| |
[Feb. 26th, 2018|12:54 am] |
Сегодня я, изменив сразу трем принципам,
была на поэтических чтениях в Жан-Жаке:
читала Катя Капович. В соседнем зале
хипстеры праздновали свой день рожденья.
Отчет будет перемежаться стихами, так
что нечитателям осторожнее.
[...]
В богом забытой дыре небо сине,
Но, оттого что душа в паутине,
Мы нарисуем решетку в окне.
Что же ты плачешь, уродливый отпрыск?
Чем нехорош этот солнечный отблеск
На тонкокожей твоей пятерне?
Был или не был рассвет петушиный,
Мелко дрожащие в лужах вершины,
Летняя ласточке в неводе туч?
В городе Н. на Урале болотном
Видела я вот такие полотна,
Но потеряла от города ключ.
[...]
(это было прочитано)
Я и сама нечитатель: если в целом,
я стихов не люблю. Но тут другой случай.
Опаздывала я изрядно, в Жан-Жаке же черт ногу
сломит, то зал с хипстерами, то туалет или, может
быть, художественная инсталляция, то какая-то
круглая ерунда. Но тут Катин голос сказал "Юлька!" --
а у нее такой голос, ни с кем не спутаешь -- и я
нашлась между огромными столами с лилией,
завернутой в толстую бумажку. Это было здорово,
мы не виделись лет двадцать. Она еще не начинала
читать.
Один из нарушенных мною принципов -- никогда не
посещать поэтических вечеров, где вслух читают
стихи. За последние четверть века он был мною
нарушен три раза: вот на Катином вечере, на
вечере памяти М. Немирова и на моем собственном
(видимо, Немиров его и устраивал, когда был жив;
к счастью, тогда сломалась аппаратура, и в зале
не было звука). Странно, но иногда получается
воспринимать текст и со слуха. А раньше мне
никогда не нравилось, как люди декламируют
в рифму (ну, кроме моего отца и Миши В.).
[...]
Так уж устроена жизнь [падавана?] --
Спрыгнешь с подножки на станции странной,
Где и железной дороги-то нет,
Спросишь в буфете стaкан лимонада,
И никуда возвращаться не надо,
Ветер из рук вырывает билет.
[...]
Перед началом чтений Катю подробно представляли
в микрофон, потом ей дарили еще диплом какого-то
очередного лауреатства и круглую медаль в бархатной
коробочке. Катя проявила заинтересованность и,
кажется, хотела ее попробовать на зуб, но ей
сказали, что там нет золота. Тогда она сказала,
что жизнь -- это рулетка. Впрочем, скорее,
по другому поводу.
Катя читала свои стихи из неведомого мне
журнала, а потом перешла к распечаткам.
[...]
Солнечный круг и дырявые гнезда,
Дети рисуют кремлевские звезды,
Рядом отцы забивают козла
[...]
Объясняла, что в СССР ее печатали только
в детстве, в октябрятской газете "Звездочка",
жанр ее был -- юмористические рассказы. Про
котов и цыган. Хвасталась, что они пользовались
популярностью: точнее, когда детей собрали на
встречу с представителями газеты, их стали
расспрашивать, что да как, и они говорят --
рассказы-то да, правда, сами мы ничего не
поняли, но мама с папой очень смеялись. Это
с Катей, и с целевой аудиторией ее рассказов,
по ее словам, случалось и позже.
Журнал "Знамя" напечатал ее в первый раз
в начале девяностых, с подачи Тимура Кибирова,
который гостил у них с Филом в Бостоне.
Подборка стихов возникла так: Кибиров
какие-то бумажки на кухонном столе нашел,
спросил у Фила, а что это тут валяется,
собрал и увез в Москву. Ну, Кати в кухне
не было, а оно там плохо лежало.
Катя хвалила поэтов из фейсбука, похвалила
и меня, рассказав при этом историю о моей
скромности. Я страшно возгордилась: в первый
раз в жизни во мне это качество заметили
литераторы! А живу я давно. Правда, эта
история оказалась полнейшим недоразумением,
но я не стала ее поправлять.
