Richard C. Brown
ARE SCIENCE AND MATHEMATICS SOCIALLY CONSTRUCTED? A Mathematician Encounters Postmodern Interpretations of Science
2009 World Scientific Publishing Co. Pte. Ltd.

Автор говорит: вторую половину ХХ века заняла война, великая война в науке. Не все ее заметили, но неистовые сражения этой войны отразились в тысячах статей и монографий. - И вот он рассказывает об этой великой войне в современной науке, его материал - социология науки, годы - 60-80-е. Это времена войн Лакатоша, Куна, Флека, столкновение способов описания науки, понимания, что такое научный факт, закон природы, какова роль математики - в общем, всё, что считается относящимся к пониманию науки.

В начале книги Враун формулирует основные свои представления

(i) Science claims to “discover” the underlying regularities of nature by obser-
vation, but this is an illusion. We can establish such regularities only by
inductive argument. However, the validity of induction has been destroyed
by the objections of Hume. The regularity of nature is part of the belief
system of scientists; it is not a property of the world.

(ii) Furthermore, “observation” itself is a problematic concept. What a scientist
observes is always determined wholly or partially by the theoretical and/or
ideological apparatus he or she brings to the task. Observation is “theory-
laden.” We see only what our theories permit us to see. We are not a tabula
rasa which the world inscribes; rather it is our concepts and theories which
“construct” the world.

(iii) More generally, scientists have noaccess to theworld as it is. All we can know
are our representations of it—which from (ii) are in great part supplied by
us. Hence the claim that nature and its properties exist independently of our
representations of it is meaningless, for how could we ever verify this? We can
only compare one representation with another, not a representation with the
reality it is supposed to represent. A consequence is that the correspondence
theory of truth is false.

(iv) Whatever the status of observation, scientific theory is always underdeter-
mined by the evidence. This evidence is always finite since it necessarily
consists of finitely many experiments or observations. But a su?ciently com-
plicated theory—and there are potentially infinitely many of these—can ex-
plain any finite amount of evidence. Duhem and Quine have also shown that
it is impossible for a single crucial experiment to falsify a theory since it is
possible to explain away failure by changing one or more of the auxiliary
assumptions involved in the experiment.

(v) Since observation is theory-laden and experiments settle nothing (by (ii) and
(iv)), scientific claims or theories are not “true” in the sense of corresponding
to or describing the underlying facts of nature, but only reflect the consen-
sus of scientists. What we call “science” is a network of “interpretations”
hammered out by quasi-political negotiations among scientists, just as Party
dogma is hammered out by Party ideologists or theology by the Holy O?ce.
“Nature” may play little or no role in the formulation of these interpreta-
tions; at the very least she does not “compel” them.

Thus, since nature does not exist independently of human representations
and our so-called knowledge of it is a purely human product and not a re-
flection of a mind-independent reality, it follows that scientific theories are
“social constructions” rather than “discoveries” about the world. Like other
human cultural activities they are “situated” relative to a particular social
and historical context.

(vi) The negotiations determining scientific theories may not even be “rational”
processes. Di?erent theories are embedded in much larger intellectual struc-
tures called “paradigms.” Paradigms dictate what problems scientists should
investigate, what questions theories should answer, and and what constitutes
valid scientific explanation. Paradigms are mutually “incommensurable”,
i.e., there are no standards accepted by both sides which can decide between
them. As in political disputes scientists talk past each other. Consequently,
the decision must rely on rhetoric, persuasion, networking, social pressure,
etc.—in a word, “politics.”

(vii) What in particular are “scientific facts” or “truths”? In view of (v) and
(vi) they are just those interpretations agreed on by the dominant scientific
group or victorious paradigm. They are an expression of social power and
consensus, not a “mirror” of reality. Consequently, “facts” are not stable.
They develop and change with time. One era’s facts or truth are a latter
era’s mistakes. Like other human cultural expressions, they and the theories
behind them are relative to their social and historical context.
(viii) Scientific progress considered as an cumulatively more precise understand-
ing of nature is an illusion. Accounts of such “progress” are merely “Whig
history”—in other words edifying propaganda produced by those whose con-
ceptions momentarily dominate science.

