tapirr

Продолжение. Начало здесь

Симон Кордонский

“В реальности” и “на самом деле”
Часть 2

Статья опубликована в журнале Логос № 26

В этой части своей статьи Кордонский пишет:

Распределив свою жизнь между городской квартирой и дачей, люди стали спокойнее относится к “реальности”, то есть к государству, его институтам и государственной службе. Они знают, что “на самом деле” государство им уже не опасно, а с теми государственными людьми, которые имеют к ним претензии, всегда можно договориться, поторговавшись — естественно.

Статья написана на стыке веков и описывает реальность 1990-х годов.Существенное отличие ситуации нынешней, 2008 года, в том, что государство покусилось на этот, создавшийся в девяностых годах,порядок, который автор называет «совокупное жилье и распределенный образ жизни». Я бы сказал, что перемирие между государством и народом (начавшееся с перестройки, закончилось, и теперь государство снова протягивает лапы к частной собственности людей. См,например, здесь: http://novgaz.ru/data/2008/02/12.html

(материал Латыниной)

Распределённый образ жизни как субститут общества

Я считаю, что “на самом деле” существуют распределенный образ жизни и административный рынок, отношения между которыми можно уподобить отношениям между государством и обществом “в реальности”.

Сначала о распределенном образе жизни. В России сейчас более 50 миллионов домохозяйств и почти 40 миллионов дачных и приусадебных участков, на которых люди выращивают картошку, овощи, откармливают коров, коз и свиней, держат птицу. Это означает, что практически все население ведет личное подсобное хозяйство, обустраивая свой быт и обеспечивая продуктами на зиму.

Жизнь большинства семей России распределена между городской квартирой, дачей, погребом, сараем и гаражом. Владимир Вагин ^[3] , впервые обративший внимание на эту структуру обыденности, назвал ее “совокупным жильем”. В целом совокупное жилье представляет собой относительно замкнутую структуру материализованных связей, внеэкономическую по природе, существующую помимо государства, в “на самом деле”, и взаимодействующую не с государством, а с административным рынком.

Чаще всего семья в обычном городе имеет городскую квартиру, дом-дачу с участком земли в пригороде или деревне, баню, птичник (свинарник, коровник), погреб (сарай) в городе, где хранятся продукты питания, произведенные на “даче”, автомашину (и гараж), основная функция которой обеспечивать связь между городской квартирой и дачей. Гараж может быть совмещен с погребом (сараем). В селе функции дома и дачи совмещены, и есть — кроме приусадебного участка — еще и покос, земля “под картошку”, а также используемые непонятно на каких условиях лесные и речные угодья.

Даже если русская семья достаточно обеспечена, чтобы не вести личного подсобного хозяйства, она все равно имеет дачу с баней и пристройками, в обустройство которой вкладываются существенная часть семейных ресурсов и на которой старшее и младшее поколения проводят практически все свободное время.

Старшее поколение многопоколенческой семьи все теплое время года работает на даче.

Среднее поколение такой семьи работает в городе на производстве или в учреждении, государственном или частном, ведет свой бизнес. Работа по найму (а частично и предпринимательство), независимо от того, как она оплачивается, рассматривается членами семьи скорее как институт, обеспечивающий ресурсами дачно-квартирное хозяйство. Несомненное многообразие типов совокупного жилья описано очень слабо. В частности, трудами социологов Новосибирского института экономики и организации промышленного производства описан сельский совокупный дом и соответствующий образ жизни в Сибири, где колхозно-совхозная “реальность” еще существует только благодаря тому, что остается ресурсной базой того, что есть “на самом деле” ^[4] . Городское совокупное жилье севера России описывает В. Вагин.

Совокупному жилью соответствует свой образ жизни, который я называю распределенным. Люди живут на два или более дома, и унитарная семья во многом существует только “в реальности”, в то время как “на самом деле” доминирует многопоколенческий тип семьи, распределенной по разным домам — дачам, но связанной в целое распределенным образом жизни. В исследованиях бюджета времени, проведенных в начале 90 годов, показано, что существенная часть времени у всех групп населения тратится на обслуживание совокупного жилья.

Города России летом пустеют, а магистральные дороги вечерами пятницы и воскресенья заполняются машинами, едущими на дачи и с дач. Вокруг городов на десятки километров простираются дачные зоны, в которых практически все местное население занято обслуживанием дачников, работающих на своих участках — не разгибая спины. Результатом их труда становятся заготовленные на зиму консервы, картошка и другие овощи, фрукты (там, где они растут). Эти заготовки осенью перемещаются в городские погреба и сараи, весной тара из-под заготовок вновь вывозится на дачи. Зима — это подготовка к дачному сезону, к огороду.