Каким-то образом Фил Николаев в свое время
не затащил ее ни в Usenet, ни на разнообразные
форумы, ни в livejournal, так что фейсбук был
для нее первой в ее жизни площадкой для свободного
обмена текстами. Поэтому Катя и его хвалит,
говорит, у других есть причины ругать Цукерберга,
а у нее нету. Ну, это пока, вот она читала
стихотворение, которое ей приснилось, в нем
были строчки:
ножкой топ
и по матушке еб --
а такое ведь в фейсбуке запрещено. Когда-нибудь
нас всех забанят из-за той матушки, даже странно,
что еще никто не наябедничал.
[...]
Задним числом вещи видятся четко,
Вижу, как водка течет с подбородка,
Но погодите с подсчетом потерь.
Не растекайтесь толпой по перронам,
Те, что на дачу с аккордеоном --
Их еще можно окликнуть теперь.
[...]
Когда мы улетали из Бостона навсегда, в аэропорту
обнаружилось, что чек-сумма чемоданов (огромных,
кстати) не сходится. Надо три, а с нами их было два,
например. Мы не знали, что мы оставляем: наши
собственные бумаги, книжки на английском языке,
амортизированные смятыми, но ценными одежными тряпками
(до электронных книг и даже до настоящих сетевых библиотек
еще далеко) или еще другие книжки и детские игрушки,
тоже амортизированные. В аэропорту жуткие очереди,
колоссальное количество незнакомых людей, и большие
пространства, топологически -- сферы не с ручками
даже, а с щупальцами. Разумеется, дети этим
недовольны и хнычут, а самолет уже вот-вот подадут.
И внезапно среди всего этого материализуются Катя и
Фил, очень веселые, с нашим чемоданом в тележке.
Это они его заметили на нашей старой квартире и
привезли на автобусе. Выгрузив чемодан из тележки,
они посадили туда наших детей и стали гонять
с ними по всему аэропорту. Дети визжали от
счастья. Все их боялись, особенно полиция:
быстро убегали с дороги, а очереди сами
собой рассасывались.
На теплой траве лесопарка
лежу в облаках без конца,
ведь лучшего нету подарка,
чем летнее небо в глаза.
Наш дом однотипный, кирпичный
с другими домами в ряду
сгибается, как эластичный,
и туча плывет на плоту.
И к ней по паркету навстречу
идет уважаемый шкаф,
качаются вешалок плечи,
мелькает пиджачный рукав.
И жизни семейное фото,
прекраснейшей жизни себе
вовсю оживает сквозь годы,
отец там сидит на софе.
И в старой гостинной мне видно,
как смотрит на улицу он,
крутя бесконечно пластинку,
и всё не берет телефон.
Это не читалось: оно из позднейших, может,
даже сегодняшних.
Многие, кстати, просили прочитать то или
другое, Катя отказывалась без шпаргалки,
но шпаргалки тут же находились в телефоне.
Еще Катя по просьбе с мест читала стихи
про женщин в бане, но по-английски: по-русски,
она сказала, про такое адекватно сказать
невозможно.
Когда чтение кончилось, из соседнего зала
пришла красивая девушка, наверное, хипстер,
и сообщила, что ей такие стихи не нравятся.
После этого она сказала, что ее зовут Ира,
громко поздравила всех с годовщиной смерти
Бориса Ефимовича Немцова, а также Алексея
Балабанова, предложила помянуть их и тут же
сама выпила за их здоровье. Я не знаю толком,
кто эта девушка, но она -- настоящий читатель
поэзии. Во-первых, это и так ясно, а во-вторых,
когда я уходила, я слышала, как она хвалит
Веру Полозкову, потому что у нее искренние
стихи, а у Кати -- какие-то сложные. Мне ужасно
хотелось послушать, за что Ира будет пить дальше,
потому что она точно собиралась, но я уже
опаздывала домой.
У Кати есть тоже стихи для читателей, такие,
которые цепляют, трогают, воздействуют, берут
за душу (и они читались -- правда, и они не
похожи на Веру Полозкову). Будучи инвалидом
по части эмпатии, я больше люблю у нее другие,
которые, ну, такие, просто стихи.
[...]
Помните, там в Александрове, летом
Вонь коммуналки, но дело не в этом.
Нам там случилось разжиться билетом
На очень важное в жизни кино
[...]
Чертов билет мы порвали на части,
Но, если где-то когда-нибудь вдруг
Встретимся в мире, то все четвертинки
Соединятся в живые картинки,
В кинотеатр мы войдем без запинки,
И оборвавшийся врубится звук.
[...] |
|
|