(ix) External political, social, and other contextual factors also play a critical
role in the formation of science. Race, class, gender, political ideology, or
the demands of the state or the military determine (often through funding
decisions) what problems the scientist will investigate and what methods he
will use. More than this, they also influence the content of scientific the-
ories. As is implied by (ii)–(vi), the scientist’s interpretation of data and
the hypotheses he will entertain are functions—perhaps unconsciously—of
his ideological baggage, and the ambient ideological climate can determine
the social acceptability of his conclusions. The belief, therefore, that science
is or should be value free, objective, or that its development depends on “in-
ternal” factors only is a myth. Science is as a?ected by external political and
social factors as much as any other cultural “discourse.” The same is true
even of mathematics. The mathematician’s belief in his personal autonomy
is a delusion. “The point is that neither logic or mathematics escapes the
‘contamination’ of the social.” To express the mutual entanglement of sci-
ence with politics more abstractly: “Solutions to the problem of [scientific]
knowledge are solutions to the problem of social order.”

(x) The nature of these external factors as well as who deserves the credit for
“unmasking” them has been well expressed by Alan Sokal:
... most recently feminist and poststructuralist critiques have de-
mystified the substantivecontent of mainstream Western scientific
practice, revealing the ideology of domination concealed behind
the facade of ‘objectivity’. It has thus become increasingly appar-
ent that physical ‘reality’, no less than social ‘reality’ is at bottom
a social and linguistic construct; that scientific ‘knowledge’ far
from being objective, reflects and encodes the dominant ideologies
and power relations of the culture that produced it...

(xi) Not only does science encode ideologies of domination internal to the West,
but even at its purest it is basically a Western ethnoscience “molded on the
twin templates of capitalist greed and imperialist expansion” and thus is a
tool for the oppression of the Third World.

(xii) We conclude from (i)–(xi) that science does not give “objective” (whatever
this can possibly mean) knowledge about the world. At best such a belief is
a product of wishful thinking, and in many cases it is a scam practiced by
scientists to enhance the power of the ruling elites or of the West generally,
as well as their own social prestige. Thus science should not be “privileged”
over “other ways of knowing” to be found in one’s own society or in other
cultures. For example, it is not to be ranked above intellectual systems such
as Chinese traditional medicine, American Indian cosmology, Vedic science,
astrology, Zuni rain dances, or African magic. Because of its ties to Western
patriarchy, capitalism, and colonialism it may indeed be inferior to these
alternative systems.

(xiii) It follows from (v)–(xii) that science is relative to the tradition or frame of
reference in which it is embedded. While science or another set of beliefs
may be a valid consequence of a particular frame of reference or perspective,
the frame itself, is at the ultimate level, not given by nature, but rather
is a culturally determined interpretation of nature. Secular humanists, for
example, believe in Darwin because they still live in a culture of bourgeois
capitalism which supplied the metaphors Darwin exploited and encoded in
the Origin of Species and think from the perspective of metaphysical natu-
ralism, associated since the Enlightenment with that culture. On the other
hand, those embedded in the perspectives of the Bible incline to “Creation
Science.” There is no “neutral” evidence that can decide between the two,
because the evidence is interpreted di?erently by the two perspectives. Fos-
sils, for example, are either the relics of long extinct species or the relics of
animals living before the Flood, a few thousand years ago, or perhaps even
a trick introduced by Satan to cause men to lose their souls. Each is a
perfectly rational “discourse” relative to the frame of reference supporting it.

(xiv) Given the dependence of Western science on contextual—often
“oppressive”—factors (see (ix)–(xiii)), it can be changed if we change these
factors. A good start will be to purge scientists with the wrong social,
political, gender, or ethnic characteristics and to replace them by under-
represented groups having the characteristics we prefer, and also to change
the sources of financial support behind science—such as by eliminating mili-
tary or corporate funding. We can then produce a Jewish science, a Feminist
science, an Aryan science, a Hispanic science, an African Mathematics, or
a socially responsible “postmodern and liberatory science,” etc. Some of
these products will be “better” or more “Strongly Objective” than the con-
ventional science existing today.

