папа.
- Мой начальник, ты забыл? - Дядя шумно втянул воздух, откупорил прозрачную бутылку, наполнил рюмку. – Тебе моя жизнь по барабану? Он, знаешь, скольких живьем ел. Воропаев у нас был. Птухина до инфаркта допилил. Ельцин – это глыба! О нем ты еще услышишь! Он не посмотрит… Ты ему палец в рот… Он Козлова Петра Никаноровича в день рождения заколол. Поздравил увольнением, а, каково? - Не договорив, дядя с решимостью суицидника опрокинул рюмку полностью в себя, тотчас вскочил, и заходил по кухне.

Заговорила мама, рассудительно:
- Геннадий, садитесь, ну что вы так переживаете. А вам не кажется, что все это как-то несерьезно в масштабе жизни: Козлов, Птухин, кого вы еще называли? Сучков, да? Елькин…
- Не Елькин, а Ельцин! Не Сучков, а Стручков! – Дядя топнул носком по линолеуму. – Это аппарат! Это власть! Это судьба ваша и моя, и всех! Зачем ты попом стал? Ни себе, ни людям… И сам сохнешь, и родне жизни нет!
Потом я сидел в другой комнате, и слышал доносившиеся раскаты кухонной разборки
[...]

Полностью: Сайт Сергея Шаргунова


PS

Насколько я помню, лидером НБП в Екатеринбурге был одно время некто Олег Г. Шаргунов - скорее всего, двоюродный брат Сергея.
LinkLeave a comment

Comments:
[User Picture]
From:[info]gaery
Date:October 4th, 2008 - 05:45 pm
(Link)
"Если совсем откровенно я делю советское прошлое на две половины.
У советской системы было два ока – ледяное и теплое.

Теплота - это, когда никто не брошен на произвол судьбы, не быть тебе бомжом и безработным. Это время беспрецедентного человеческого общения. Время, когда у моего друга писателя, бывшего трудяги Сергея Сибирцева, рабочие его воркутинской котельной бригады на вопрос: «Что вам важнее получить: деньги или грамоту?» - отказывались от денег и брали грамоту. На стенку вешать, детям показать, перед женой похвастать. И в этом не только высмеянный многажды абсурд, но и вера в ценности, которые выше денег. Время тоски по совершенствованию. Время, когда знакомому священнику (кстати, большому антисоветчику), у которого родился четвертый ребенок, тотчас дали четырехкомнатную квартиру в центре Москвы.

Но было другое око. Политическое. Тупое и мутное. Ледяное. Именно в это око я в детстве хотел метнуть ворох негаснущих спичек. Запреты. Контроль над жизнью и мнениями. Во взгляде этого ока багровело требование – подчинись и прислуживай.
Так случилось, что при падении СССР, вся система не исчезла. Угасло только одно око. Увы, доброе. Социальное. Теплый глаз померк.
А, как отчетливо выяснилось в последнее время, ледяная зенка жива. Совок вернулся в нашу жизнь – одноглазым циклопом. Насилие, лизоблюдство, вытеснение самостоятельных личностей, цензура, и трусливое обожание начальствующих – таково скверное наследие. И весь этот мерзлый недремный прищур уже не во имя какой-то идеи. Око мерцает на страже собственности, экономического интереса.
Как спасаться?

Гасить око ледяное. Швырять в него ворохи пестрых спичек, сияющих даже на льду. И реабилитировать, отмывать, раскрывать теплое око. "

Там же..