Различение города и деревни при таком образе жизни теряет социологический смысл, существуя “в реальности”, города и села “на самом деле” не различимы, естественно с предельными ограничениями: есть вымирающие села, в которых нет дачников, и есть города, типа ЗАТО, в которых население из-за “реальных” ограничений не могло до недавнего времени вести личное подсобное хозяйство.

Время людей, живущих распределенным образом жизни, заполнено работой до предела: в городе они отрабатывают свое, после чего едут работать на дачи. Отдыха как института вообще не существует, вместо отдыха есть смена рода деятельности, или дачный загул — с баней, водкой, дракой и другими развлечениями очень уставших людей. Поездки на курорт, туризм и прочие формы цивилизованного отдыха позволяют себе среднее и младшее поколения таких семей, возлагая на старших родственников все заботы о дачном хозяйстве на время отпуска ^[5] .

Этот образ жизни свойственен всем социальным группам постсоциалистического общества. “Новые русские”, например, “сделав деньги”, поначалу практически также как и все бывшие советские люди, расширяли совокупное жилье (покупали или строили квартиры, дачи и машины), превращали совокупное жилье в самодостаточную реальность, в которой — как в крепости — можно пережить любые реформаторские усилия государства. Квартира в столице (страны или субъекта федерации), загородный дом в ее пригороде, вилла в Испании или Чехии, многочисленные погребы — схроны (в роли которых выступают оффшорные банки и кампании), где складированы деньги, драгоценности и активы, в которые конвертировались приватизированные сырье, материалы, оборудование, результаты деятельности партнеров по бизнесу и все, что оказывалось в пределах досягаемости.

Зарубежные банки и бизнесы рассматривались “новыми русскими” прежде всего как места, в которые государство не сможет залезть, даже если очень захочет. Транспортировка капитала и организации схронов в середине 90 была весьма актуальной проблемой многих и многих семей. Распределенность образа жизни в этой “категории граждан” достигалась разными экзотическими способами, такими как множественность гражданств и стран, где они владеют недвижимостью.

Распределенный образ жизни складывается из множества локальных общностей: общностей дачных электричек, гаражно-автомобильных, погребных, собственно дачных, со своими разными и часто своеобразными нормами. Это очень богатая возможностями социальная среда, в которой основаниями социальной стратификации стали такие отношения, как расположение дачи (Ницца, Испания или Юго-Западный пригород Москвы, например) подключенность к магистральным коммуникациям, тип автомашины, тип городской квартиры, и т.п.

Те параметры, которые в “реальности” считаются стратообразующими, при распределенном образе жизни “на самом деле” оказываются мало существенными. Это относится к роду занятий, размеру официального дохода, социальному положению и происхождению, а также многим другим параметрам, лежащим в основе государственной статистики и управления ^[6] .

В “на самом деле” нет общества, политической жизни, оппозиции, политической элиты, средств массовой информации. Решения власти интересуют народ, живущий распределенным образом жизни, только в том случае, если решениями этот образ жизни затрагивается: цены на транспорт, энергоносители, водку и доллар бурно обсуждаются в электричках и на дачных посиделках. При этом существенная часть событий, происходящих “в реальности” и представленных в том, что называется СМИ, интерпретируется в понятиях “на самом деле” — как коммерческая активность политиков и других ньюс-мейкеров, направленная на расширение своего “совокупного жилья” и распределение образа жизни.

Еще политика, реформирование и другие игры “в реальности” интересны людям (“на самом деле” живущих тем, что работают на производстве и у себя на участке, понемногу воруют, дают и берут взятки и обустраивают дачи) как содержание мыльной оперы, одного из десятков шоу, показываемых по телевизору.

Несмотря на свою всеобщность, совокупное жилье и распределенный образ жизни не существуют “в реальности” Российской федерации. Их нет в статистике, нет в исследованиях политологов, фиксирующих только так называемый “летний спад политической активности” (вызванный, в частности, массовым оттоком населения на дачи и работой в личном подсобном хозяйстве), и ее весенне-осенние обострения. В социологических исследованиях они присутствуют как побочные феномены, не становясь объектом прямого исследования.

Так как совокупное жилье и распределенный образ жизни в “реальности” не существуют, государство может воздействовать лишь на отдельные их элементы: ограничивать ведение личного подсобного хозяйства, бороться с нарушениями трудовой дисциплины, с воровством на производстве, коррупцией, повышать цены на энергоносители, вводить ограничения на торговлю продукцией личного подсобного хозяйства, и пр. Человека можно посадить, конфисковать имущество, но что бы государство ни предпринимало, все равно некоторые базовые элементы совокупного жилья остаются вне его юрисдикции, что и есть конечная цель распределенного образа жизни.