(xv) On the other hand, science may be so deeply flawed that it would be better
to simply junk it or replace it by literary criticism, the utopian politics of
youth, or poetry as the preeminent cultural activity of mankind. As Richard
Rorty has asserted:
My utopia, as I have often said, is one in which poets rather than
scientists... are thoughtof as the cutting edge of civilization, and
are heros and heroines of culture.

Описать это кратко не так легко, автору требуется много места. В целом - постмодернистские представления о науке, в основе которых - понимание социологических закономерностей распространения знания в обществе и его использования - сталкиваются с классчиескими просвещенческими идеалами объективной научности. никто тут никому не верит и каждый свято убежден, что уж он-то знает, как на самом деле, на этом он зубы съел.

На деле сторонники объективной научности понятия не имеют, на каких основаниях они работают и как используются их достижения, какими ширмами ограничен их взгляд, а сторонники постмодернистской науки - как кажется - никак не могут сформулировать те границы, в которые следует заключить разрушительные их истины, поскольку считать знание целиком произвольным все же перебор. Оно зависит от социального субъекта, но где пределы этой зависимости? Ясно, что ответ будет не в "частях" знания. То есть наивно думать, что физика объективна, это психология социально-зависима. Конечно, все знание в целом имеет такую природу, но вот в каких пропорциях... Кажется также, при выяснении вопроса, какую же долю знаний следует считать определяемой особенностями нашей биологической организации и социального устройства, насколько наш взгляд определяется точкеой, из которой мы смотрим - при выяснении не обойтись без построения образа "правильной методологии", понимания того, каким образом должно быть устроено познание. И беда в том, что при всем многообразии этих идеальных представлений все они отличаются от того, что есть сейчас - то есть в любом случае то, что сейчас, не удовлетворительно.

К аргументам автора, в основном обращенным к 60-80-м годам, я бы добавил современные соображения. Вера в то, что объективистский, привычный взгляд на науку верен, может быть подвергнута сомнению, если обратиться к тому простому факту, что науки во множестве своем оказываются никому не нужными. Есть целый ряд наук, которые уже сотни лет жалуются на недостаточное внимание общества, плачевное состояние исследований, потерю соответствующей научной культуры и пр. И если посмотреть на картинки с динамикой развития науки в 90-е и двухтысячные, видно, что эти науки почти исчезли - на общей карте науки их вообще не найти. Живые представители этих наук продолжают друг другу говорить о том, как все должно быть, если всерьез и на самом деле - но они попросту никому не нужны. Держатся социальной инерцией и тем, что общество по сути богатое - дороже те усилия, которые требуются для ползания с мелкоскопом по обществу и сокращения тех трех десятков забытых ученых, так что пусть себе живут как могут. А по идеальным их представлениям их наука - основа основ, корень познания, без которой все проче прсто исчезнут. Каждый, кто читал книги по классической филологии или сравнительной морфологии за последние 150 лет - знает, что это так. Это плачевное состояние при быстром развитии других, немыслимых прежде областей науки (которых не должно быть, если уж честно - с классической точки зрения) - и служит аргументом, то жизнь науки устроена не так, как это представляется в классическом научном объективизме.

По идее, где-то в этом месте должно быть начало - к чему говорить о том, что умерло, имеет смысл говорить, как перейти к началу - но это никогда не удается, слишком уж мало людей, понимающих бесплодность усилий по оживлению мертвецов. Так что вместо вменяемых разговоров о том, как выстроить нормальное познание, в чем должны быть изменены установки - а там весьма забавная ситуация, есть несколько устойчивых позиций, а вовсе не ровное поле, и если отойти от определенной позиции, то после периода блужданий во тьме можно приблизиться к другой позиции и собрать новое целостное представление о науке - но вместо этого все, чего достигают самые яростные реуволюционеры - вот, описывают ход великой войны, которую большинство в нее вовлеченных вообще не заметили.

