Один студент и эволюция отношения к науке... как-то так
Я знаю три истории про одного студента - в прямом смысле. Когда у профессора единственный слушатель.

Мне кажется - очень характерно отношение. Только не... кто-то, мол, ошибался. Нет, менялись времена, самоощущение, и в результате совершенно одно и то же явлвние различно оценивается.

Итак. История номер один - излагаю по памяти. Один из профессоров Московского университета начала 19 века (Г.Е. Щуровский) говорил, что курсы были не очень большими, четыре студента, три, а в таком-то году был один студент. Это на ... аналоге современного биофака, что ли, на физико-математическом отделении - то есть шире биофака, но там внутри они разделялись по спецкурсам. Так вот, читал профессор весь год свой курс единственному слушателю.

Реакция профессора: пытаюсь цитировать по памяти: "в такой ситуации, конечно, можно было входить в детали, которые в более многолюдной аудитории упомянуть бы не удалось". Сколько помню текст - там нет юмора, нет досады. Совершенно нормальный рабочий момент - ну, один студент, и хорошо - говорится ясная мысль: в такой ситуации можно лучше приноровиться к слушателю и рассказать предмет подробнее, чем если студентов много. То есть, к примеру, четверо.

Кончился 19 век. Долетел до середины 20. В - коли не вру - шестидесятых или семидесятых годах единственному слушателю читал спецкурс Сергей Викторович Мейен. Там штука была такая. Это - опять же, я по памяти рассказываю - был взрослый дядя, не студент. Я о слушателе, разумеется. Через институт повышения квалификации прилетел... кажется, геолог - и надо было ему прочесть спецкурс по стратиграфии. Мейен читал раз в неделю лекции на протяжении нескольких месяцев - все чин-чинарем, приезжал в институт к себе в кабинет к определенному часу, там его ждал этот самый геолог, которому Мейен и читал. К курсу С.В. готовился, не пернебрег, давал спецлитературу и вообще работал с полной выкладкой, добросовестно.

Мейен был этакий еретик от эволюционной биологии, крайне широко известный в узких кругах, ученик Любищева (не вполне так, но этим был известен...), это очень крупный палеоботаник и стратиграф, а также теоретик биологического знания в целом. То есть сам Мейен был главой целого направления в советской биологии, у него было много последователей и людей, которые считали себя его учениками. По условиям СССР вся эта вполне внутринаучная деятельность воспринималась с каким-то едва не политическим оттенком - кружки, собрания, противодействие мейнстриму и "правильному" дарвинизму... Да, к теме. Так вот - по воспоминаниям лично знакомых с Мейеном - эти его чтения единственному слушателю воспринимались почитателями Мейена как еще одно проявление потрясающего благородства души и удивительных личных качеств С.В. Специально ехать в институт, готовиться, трудиться, рассказывать - не многочисленной аудитории, жаждущей научных знаний, а одному "случайно" попавшему геологу, просто в рамках повышения квалификации, где обычно халтуру гонят... Удивительный человек.

Моя ирония не относится к Сергею Викторовичу Мейену. Он и в самом деле был удивительный человек. Но важно отследить черты времени. Прошло больше ста лет - и чтение лекций одному слушателю стало восприниматься как акт аскетизма, скромности неимоверной, подвига. Насколько можно понять, сам Мейен относился к этому просто как к работе, которую нужно выполнять добросовестно. Ну, поскольку святым С.В. не был, у меня такое чувство, что он еще чуть-чуть кокетничал этим своим отношением. Вполне невинно.

И история третья, только что найденная мной по ссылке ... Черт, потерял ссылку, у avvas@lj была, я ж помню... Ну ладно, сам текст здесь http://www.openspace.ru/literature/events/details/5983/

Это текст "Ваш МГ. Из писем Михаила Леоновича Гаспарова"

Вот цитата: "...на попытки выведать у него что-то, что он считал непубличным, Гаспаров мог реагировать резко почти до невежливости. «Это мое личное дело», — кратко ответил он Елене Калашниковой, задавшей вполне естественный и типовой вопрос, который она задавала множеству переводчиков, о любимом писателе — из тех, кого ему довелось переводить. Поэтому так важны гаспаровские лаконичные и как бы беспристрастные свидетельства и полные скрытого отчаяния пассажи. О том, как непросто было оставаться филологом и просто честным интеллигентом в 70—80-е годы; как изменилась эта задача в 90-е, когда основным источником дохода вдруг оказались «зарубежные гастроли». «В Стэнфорде я читал перед пятерыми слушателями (и им было интересно), здесь — самое большее перед троими, чаще — перед одним, а однажды не было ни одного («У меня тоже так случалось», — сказал Аверинцев.) <…> Самолюбия у меня нет; сидеть рядом со слушателем и излагать ему лекцию вполголоса — это даже легче для горла; но при таком тет-а-тете как-то и слушателя более жалко, чем в многолюдной аудитории, и хочется компенсировать его страдания порцией внятных знаний, а от этого напрягаешься и устаешь больше обычного»."

Мне кажется, и в рассказе Гаспарова, и в тнальности журналистского пересказа присутствует очень горькая нота. Чтобы так читать одному - надо совсем не иметь самолюбия. Надо быть уже вполне святым и отрешиться. И даже и лучше, и даже и ничего... и для горла полезно.

И опять - я не издеваюсь над Гаспаровым. С какой бы стати - я, скажем, никогда одному студенту лекций не читал, так что... Даже и опыта для сравнения не имею. Я только обращаю внимание на смену отношения. То, что у профессоров 19 века было нормой, о которой говорилось исключительно в рамках отчета, "для статистики" - скольким студентам читал курс? одному. В середине Хх века стало особенным отношением к труду, каким-то немецким педантизмом и изумительным образцчиком порядочности. А к XXI веку то же действие стало на грани юродства и святости, это уже какие-то круги страданий - а вот же, такие профессора - и читают одному-разъединственному любому попавшему студенту.

Ну и что это значит? Это ж глупо сказать, что профессора загордились. Речь о людях первого сорта, в своем поколении каждый из героев трех рассказанных историй - это человек особенный, на таких прочие смотрят как на маяк, - как надо поступать. Дает образцы нравственного поведения и идеалы научного познания. Люди как раз самые лучшие. Просто общественное отношение меняется. При этом почтение к образованному сословию было в 19 веке не в пример больше, чем в 21. А вот общественно-одобряемые штампы, согласно которым должно нечто происходить между профессором и студентом - поменялись.