Экономические критерии не применимы к распределенному образу жизни и совокупному жилью просто потому, что экономика — из “реальности”, а “на самом деле” людям нужны гарантии выживания в их перманентном стремлении убежать от государства, и они готовы вкладывать в обеспечение этих гарантий свое время и деньги, практически не считаясь с издержками. Этот образ жизни представляет собой выбранную методом проб и ошибок стратегию отношений граждан с государством и производным от государства обществом. Эффективность этого образа жизни можно рассматривать как социальную эффективность, как защищенность от реформаторских усилий государства. Можно сказать, что в настоящее время эта эффективность весьма высока.

Я думаю, что совокупное жилье и распределенный образ жизни есть своеобразная форма эмиграции, то есть приспособление к модернизирующей активности государства и его стремлению подчинить себе обыденность. Бесконечная модернизирующая активность государства, выраженная в репрессиях и административных ограничениях на жизнь вынудила людей диверсифицировать среду обитания и “эмигрировать” в свои относительно замкнутые миры особняков, квартир, “дач”, бань, гаражей, погребов и сараев и деятельности по их обслуживанию. Цена такой диверсификации весьма высока, ведь только экспортированные за границу деньги, обращенные в недвижимость и другие капиталы, оцениваются в миллиарды долларов. Оценить же инвестиции в десятки миллионов дач вместе с их инфраструктурой и трудом по обслуживанию просто невозможно.

Содержание десяти лет жизни постперестроечной России можно описать как свободу в построении совокупного жилья и свободу граждан в распределении свой жизни по отдельным “точкам” — по принципу “не хранить яйца в одной корзине”. Советские ограничения на строительство, на аренду земли и операции с ней практически исчезли в начале 90 годов, и вокруг городов за несколько лет выросли поселки коттеджей и дач. Существенная часть сельских домов была перекуплена горожанами, которые часть ресурсов, “уведенных” у государства в ходе приватизации и экономической самодеятельности вложили в создание распределенного жилья и в его благоустройство.

Распределив свою жизнь между городской квартирой и дачей, люди стали спокойнее относится к “реальности”, то есть к государству, его институтам и государственной службе. Они знают, что “на самом деле” государство им уже не опасно, а с теми государственными людьми, которые имеют к ним претензии, всегда можно договориться, поторговавшись — естественно. Да и сами государственные люди, имеющие квартиры в городе и даче в пригородах, живут точно также, как и все другие и им всегда и все можно объяснить — но только если объяснение происходит “на самом деле”, а не “в реальности”.

Административный рынок как субститут государства

Если распределенный образ жизни есть “на самом деле” другая сторона того общества, которое существует “в реальности”, то государству можно сопоставить — “на самом деле” — административный рынок ^[7] . Можно сказать, что административный рынок порождает распределенный образ жизни — как среду, в которой только и возможно выживание людей, находящихся в административно-рыночных отношениях, а распределенный образ жизни воспроизводит административный рынок как каркас своего собственного существования.

Административный рынок является не эксплицированной системой отношений между производящими и распределяющими субъектами плановой в прошлом экономики, которая продолжает существовать после смерти КПСС, Госплана и прочих институтов Советской власти ^[8] .

Советская власть трансформировалась “в реальность” постперестроечной и ельцинской России с ее институтами парламентаризма, президентства, демократии, свободы слова, а советский административный рынок трансформировался в российский, где “на самом деле” идет торг между регионами России и ее центром, между олигархами и региональными баронами, между олигархами и федеральной властью, между бандитами и частными предпринимателями. Суть отношений между “реальностью” и “на самом деле” за десятилетие ничуть не изменились по сравнению с советским периодом истории России.

При этом понятия, которыми административно-рыночная власть описывает самое себя, определены только “в реальности”, в то время как административная торговля осуществляется на специфическом языке, в котором доминируют бытовой и криминальный диалекты. Поэтому то, что происходит “на самом деле” не может быть в принципе описано на языке “реальности”. Общеизвестно, что даже попытка описания, такая как гласность конца 80 годов ХХ века, в немалой степени способствовала трансформации Советской власти в сегодняшнюю российскую “реальность”. Разрыв между описаниями того, что есть “в реальности” государства и того, что происходит “на самом деле” сейчас ничуть не меньший, чем во времена Брежнева.

За десять лет в стране сформировалось очень богатое возможностями пространство административного торга, в котором любые проблемы распределенного образа жизни могут быть решены тем или иным способом, начиная от социальной дискредитации или физической ликвидации “недоговороспособного” субъекта и отката в форме пакета акций “интересного” предприятия до института решения всех проблем в бане.