Там еще занятная черта: основные события произошли во времена холодной войны, это, конечно, не случайно.

Наш Враун формулирует задачу книги и перечисляет основные фигуры, идеи которых выступают против сложившейся классической картины науки 1950-х годов

By what weird historical transformation did Steve Shapin, Bruno Latour,
or Harry Collins supplant Alexandre Koyr'e, C. Coulton Gillespie, or I. B.
Cohen in the academic study of the nature and history of science? How did
we get from From the Closed World to the Infinite Universe to Leviathan
and the Air Pump or from Franklin and Newton to Pandora’s Hope? This
radical change had happened, moreover, in little more than a generation—
during a period when science was developing at an exponential rate and
had achieved many of its most spectacular successes—and in a modern
increasingly secular society which had been more committed to the devel-
opment and exploitation of science than any other in history. This book is
an attempt to find some answers to these questions.

Движения автора в поисках реальной альтернативы довольно беспомощны, как все, он вспоминает ... Вильяма Блейка, да... как же... Гете - конечно, как же без Гете... Кто еще-то? философы, говорит, какие-нибудь континентальные типа Хайдеггера (бедный Враун, среди континентальной философии, в этой примерно окрестности, водятся звери не в пример чудесней, нежели Хайдеггер). Ну, в таких случаях надо замечать, что хороший признак уже то, что движения эти есть и Враун ищет - где же, как же, на чем же можно было бы выстроить вменяемую науку? Вот, вспомнил Льюиса и Сноу. Конечно.

Кажется эта деятельность автора весьма беспомощной, но тут важно, с чем сравнивать. Подавляющее большинство современных научных работников, если с ними поговорить, находятся в пазухах от наивного реализма к Канту и далее до логического позитивизма. Этот ужас в головах практически всех, так что просто даже некоторое разнообразие - уже хорошо. Причем это не просто так, внутренние убеждения - это работающая философия, и как только науке приходится решать не условные проблемы, а онтологические - проблемы существования (проблема вида, проблема высших таксонов, проблема эволюции, строения системы) - тут же оказывается, что и в самом деле, все так называемые научные взгляды - это любительские переложения устаревшей философии в кропотливых научных терминах. Недостаток этот все с наслаждением замечают в своих противниках и упорно не видят у себя.

From the above analysis Popper seems similar indeed to Stepan Verkhovensky.

Все же Достоевский - вредный писатель.

More precisely, in relation to these later
currents, Stove compares Popper’s role to that of the liberal, westernized
Stepan Verkhovensky who played with “advanced ideas” and whose son
Peter as a result became a terrorist in Dostoyevsky’s novel The Possessed.

Эти его два Шапиро на три мира не дают спать философам науки. Хотя, казалось бы, ясно - лучшее, чего можно достигнуть, это жить в мире, где Поппера не было, а вместо этого детского сада со злыми детьми - что-то вменяемое.

В следующей главе - о Маннгейме, и это хорошо, а то о нем пишут лишь социологи, в ряд мыслителей о науке он обычно не входит, меж тем, конечно, отчего же - весьма важная фигура. Итак, раскрывая то "попурри", как изящно говорит Враун, которое привело к великой научной войне, он главу отдает Попперу, главу - Маннгейму и его социологии знания. Постепенно собирается кворум, на котором будет решено, что же такое наука - это примерно Маннгейм, Хоркхаймер, Мертон, Флек. То есть, по мысли автора, это ученые, профессионалы, которые занимаются наукой - не физики, не предметники, а именно профессионалы-социологи. То есть о том, каково быть дубом, должны рассуждать не дубы, а ботаники. Ладно, далее, по мысли автора, наша дорога ведет к Бергеру и Лукману, которые наше все. Это The Social Construction of Reality 1966. Излагается великая куновская революция 1969 - впервые в представления об истории науки прорвались широким фронтом социологизирующие идеи, теперь не одна научная идея нахзодит всякие подтверждения и опровержения, а научное соощество принимает или отвергает идеи.

