В антракте
Эти либеральные реформы не нужно было проводить - двух мужичков обгоняю. На Ленинградке пробка. С тех пор, как открыли вторую Усиевича, у нас тут выстраиваются гирлянды безымянных авто. Хотели проскочить вегитативными улочками-переулочками, а тут тоже пробка. Стоят, гирляндят. Новогодняя ёлка. Точнее, прямоугольное зеркало (вид сверху), обрамлённое разноцветными лампочками, как в каких-то стильных арт-хаусных фильмах. Место для очередного титра. Подмороженное многотичие. Кабаре. Стоят. Переминаются. Переминают снег. Короткими перебежками яко цепные псы на цепи, слюной капая с бампера.

Эта ненатуральная подсветка, снизу машины, которые дышат так же нервно, как и бегущие с работы люди, сверху фонари, окна домов на нарисованном заднике - всё это наводит на мысль о театре. Искусственный свет и есть театр. Искусственный свет есть и в метро, но в метро нет погоды, а тут есть. И в театре есть погода: в зрительном зале всегда холодно (особенно в начале спектакля, пока не надышали), в кулисах обязательные сквозняки. Улица превращается в выгородку.

Окно открыть, что вены отворить. Готовые чернила. Хотя ещё не февраль-месяц. Полное полнолуние. Луна висит как раскалённый диск в финале некрошюсовского "Макбета", рисует складки в слякоти, в слякоти, да. Выбраться на улицу минут на 15, почувствовать себя рыбой, вернуться в желток аквариума. Съесть кусок сыра.

Вчера ходили с Аней на последнего Гинкаса. "Скрипка Ротшильда" в МТЮЗе. Первостатейная постановочная команда (Бархин, Десятников, Фельтешинский (?)) и трудности перевода. Слишком уж театрально. Не воспринимается. Тебя пытаются зацепить, ты отчаянно сопротивляешься. Красивые символы и знаки. Простроенная система лейтмотивов. Ритм. Нерв. Всё на месте и всё работает. Но вхолостую. Лучшие из лучших. Про актёров уже и не говорю - актёр в театре самое слабое звено. Поневоле полюбишь Уилсона.

Пытаются прорваться и почти прорываются. Но ты себя останавливаешь. Недоверием. Почему они не имеют такого права до тебя достучаться? В кино плакать не зазорно. Почему в театре нельзя? Нет отчуждения. В кино веришь и доверяешься потому что есть четвёртая стена. Это не ты. А тут люди претендуют на непосредственный контакт. По какому такому? Перед тобой живой человек со своей физиологией. Вот он босиком по стружкам ходит. Вот пот течёт. Вот Ясуловича бьют по лицу. Видно, что ему это нравится. Или потому что театральный и так положено. Или потому что садомазо по жизни. Точно так же попрошайки в метро показывают свои язвы. Протезы. Зачем они нам? А тут ещё хуже: сами пришли. Анечка смеётся: культурно провели вечер. Но ей понравилось. Поплакала, спрашиваю? Ну немножко, говорит. Потому что я в её сторону во время спектакля не смотрю: не прилично. Вот ещё что: в кино темно. Мгла даёт свободу. Тут темноту запускают только в финале. Значит, Кама уверен в бронебойности.

Потом поехали по делам анечкиной ресторанно-журнальной надобы в какое-то очень пафосное кафе. На какую-то отчаянно пафосную вечеринку. Для гламурных журналистов. Шум, грохот, дым. Нездоровая еда. Нездоровые амбиции. Лица, плечи, сплошные Элен Курагины, причём все одного пола, независимо от пола. Прямая противоположность тому театру, где только что были. Но толкотня как всё в том же метро. Гламурная толкотня. Прикол, да?

И вот ещё. В театре нет и не может быть ремы. Нового знания. Дополнительного открытия. Театр - это то, что уже есть, знакомо, забыто. То, что в тебе уже сидит. Выкликание готового. Обращение к сформированному. Сформулированному. То есть, если движение и есть, то не вперёд. Вот почему не сдаёшься, не открываешься: своего жалко, со своим расставаться жалко. Театр - это же всегда отстравание. Прошедшее длительное. Или, всё-таки, завершенное?

Ночью ехать по заполненному машинами городу. С пустой набережной свернуть в поток лососевых, идущих на нерест. Обязательно вспомнить Гоголя - смесь "Невского проспекта" и "Мёртвых душ". Доедет ли вот это колесо до Казани? Нужно ли было проводить либеральные реформы? Возле банкомата очередь. Деньги не кончаются никогда. У мёртвых-то душ.

То ли дело с соседкой Люсей болтать про общих знакомых. В прошлый раз про отдельника П., в этот раз про дуру Т. Находить понимание. Пустяк, а приятно. Обсуждать с ней бунт на "Свободе". Решающим днём назначен вторник. Тогда станет понятно: пан или пропал. В бой идут одни старики. Правозащитники сами нуждаются в защите. Социальное предательство: люди, положившие жызнь на борьбу с тотальностью оказались ненужными. Включились все, кто мог. Сегодня вот передовица в "Вашингтон Пост". Вот и посмотрим, как там у них, в странах с кудреватой либеральностью обстоит дело с влиянием СМИ на власть. Вот и посмотрим. Вторник, да. Не воскресенье.