“В реальности” России идут реформа государственного устройства и экономики, информационные войны, выборы, а “на самом деле” идет административная торговля между различными субъектами политических и экономических процессов. Правила этой торговли общеизвестны и составляют содержание неэксплицированного общественного договора, оставленного России в наследство от СССР: “мы делаем вид, что работаем, вы делаете вид, что нам платите”.

“На самом деле” люди работают, обслуживая свое совокупное жилье, и платят тому, от кого действительно зависят. Мучительная торговля с деятелями административного рынка составляет в какой-то мере суть социальных отношений. Иногда эти отношения сугубо коммерческие, как в случае с инспекторами и другими сотрудниками ГИБДД, когда в каждом регионе сложились всем известные стереотипы — за превышение скорости столько-то рублей, за езду без прав — столько-то, и т.д. Гораздо же чаще эта торговля не кодифицирована, и в каждом конкретном случае приходится оговаривать размер “налога” на деятельность, и формы его оплаты.

Люди, живущие “на самом деле”, органически не способны “делиться” с государством, с “реальностью”. Они рассматривают государство как субстрат для своей “настоящей” жизни. Но эти же люди вполне естественно платят тем, кто для них персонифицирует силу “на самом деле” — рекетирам или чиновникам, вступающих в роли рекетиров. Государству платится только за то, что каким-то образом вынужденно представлено “в реальности” — за дом, землю, автомашину, то, что нельзя или трудно спрятать. А “налоги” за то, что есть “на самом деле” платятся рекетирам — в форме и без нее.

Тот аналог территориально — отраслевой организации жизни, который пришел на смену советскому административному рынку “на самом деле”, оказался еще менее продуктивным, чем предыдущий. Отношения между олигархатами (российскими аналогами отраслей), органами власти субъектов федерации (аналогами обкомов — исполкомов СССР) и федеральной властью не обеспечили стандартную для СССР процедуру отчуждения ресурсов и их “справедливого” распределения. За десять лет были испробованы все, наверное, логические варианты консолидации отчуждающе — распределительного механизма: передача полномочий и собственности регионам, укрепление олигархатов, укрепление федеральной власти вплоть до попытки формирования аналога Политбюро из олигархов как высшего согласовательного органа власти после президентских выборов 1996 года.

В результате этих борений сформировалась дифференциация регионов по степени автономности от федерального центра (от воюющей Чечни, независимых Татарии и Башкирии до бывших советских автономий вроде республики Алтай, полностью зависимых от льгот и дотаций, предоставляемых федеральным центром). Кроме того, возникли разного типа олигархии, от Газпрома и РАО ЕЭС, пытающихся адаптировать внутреннюю и внешнюю политики государства под свои корпоративные задачи, до ТВ — каналов ОРТ и НТВ, контролирующих смысловое — информационное пространство и через него содержание федеральной политики “в реальности”.

Отношения между новыми отраслями — олигархатами и региональными органами власти персонифицированы в фигурах чиновников администрации президента и правительства, которые “на самом деле” воплощали присутствие олигархов и региональных баронов на административном рынке и служили проводниками их интересов. Собственно борьба за функциональные места в аппарате федеральной власти и была “всамделишным” содержанием федеральной политики, которая в 1996-1999 годах превратилась в последовательность информационных войн, в которых конкурирующие группировки обвиняли друг друга в воровстве, отношениях с организованными криминальными группировками, самостийности и самоуправстве с преступными намерениями.

Реформы и жизнь: между “реальностью” и “на самом деле”

Очень трудно найти в России людей, которые бы жили не совсем так, как большая часть населения, не распределяли бы свой образ жизни в пространстве. Пребывать одновременно и “в реальности” государства, а жить “на самом деле” есть специфическая отечественная форма социальной стабильности. Потеря определенности хотя бы в одном срезе этого бытия чаще всего приводит к социальной деградации. Фантастическое количество бомжей в городах тому примером.

Я думаю, что еще нескольким поколениям русских предстоит жить и в “реальности”, и на “самом деле”. Слишком глубоко зашло это расслоение, став органическим и закрытым для рефлексии. Наша “реальность” не может существовать без “на самом деле”, и любые попытки реформирования без понимания отношений между этими срезами жизни ждет та же судьба, что либеральные реформы начала 90 годов.