Что же, нормальное и обычное изложение этого раздела социологии. Вот, пнули Парсонса, можно двигаться дальше.

Следующая глава - слегка вернувшись к постпопперовским играм, взялись за Фейерабенда. Меж тем, уже полкниги - а дело все сводится к изложению истории социологии и истории философии науки, но к самой науке автор не прикасается.

Despite his extremism Feyerabend was extremely successful profes-
sionally. He received o?ers from Atlanta, New Zealand, Sussex, Oxford,
Freiberg, Berlin, Kassel, and London. At one time he held positions at
Berkeley, the University of London, the Free University in Berlin, and Yale
simultaneously.

Ну и куда же дальше? Эта линия философии науки кончилась примерно в этом месте - никого за Фейерабендом не было, и куда податься? Автор переходит к социологии - новой социологии

The final stage in the process of scientific deconstruction inadvertently
begun by by Thomas Kuhn and continued by Paul Feyerabend was the achievement of
Barry Barnes, David Bloor, Steve Shapin, and John Henry at the University of Edinburgh’s
Science Studies Unit who, beginning in the early 1970s, created the so-called
“Edinburgh Strong Program.”
Over the next twenty years closely related ideas were advanced by Harry
Collins and Trevor Pinch in Bath (“The Bath School”), Michael Mulkay at York,
Simon Schafer, Karin Knorr-Cetina at the University of Pennsylvania, Steve
Woolgar at Brunel, Michel Callon and Bruno Latour in Paris, and several others.
Their collective approach became a new and fashionable academic discipline,
usually called “sociology of scientific knowledge” (SSK)

Потом разговор о французском ответвлении, Latour, Woolgar. Разбираемые примеры, столь же популярные, как когда-то пример Коперника (экономнее ли, чем Птолемей и пр.) - теперь Милликен и Пастер.

Плавно переходим к конструктивизму: наука как голем, наука как социальная конструкция.

One of the most detailed arguments for such contingency has
been given by Andrew Pickering in his book Constructing Quarks: A So-
ciological History of Particle Physics (1992) which presents a substantial
and detailed history of the revolutionary transition from the old (pre 1974)
hadron-centered physics to a “new world” focusing on quarks and leptons
as the basic constituents of particles

To give a deeper example of social causation due to Paul Forman,
physicists in post World War I Germany faced a hostile intellectual climate
consisting of a heady mixture of Lebensphilosophie and Spenglerism which
rejected positivism, causality, materialism, and reductionist rationality.

Это уже близко к нашим реалиям - грубо говоря, не пытаются забыть опыт Лысенко и Презента, а вспомнить: что происходит с наукой в условиях идеологического и политического пресса. Как подгибаются ноги и как трансформируются представления об истине. Отсюда вопрос плавно перетекает в совсем иную плоскость: ну да, та идеология ушла, дргая страна, другие песни - а что, нынешняя идеология уже больше не влияет на науку? Ведь тут важно показать, как окружающая среда влияет на научное сообщество в некоторых случаях, чтобы понять, до какой степени может дойти влияние - и наивно думать, что этого влияния нет совсем в других случаях. То есть феномен Лысенко следует использовать не чтобы показать, как раньше было плохо, а чтобы понять, что и как искажается - чтобы отыскать следы более слабых деформаций. А они есть, что уж тут. Вот только кто на них покажет? Ему не поверят. Они же современые, они же прямо сейчас действуют - ну, кто хочет, чтобы именно о нем имело смысл говорить, что его не вспомнят потомки и заплюют современники - флаг в руки.

Меж тем наш автор, конечно, от примера немецких физиков переходит вовсе не к Лысенко, а к своим играм -

Shapin and Schafer have argued in Leviathan and the Air Pump (1985)
that Robert Boyle, son of the Earl of Cork (one of the richest men in
England) and his supporters in the Royal Society of which he was one of
the principal founders, fought with Thomas Hobbes over properties of the
newly invented air pump chiefly to keep scientific authority in the hands
of an elite of gentlemen like themselves with the proper credentials.
Politically they were supporters of the Restoration settlement which preserved
power in the hands of the propertied upper middle classes and the aristocracy.

