Дело о золотых плодах
Дело в том, что Славушка роман написал. Прислал какое-то время назад. Писал его долго, три, что ли, года или больше. Методом погружения. Закончил к своему дню рождению. Сильный текст, который шумит параллельно за левым ухом, пока не прочитал, а потом ты к нему всё время возвращаешься - к его внутреннему уютному устройству. У Славушки получился этакий рождественский вертеп, музыкальная шкатулка, набитая драгоценностями.

Пока читал Славу, прислал свой роман Глеб. Уже второй, что радует. Акварельный и, местами, густой. Писал долго, мучительно, кропотливо. Штрих за штрихом. Про путешествия и про театр. Радуюсь за друга. За друзей.

Год начался с того, что друзья, знакомые, коллеги начали рожать детей. Мальчиков, в основном. Игорь, Илья... Через месяц кто-то народится у Глеба. Пару дней назад родила моя двоюродная сестра Люба, которой и вовсе сорок лет. На улицах увеличилось количество женщин с колясками. Помимо зрительного эффекта есть ещё ощущение, внутреннее, твёрдой и стойкое. Даром, что весна, не в весне же дело.

Ощущение того, что подспудно копится текстуальная и мышечная масса, нагуливают жир небеса, культурный слой запекается в сладкую черносмородиновую коврижку.

Мне кажется, что рост рождаемости и появление больших и важных текстов (их больше двух) - явления одного порядка. Правда пока не сформулировал какого, но тенденция очевидна. Кровавая Гебня старается что ли? Логика жизни старается, мирволит. Может быть, это и есть косвенные признаки устаканивания стабильности? Стабильности, но не застоя. Ибо форточка открыта, ветер в голове. Застаивается лишь тот, у кого нет сил идти дальше.

То есть, какое тысячелетие у тебя на дворе - отныне вопрос твоего собственного выбора.