Стендаль, дневники 1801 - 1809
На самом деле, синдром своего имени Стендаль испытывал постоянно.
Не только в Италии, но и гораздо раньше – в парижских театрах, куда ходил некоторое время едва ли не ежевечерне.

Однако, самый сильный из описанных, случай произошёл во время учебного спектакля: какое там головокружение, если дело дошло до кровохаркания:

«Все плакали. Я почувствовал себя наэлектризованным. Меня осыпали похвалами и аплодисментами. На другой день у меня было небольшое кровохаркание. С этого дня моя репутация была упрочена…»

Двадцатилетний юноша, имеющий опыт военных походов, поселяется в Париже, где начинает заниматься декламацией и усиленно посещать театры.

Описание игры актёров и краткий пересказ пьес кочуют изо дня в день: больше всего на свете, Стендаль хочет любви и славы (для него две эти материи взаимозависимы), поэтому мечтает стать драматургом, изучает драматическое мастерство, анализируя чужие творения и чужую игру, разбирая сочинения великих предшественников и современных ремесленников, попутно влюбляясь в актрис и соседок по декламационным курсам.

Денег у него нет (отец не присылает обещанного пансиона), зато можно с утра до вечера просиживать в библиотеках, изучая философию – перед тем, как вечером пойти на очередное представление «Медеи» или «Федры».

В начале 1803 года Стендаль составляет список произведений и сюжетов, способных принести ему славу, а так же реестр исторических лиц, нуждающихся в описании – громадье планов на целую карьеру.

Причём ни одному из пунктов этого плана не суждено сбыться. Ни одному!


Хотя комментарии утверждают, что Стендаль вёл дневники постоянно и на протяжении всей своей жизни, русскому читателю доступны лишь юношеские записи будущего писателя – с 1801-го (в составе французских войск Стендаль путешествует по Италии) по 1809-ый.

Большую часть этого объёма (процентов этак 70%) занимает наиболее подробно запечатлённый 1805-ый год с театральными увлечениями и безнадёжной любовью в Мелани Гильбер, одну начинающую актрису, вслед за которой Стендаль покидает Париж, чтобы обосноваться в Марселе.

Тема театра медленно уходит с главного места, чтобы уступить место теме любовных переживаний – флирту, ревности и догадкам, буйству фантазии, определяющему настрой того или иного дня.

Влюблённого юношу носит, точно щепку, страсти внутри кипят и пенятся – так, что ты очень легко входишь в этот умозрительный коридор первых твоих привязанностей и любовей: Стендаль, выглядящий репетицией Пруста, воскрешает в своих подневных записках сам архетип молодого и свежего чувствилища, которому пока даже не на что опереться, кроме своей фантазии – нет ни опыта, ни категориального аппарата, способного описать то, что с ним происходит.

Собственно, Стендаль его и изобретает. Формулирует и формирует, гарцуя от эмпирики к теории и обратно.
Иногда история его любви (одной, другой, третьей, переходящей в четвёртую) выглядит выхолощенным, вполне социально исполненным, ритуалом, точно мужчина не знает как общаться с женщиной вне рамок флирта; иногда – слишком театрально или же литературно.

Или же как фривольный роман воспитания [становления], развивающийся на наших глазах в режиме реального времени.

Впрочем, надо сказать, что дальше Стендаль начинает черпать свои сюжеты именно в дневнике: исследователь Б. Реизов так и пишет: дневники Стендаля закончатся когда начнётся его оригинальное творчество (а начинал Бейль, как известно, всё с тех же итальянских травелогов и книги об истории итальянской живописи и жизнеописаний великих композиторов) – «Вот почему эти бесформенные записи 1801 – 1815 годов можно рассматривать как бессознательную подготовку к творчеству…»

Однако, у беллетризации обыденной жизни есть ещё одна, редко осознаваемая причина: мы читаем дневники и письма классиков не в том режиме в каком они были написаны.

Особенно ощутимо, конечно, это касается писем, однако же, и дневники писались не в один присест, но по «чайной ложечке в час», долгими вечерами флореалей и термидоров.

Именно вечерами, поскольку Стендаль заполнял свои рукописные тетради перед сном.
Подводил итоги дня.
Усталый, но довольный.
Или же недовольный, и, оттого, ещё более точно формулирующий.

Важно, что выходит свежо и подвижно, за что бы Бейль не брался – редко в какой книге можно получить столь атмосферное описание старинного театра.
Ну, или же получить удовольствие от изящности и полноты формулировок, связанных с любовными чувствами.

Собственно, одно из измерений ценности текста связано для меня с узнаванием своего – когда автору удаётся сформулировать нечто такое, что осознаётся тобой как своё собственное.
Окликается внутренней рифмой.

Удивляет полнотой проникновения: ну, надо же, оказывается, и у него всё точно так же. Или как сейчас любят шутить: «ты знал, ты знал…»

Чем больше у автора таких вспышек озарений, тем он кажется существеннее и глубже. Хотя, вот в чём парадокс, запоминаются не вспышки, но сюжет. Если он прописан, конечно.