To David Bloor, even Boyle’s corpuscular philosophy which interpreted
nature as a collection of inert particles subject to mechanical laws can only
be understood in terms of the politics of his time. In the period between the
the Civil War and the Restoration England had suffered a near breakdown
in social order and “had also witnessed the proliferation of radical groups
and sects, such as the Diggers or True Levellers, the Ranters, Seekers and
Familiasts.” Now for the earlier vitalistic Renaissance philosophy, nature
was alive and self-organizing, furnished with a soul or anima mundi.

Отступая в 17 век, получаем некоторую свободу маневра. Провокативная книга Шапина и Шафера работает как образец: вот вскрываются идеологические факторы в составе великого откытия физики; по этому образцу предлагается посмотреть и на прочие вещи.

A consequence of SSK analysis sketched above is that science is not
“epistemologically privileged”; in its claims to knowledge it is no better or
worse than any other coherent culturally constructed system of belief, for
instance political ideology, religion, a school of literary criticism, and so
forth. It is a one of many possible stories which tells more about the values
and obsessions of our society than about nature. According to Richard
Rorty there is no essential difference in kind between the deliberative
process of science and “the deliberative process which occurs concerning,
for example, the shift from the ancien regime and bourgeois democracy, or
from the Augustans to the Romantics.”

Вот тут бы и постараться найти отличия: какие истории и в каком стиле берется рассказывать политическая идеология - и какие истории рассказывает наука. Автор обращает внимание, что во всех историях есть элемент выдумки. Но неужели самая плодотворная мысль в этом месте - на таком основании приравнять эти истории7 тут бы и проявить тонкость, заняться исследованием, в чем различия историй, но нет - от этого места большинство авторов радостно рассуждает о научных нарративах.

Следующий раздел - Феминизм и афроцентризм. Сами понимаете...

А следующая глава - Деконструкция математики

Хлебные крошки имен: Wittgenstein Steve Woolgar Sal Restivo David Bloor Paul Ernest Reuben Hersh Lakatos
В общем, это делается примерно как у Шпенглера - показывается связь культурного типа общества и господствующих математических идей.

Автор начинает завершать - формулирует более общие концепции, к которым, по его мнению, склоняется нынешнее развитие представлений о научном знании - фаллибилизм, знаете ли. Конвенционализм, извините.

Have we really explained
Newton by viewing him as Boris Hessen did as a product of the transition
from feudalism to capitalism? Do we understand Darwin any better by
claiming with Marx that Evolution “encodes” the values of the nineteenth
century British bourgeoise. It is certainly true that social changesmay sup-
ply values and metaphors that a?ect ideas; but there is also an element of
contingency orchance involved. In its fine structure a transformationof the
Zeitgeist usually involves some thing new, a mutation that is not predictable
from previous conditions.

Такие вот вопросы в 21 веке.

Despite the challenges we have noted in Chapter 3 by historians such as
Charles Beard, Crane Brinton, and others, probably the majority of schol-
ars prior to the 1960s had attempted to model their disciplines on science
in an e?ort to imitate what they conceived to be its cumulative and pro-
gressive success. This was also true of literary criticism, history, sociology,
psychology, and anthropology. Some form of positivism was the dominant
“paradigm” in the humanities and social sciences; in particular, the possi-
bility of “objective” evaluation of evidence by dispassionate observers was
accepted. Also, after the flirtations with Marxism (and to a lesser extent
with fascism) in the 1930sthe attraction of ideology had greatlydiminished
by the 1950s. It was felt that the “end of ideology” was at hand; the fu-
ture lay with the bureaucratically administered liberal capitalistic state, its
rough edges smoothed by generous policies of social welfare. This whole
approach was abandoned almost in toto by the late 1960s and early 1970s.

В общем, всё по-прежнему - верующие в науку с полными щеками и без вопросов, а скептики с разведенными руками и кучей вопросов.

