Дело о структуризации детских впечатлений
Дело в том, что первый раз в Тульчин я попал в бессознательном возрасте - отец привез родителям маму и меня, не поставив их в известность о том, что женился и родил наследника. Привезли меня, согласно легенде, в красной спортивной сумке. Этого я не помню, зато помню, когда в чуть более взрослом возрасте меня в этой сумке взвешивали. Плод студенческой любви, я рос худым и болезненным, поэтому меня привозили на обильную и теплую Украину отъедаться и первым делом взвешивали в сумке. Когда гощение у бабушки подходило к концу меня взвешивали второй раз. Сейчас у моих родителей на Урале гостит моя племянница - худенькая, глазастая Полина Тиграновна и я наблюдаю, с каким иссуплением родители кормят Полину и взвешивают на весах: для сумки Полина уже велика, но всё остальное не переменилось. "Когда деда начинает кормить Полину, - радуется мама, - она начинает какать в три раза чаще..."

- Боже мой, он же у вас прозрачненький! - Всплескивала руками баба Доня, к тому времени уже почти оглохшая. Именно поэтому вместо звонка в доме по улице Розы Люксембург, 23 включался не звук, но свет. Чтобы попасть в дом сначала нужно было с улицы зайти в большой двор, где стояли, в окружении своих полисадников, четыре совершенно разных дома. Если идти по часовой стрелке, то дом бабушки и дедушки стоял на пятнадцать минут... У незакрывающейся калитки стояла огромная шелковица, во дворе и вокруг дома росли старые яблони и груши, усыпанные плодами, их никто и никогда не собирал. Дом был вытянутый, побеленный (другое семейное предание гласит о том, что однажды мой маленький папа был пойман за поеданием известки) с прохладной прихожей, за которой следовала кухня, потом родительская комната и комната моего отца, самая просторная и светлая, с отдельной полукруглой верандой-фонариком, дверь в которую всегда была закрыта.

И вот ты попадаешь в дом, в тишину и прохладу с длинным ковриком на полу и разноцветным ковриком со странными разноцветными арабскими арабесками, растянутым по стенам родительской комнаты (он потом ещё долго служил нам на наших квартирах в Чердачинске), с книжными шкафами и особенными запахами густого южного замеса. Скорее всего, я помню последний наш приезд, когда отец приехал продавать этот дом - бабушка умерла в январе (её смерть совпала с рождением моей младшей сестры Лены) и дед, оставшись один, решил перебраться поближе к единственному сыну и его семье. В июне мы должны были ехать с отцом в Ленинград. Мне было обещено, что если я закончу второй класс на отлично, то мне подарят незабываемую поездку. Так оно и случилось, только поехали мы не в Питер, а в Тульчин. Поездка вышла действительно незабываемая, особенно дорога на кладбище. Отчего-то (жарко?) папа решил пойти к материнской могиле раньше раннего, мы вышли из дома на рассвете и я помню дорогу на кладбище, расположенному на одном из холмов, как оградки сияли на солнце, блистали и слепили глаза. А вот само кладбище совершенно испарилось из памяти.

В центре Тульчина есть пруд, где купается все народонаселение и мои первые впечатления о купаниях связаны именно с этим прудом. Купаешься до посинения, а потом вылезаешь и ныряешь под махровое полотенце или мамин халат, пахнущий мамой, укутываешься в нём с головой ("я в домике") и не хочешь из него выбираться, пока не согреешься. Однажды в этом самом пруду я подцепил какую-то заразу и всю мою маленькую задницу покрыли прыщи, которые мама ещё долго потом, по возвращении в Чердачинск, мазала зелёнкой. Помнишь, мама?

Одно из самых ранних воспоминаний о Тульчине связано с посещением еврейской свадьбы, хупы, раскинувшейся под каким-то навесом. Изображение в моей памяти смазано, осталась нечеткая картинка застолья, которое из-за навеса и целофановых стен кажется разыгранным внутри аквариума или бергмановского вертепа, где в самом центре - желток яркого света и жар многочасового застолья. Недавно я рассказал маме об этом воспоминании и она сильно удивилась - оказывается, мне было полтора года (второй, значит, приезд в Тульчин?)и дед нёс меня на руках. Дед был сильный, кряжистый, хотя я уже не помню его сильным.

Два места в Тульчине приводили меня в ступор - это разрушенные дворцы графа Потоцкого (возможно, именно с тех пор я и полюбил руины) - класицистические коробки с зияющими пустотой окнами, лишённые крыши и непонятность перемещения соседей. Я уже говорил, что для того чтобы попасть во внутренний двор нужно было войти в небольшие воротца. Все так и делали, но возвращались, когда возвращались, совершенно с другой стороны. Вероятно, там, за домом-бараком Рудого (стоящий примерно на без четверти час) была щель в заборе, облегчающая перемещения по городу, однако, мне про эту дыру ничего известно не было, поэтому пространственный парадокс двора казался странным и непостижимым, обыденным чудом каким-то. Ровно посредине двора стоял дом, в котором жил какой-то военный с женой. Однажды я забрёл к ним и был усажен есть борщ. К борщу прилагалась нарезка репчатого лука, впервые я попробовал борщ с репчатым луком и мне очень понравилось, пришёл, рассказал маме, попросив делать так же.

За нашим домом начиналось какое-то подобие огорода, в котором бабушка никогда не ковырялась, все постепенно заростало лопухами и крапивой, там же стояла полусгнившая стайка, в которой я разыскал пачку старых журналов "Огонёк". Чтобы я не мешался под ногами, отец отдал мне коробку с открытками- ящичек, похожий на библиотечный ящик для каталожных карточек с коллекцией репродукций русских и зарубежных художников. Ими я игрался - классифицировал, раскладывал по кучкам и не заметил, как втянулся. Так до сих пор и раскладываю. Классифицирую.

Дядьку своего покойного помню - дядю Гришу, жившего в Ленинграде и работавшего на "Ленфильме". Дядя Гриша был директором легендарного фильма "Медведь" с артистом Жаровым, а так же директором фильма "В поисках счастья", который мы так и не можем найти. В свободное от работы время он писал сценарии и смешные рассказики про дореволюционный кинематограф. До сих пор у нас дома есть его сатирический памфлет о том, как представители разных концессий организовали экспедицию на гору Арарат для поисков легендарного ковчего. Именно дядя Гриша, уж не помню каким образом, породнил нас с недавно умершим мультипликатором Татарским. Надо бы расспросить его вдову, если она ещё жива. А дядю Гришу, огромного и искромётного, я видел-то всего один раз - в то самое жаркое лето 1976 года, когда я последний раз был в Тульчине. Дядя Гриша жил в гостинице и мы его навещали с отцом. Почему-то помню его на фоне какого-то особняка в стиле модерн, возле которого мы и встретились. Встретились и пошли в единственный в Тульчине ресторан с мозаиками на космические темы по всему периметру. Ресторан стоял всегда пустым, каждый день мы ходили туда с отцом обедать.

Солнечный, сонный городок с пыльными, незаасфальтированными улицами. Если и есть, если мог быть в моей жизни Золотой Век из которого людей обязательно выгоняют со временем в момент полового созревания (и о котором писал Набоков), то он случился у меня именно там, на Брацлавщине. Завтра я еду в Тульчин ровно тридцать лет спустя. Пока я не знаю ещё, что там увижу. Даже самому интересно.

Да, кстати, а часы в "Гостином дворе", о которых я писал позавчера, оказались неработающими. Значит, всё-таки, сердце я слышал, сердце.