Многие люди и сейчас живут вполне неплохо, но жалуются на то, что живут не так, как хотели бы, что-то мешает. Конфликт между “реальностью” и “на самом деле” проявляется в том, частному бизнесу мешает государственный бизнес, гражданам государства мешают государственные институты, общественным деятелям мешает общество, политикам мешают политические партии и организации. И так далее, можно продолжать до бесконечности. Люди “на самом деле” делают свой бизнес и обустраивают собственные жизненные пространства, а “в реальности” борются со своими зеркальными отражениями и никак не могут их одолеть.

Бесконечные попытки государства слить “реальность” и “на самом деле” и создать условия для того, чтобы люди имели дело непосредственно с государством, а не с функционерами административного рынка никогда не были успешными, более того, они во многом способствовали развитию и диверсификации административного рынка. И дело не в чиновниках, а в структуре жизни, разделенной на то, что есть “ в реальности” государственного устройства, и что есть “на самом деле”. За эту разделенность приходиться платить — как государству, так и его гражданам. С другой стороны, благодаря этой разделенности страна еще существует, несмотря на катастрофическое состояние “реальной” экономики и фактическое отсутствие политической системы.

В “реальности” шли экономические реформы, укреплялась демократия, формировались независимые СМИ, была инфляция, финансовая стабилизация, унизительные поиски внешних источников финансирования того, что существует “на самом деле”. А “на самом деле” люди вне зависимости от чинов и званий возводили совокупное жилье и распределяли свой образ жизни в пространстве и во времени для того, чтобы понадежнее от “реальности” спрятаться.

Попытки изменить содержание общественного договора, которые предпринимаются сейчас избранным президентом, уже привели к росту социальной напряженности. Попытки отделить “реальность” от “на самом деле” затрагивают интересы всех социальных групп и, в принципе, материальные основы распределенного образа жизни. Сужение сферы административной торговли приведет к тому, что с чиновниками станет невозможно “договориться”, и надо будет “решать вопросы” “в реальности”, что не в интересах ни чиновников, ни простых граждан

С другой стороны, невозможно разделить “реальность” государственного устройства и жизнь “на самом деле” любыми действиями — и со стороны “реальности”, и со стороны “на самом деле”. Эти попытки напоминают стремление найти “другую” сторону поверхности Мебиуса. Наше “на самом деле” существует только в нашей “реальности”, и наоборот. Укрепление государства и формирование властной вертикали “в реальности” означает дальнейшую диверсификацию административного рынка “на самом деле”. Разделение бизнеса и власти “в реальности” означает потенциальное исчезновение и того, и другого и возникновение в “на самом деле” того, что можно назвать анархией, и т.п.

Попытки реформирования, предпринимаемые сейчас государством “в реальности”, пока не анализируются его гражданами с той точки зрения, насколько эти реформы затронут совокупное жилье и распределенный образ жизни, то что есть “на самом деле”. Можно предположить, что реализация “ программы реформ — в совокупности с отпуском цен на энергоносители и коммунальной реформой — сделает экономически невозможным ведение совокупного жилья и распределенного образа жизни, то есть “реальность” поглотит то, что есть “на самом деле”. Поскольку этого не может быть по определению, постольку реформирование в этом направлении просто бессмысленно.

Политические последствия реформирования — если оно будет продолжено в конфронтационном (относительно “на самом деле”) стиле — невозможно предусмотреть, поскольку будут не только затронуты материальные основы выживания подавляющей части населения страны, то, во что люди десятилетиями вкладывали “украденные” у государства ресурсы и собственный труд, но и способ осмысления реальности, то, что делает Россию Россией. Как только населению страны станет ясно, что стоит за нейтральными словами, такими как “социальный налог”, возникнет в принципе неконтролируемая неполитическая оппозиция федеральной власти с весьма высоким мобилизационным потенциалом.

Российский распределенный образ жизни функционирует так, чтобы ограничивать вмешательство государства в бытование его граждан, он выполняет функции гражданского общества, таковым не являясь. Именно этот образ жизни, с моей точки зрения, является тем, что нейтрализует реформаторские усилия уже многие годы. В то же время, только благодаря реформам этот образ жизни стал тем, чем является.

Люди, сидя перед телевизорами в своих квартирах и на дачах, чаще всего рассматривают то, что показывают в новостях и аналитических программах как цирк, представление, театр, в который они вовлечены в той мере, в которой происходящее в демонстрируемом цирке оказать влияние на их бытование. При этом все действия персонажей политической сцены рассматриваются как организованные по той же логике, в которой живут зрители, они же участники: политики и государственные деятели имеют квартиры и дачи, в которые тащат то, что им удалось ухватить благодаря близости к государственной кормушке. Я не знаю, как и каким образом можно доказать людям, что все далеко не так просто.

idealblog@lj