How commonplace a relativist epistemology could be even among lesser historians
can be illustrated by remarks like “the poststructualist e?ects of Jacques
Derrida, Michel Foucault, and others further undermined claims for scientific
truth and objective reality”, found in articles having nothing obviously to do
with the theory of knowledge; Fortunately, these instances still remained
less frequent than references to the Dialectic or to the Party which littered
articles in every area of scholarship in the Soviet period.

Некуда податься. Я понимаю. Если все карты, что на руках - Фуко да Деррида, то и в самом деле трудно. А какие карты нужны?

Вот автор рассыпает стежки из хлебных крошек:

Hayden White
In the historical disciplines one got Hayden White who argued that the
“stories” that either historians or novelists constructed in their work were
equally “real.” Both were “made”, not “found”; hence there was little sig-
nificant di?erence between them.

Thomas Laqueur
Robert Darnton
Nelson Goodman
Hillary Putnam
Clifford Geertz

знаменитые имена. За каждым - целая история. Правда, использовать в данном смысле их можно только как крупную дробь: пальнуть россыпью, вдруг кого заденет.

Все, что на руках - карты скептицизма. Да, на науку могут влиять социальные и идеологические установки. Да, на любую науку, что гуманитарную, что естественную. Да, влияние может быть очень сильным, крайне сильным.

Беспредельно ли это влияние? как его измерить? Есть ли какие-то структурные ограничения? Как выстраивать ситуацию познания, если нет внешней помощи и импорта "правильных мнений"? Как выстраивается уверенность в том, чем мы сейчас пользуемся? Все критерии правильности научного знания прекрасно работают в идеологизированных ситуациях - изнутри их ничего не видно. И это только самый внешний слой государственной идеологии - не говоря о влияниях корпораций, культурных мод, философских убеждений и личных пристрастий, которые хаотичней, но сильнее.

Equally alarming, but fortunately less probable, would be large scale
implementationofaproposalofDavidHess. Heimaginesthat thosetrained
in STS could be employed to evaluate “the scientific merits of di?erent
positions in a [scientific] controversyrather than merely analyzing them.”

...even more perverse to them is the idea that the referee should be
a sociologist, a field—like Rodney Dangerfield—which does not get much respect.

...But this would validate the worst nightmares of STS
critics such as Gross and Levitt or Sokal and Bricmont that STS is really
just a cover for an e?ort to gain power over science. If this should turn out
to be the case and radical currents of STS should try to leave the sandbox
of their own departments, where almost all scientists are happily unaware
of them, and influence science policy in any major way, then the Science
Wars of the 1990s would in hindsight be only a preliminary skirmish to a
far more destructive conflict.

Разбирается очень больной пример дарвинизма и его критики. Johnson (1981), pp.118–21 Steve Fuller
Fuller’s belief that all scientific theories are socially con-
structed and reflect wider non-rational cultural values leads him to assert
that ID and the neo-Darwinian view of evolution have equal legitimacy as
scientific theories and should be accorded equal time in high school biology
classes. Like Andrew Ross, Fuller seems to regard scientists as a privi-
leged elite who without any justification except power impose their beliefs
on society.

Для разбора причин антидарвинизма берется работа Sheila Jasanoff. В общем, с таким же успехом.

Одна из последних глав, четырнадцатая, называется по-английски Kto Kogo?

Я считаю - это успех.

That is, the methods of Cleon, Gorgias, and other ancient Sophists
are to be preferred. One should mobilize propaganda, rhetoric, and per-
suasion, seek allies, isolate the opposition, and sow discord among them.
These tactics are necessary since the question is really one of academic
power to determine—in Lenin’s phrase “Kto Kogo?”— roughly translated
as “who dominates whom?”—rather than a disinterested quest for aca-
demic “truth,” a word which itself according to PIS is merely a propaganda
weapon. If all else fails, calls for institutional action can be employed. In
an era of tightened budgets there is no reason for engineering or physics to
be sacrificed for women’s studies or sociology.

Я не уверен, но вроде бы из русских фамилий в тексте две - Достоевский со своим верховенским и вот Владимир Ильич с его методологическим принципом. Таков наш вклад в науковедение.