Воздушный дом стоит крепко
Великолепна, конечно, история, рассказанная Лонгиновым о Татищеве. Вот существует папаша-Татищев, устроитель Ледяного дома для Анны Иоановны. О нем рассказывали, что это он придумал клеймить преступников, выжигая на лбу "вор", будучи же спрошен, как быть, коли окажется, что этот человек невиновен и произошла ошибка, ответствовал, что нет ничего проще - останется дописать всего две буквы: "не вор".

Известный мздоимец, сей Татищев оставил сыну огромное состояние, и сынок был соответствующий - с молодых лет страшный мот, хулиганил с компаний как только было можно и совсем уже нельзя, искал все новых развлечений, потому что получал всё, что только хотел, и быстро все приедалось. Со временем так всё наскучило веселому моту, что он оставил кутежи, стал страшным скрягой, заперся в доме, почти никого не принимая, и был свято убежден, что все вокруг обманщики, и не верил никому из людей, слишком хорошо их зная. Все врут и все воры, - таково было несложное его убеждение. До того его ругали за чрезмерное мотовство, теперь - за скряжничество, он же, равнодушный к мнению людей, их презирал.

Одновременно жил честный немец Шварц, приехавший в Россию и тут ставший масоном. Честный Шварц подружился с Новиковым, вместе они искали способы устроить просвещение России и привить душам некоторое благообразие. Шварц был профессором университета, женился на гувернантке, ходившей за детьми одного из князей, тратил все силы на перевод душеспасительных и просвещающих книг, которые можно было бы издать для русских людей, чтобы вывести их из варварского состояния. Издавали азбуки и Мильтона, немецкие душеспасительные стихи - в общем, что положено, но денег не было.

И случилось так, что у Татищева между всеми его скучными развлечениями и разуверениями в людях, завелась жена, а от нее сын, и вот уж он подрос и надо было приискать учителя оболтусу. Честный Шварц, университетский профессор, был представлен вельможе на предмет чтобы сына учить - и рассказал свои мечтания, изъяснил уверенность в добре, заложенном в человеческой природе, в победоносной силе христианства, в необходимости просвещения, в том, что человек, увидев добро, к нему потянется и неминуемо спасет душу свою.

И вот сидел разочарованный многоопытный вельможа, слушал пришлого кандидата на место гувернера, - и поверил. Шварцу поверил. Не в том даже дело, что взял настаником сыну - Татищев стал масоном, делателем добрых дел, стал жертвовать огромные суммы на благотворительность. Новиковской типографии пошли заказы, стали организовываться всяческие кружки, переводы и прочая такая деятельность вокруг книг и образования. Деньги шли через Шварца, к которому, как был уверен Татищев - не прилипнет. И не прилипало.

Редкостная, конечно, история.

Про Новикова нечего и говорить - про удивительного этого человека не следует рассказывать единственную историю, тут надо знать жизнеописание, от стояния в карауле в день переворота и до приглашения его в масоны с условием, чтобы никто ему не приказывал что делать, а только помогали делать то, что он считает нужным, и слушались.

Или, к примеру, Семен Ваныч Гамалея, из морских кадет, поступил затем управляющим к графу Чернышеву, управлявшему Белоруссией. Чернышева потом перевели главнокомандующим в Москву, и он взял с собой Гамалею. И вот этот Семен Гамалея был за службу пожалован наградою в триста душ. И отказался. Со своей, сказал, душой не знаю, что делать, где уж мне чужими управлять. В точности герой романа Гюго: у Семен Ваныча сбежал слуга, украв 500 рублей. Слугу поймали, но Семен Ваныч отпустил его, и сказал оставить ему те деньги - "видно не суждено мне иметь людей, ступай с Богом!" Некой ночью напали на него в Москве воры и потребовали часы и кошелек. Гамалея их спокойно отдал, а придя домой, стал молиться, чтобы взятые у него средства не пошли бы на что-нибудь вредное. Денег у него никогда не было, раздавал нищим и нуждающимся, а вот помочь трудом всегда был готов хорошему делу.

Осьмнадцатый век, что тут скажешь, самое почти всего начало и многого почти конец.