| |||
![]()
|
![]() ![]() |
![]()
"Ты чё, Степаныч? Ты чё?" По поводу имевшего быть в ЖЖ акта стукачества. Я, собственно, вот о чём. Действие ![]() Меня же удивляет само это удивление. А чего вы, господа, ещё-то ожидали? Вот представьте себе. Сорок второй год, война, деревенька "под немцами". Дядя Витя, который Степаныч, пошёл в полицаи. Ходит с повязкой на рукаве. Кушает горячую еду три раза в день. Пару раз проехался на немецком мотоцикле - немцы дали. Ну и что, думают сельчане. Ну, повязка. Нехорошо, конечно, что он с повязкой. И что, когда предколхоза вешали, Степаныч тоже там был, и сам табурет вышиб... Ну дак ведь тот колхоз и без того все ненавидели, председателя не жалко. А нам-то Степаныч что сделает? "Это же Степаныч". Свой в доску. Однажды вечером дядя Витя заворачивает к соседке Нюрке. Нюрка открывает, выставляет самогон, огурцы. Зовёт дочку Варьку, чтобы та принесла огурчики. Дядя Витя внимательно, с прищуром, смотрит на длинноногую Варьку. Залпом опрокидывает стакан. Потом говорит Варьке - тихо и ласково - "поди сюда". Варька робеет, но подходит: это же дядя Витя, сосед. Дядя Витя берёт её за руку, берёт непривычно сильно и грубо. Сажает к себе на колени. Суёт ей в руку стакан с самогоном: "пей". Та давится, но пьёт: у Степаныча страшные, налитые глаза, и его тихое "прибью, сучка" звучит очень убедительно. Дядя Витя суёт руку под платье, быстро ощупывает худенькое тельце, больно мнёт маленькие груди. Кладёт обмершую девку на стол. Расстёгивает штаны... Нюрка бедная, обмирая, "глазам не верит" - смотрит и шепчет - "Степаныч! Эй, Степаныч! Ты чё, Степаныч, ты чё?" Потом, наконец, до неё "доходит". Нюрка бросается на соседа, вцепляется в него, царапается обломками ногтей, и визжит, визжит. Тот поворачивается, хватает Нюрку за косу, прикладывает рожей об угол стола, и сдавливает ей шею сильными кривыми пальцами. Нюрка дёргается, хрипит, лицо синеет. Потом тело сползает на пол. Степаныч пинает труп каблуком, сплёвывает. "Чё полезла, сука". Заканчивает дело с обмершей от ужаса Варюхой, чешет себе переносицу, потом удавливает и её тоже - "чтоб молчала". Теперь - вопрос. Почему до Нюрки раньше не доходило "в полном объёме факта", что Степаныч-то теперь полицай, что терять ему нечего, и что теперь от него можно ожидать всего что угодно? Ответ, в общем, понятен. Не доходило, потому что "это же Степаныч", такой весь родной-близкий-не-разлей-вода, тыщу лет соседи, детство босоногое, то-сё. И очень хочется верить, что, несмотря на повязку на рукаве, это всё тот же Степаныч. Ну никак в голове не укладывается, что после того визита в комендатуру, когда он эту повязку получил, это уже другой совершенно человек, от которого надо держаться подальше, "как только возможно". Или уж не удивляться, что - - -. То же самое и здесь. ![]() Это, конечно, мерзко. Но возмущаться этим обстоятельством поздновато: он стал врагом "этой страны" и "этого народа" не сегодня, и не вчера. При этом дело, разумеется, не в самом факте эмиграции. "Полицаем" человек становится, когда принимает определённую систему ценностей. Это не так очевидно, как повязка на рукаве, однако заметить нетрудно: достаточно послушать (или почитать), что он говорит. И не надо думать, что это он "так просто говорит". Он это не так просто говорит. Он это серьёзно, господа хорошие. А сам по себе поступок ![]() ![]() |
||||||||||||||
![]() |
![]() |