Ретро-детектив 2 - (13)
Начало Предыдущая часть

Разумеется, мне было не до сна. Солнце палило вовсю, весна бурно вступала в свои права, и я подумала: пока все заняты внизу, почему бы мне не осмотреть башенку на крыше северного крыла? Уж больно мне не терпелось разузнать, что же там такое? Надев широкую суконную юбку и дорожные башмаки, я завязала на шее теплый шерстяной шарф и сунула в карман нож для разрезания писем, лежавший на комоде. Спустя несколько минут вышла из комнаты и отправилась искать лестницу на крышу. Проплутав полчаса по неким пыльным закоулкам, я, наконец, обнаружила узкую черную лестничку, заканчивающуюся крышкой люка. На крышке висел ржавый замок. После недолгого колупания в замке дужка раскрылась, и я смогла откинуть тяжелую крышку в сторону. Ветер тут же швырнул мне в лицо горсть снега, от чего я зажмурилась и покачнулась на шатких ступеньках. Но, собрав все силы, вышла на крышу особняка. Ступать по обледенелой ребристой черепице было крайне трудно, и мне пришлось опуститься на четвереньки. Башенка оказалась дальше, чем я думала поначалу. Кроме того, между нами находился крутой скат, который следовало преодолеть. Я уже просто ползла по ледяной крыше, недоумевая, зачем меня туда занесло. Осторожно перевалившись через самое высокое место ската, я уже ползла вниз, притормаживая спуск. И вскоре была уже около башенки.

Нужно было остановиться и оценить свое положение. Я перевела дыхание, осмотрелась по сторонам и еще немного придвинулась в сторону башенки. Донельзя вытянув шею, я увидела, что подо мной находится балкон, на который выходит дверь из моей спальни. Кровавого пятна внизу уже не было, вместо него высилась снежная гора, – это Тимофей чистил дорожки и собирал снег в кучи.
Башенка, высотой не более аршина, стояла на самом краю крыши. После нее уже шел черепичный бордюр, а дальше – притягивающая взгляд пустота, от которой я старательно отворачивалась, иначе быть беде.
Раз я была у цели своего путешествия, следовало начать что-то делать. Я постучала кулаком по мокрой оштукатуренной поверхности. Ничего. Постучала с другой стороны – то же самое. Завитушки и лепнина выглядели старыми, и ничто не показывало на то, что в башенке есть щели или отверстия.
Разозлившись от того, что зря проделала это опасное путешествие, и, не зная, хватит ли мне сил вернуться обратно, я заплакала, и злые слезы жгли мне лицо, обдуваемое морозным ветром.
Тут я вспомнила про нож, который захватила с собой. Достав его, я принялась ковырять штукатурку. И о чудо! Нож с громким треском взломал тонкую корку извести и вместе с моим кулаком провалился внутрь.
Внутри башенки оказалось небольшое замурованное отверстие, в котором мерзлыми пальцами я натолкнулась на нечто квадратное, шершавое на ощупь. Схватив это, я потянула на себя, но добыча не поддавалась. Пришлось вытащить руку и расширить ножом отверстие в штукатурке. Куски лепнины полетели вниз, в снег.
Наконец, отверстие стало достаточно большим для того, чтобы я смогла вытащить оттуда коробку, завернутую в промасленную заскорузлую рогожку. Находка моя была увесиста, хотя и небольшого размера – с два портсигара, и проделать с ней обратный путь было бы не с руки – мне понадобилась бы вся моя ловкость.
Тогда я приняла решение: сняла с шеи шарф, ежась под холодным ветром, завернула в него коробку и, тщательно прицелившись, бросила ее на свой балкон, благо он был совсем недалеко.
Убедившись в том, что попала точно в цель, я облегченно вздохнула и повернулась, чтобы начать ползти обратно, но тут услышала крик, заставивший меня сжаться и пожалеть, почему я не невидимка:
- Сюда, все сюда! Барыня, не надо! Подождите, не убивайте себя! – это кричал Тимофей, собиравший внизу снег в кучу.
Чертыхаясь, я попробовала отползти в сторону так, чтобы меня не было видно, напрягла все свои силы, но снова откатилась вниз к башенке. Так и лежала на ребристой крыше, обхватив руками ненадежную преграду между собой и бездной.
- Держитесь, я сейчас!.. – крикнул он, но тут силы изменили мне, я, отчаянно цепляясь ногтями за черепицу, покатилась вниз и рухнула с огромной высоты прямо в сугроб, наметенный старым слугой.
Снег смягчил удар, но не настолько, чтобы я прекрасно себя чувствовала. А чувствовала я себя, прямо скажем, отвратительно! Сердце колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Все тело болело, словно меня долго хлестали вожжами. И хорошо, что соображала хоть что-то, ведь пока летела, прощалась с жизнью. Врагу не пожелаю такого удовольствия!
- Барыня, где вы? Не убились? Отзовитесь, я вас не слышу, - я не могла ответить, так как лежала в глубокой яме, пробитой падением с высоты.
Рядом со мной зашевелился наст, уплотненный моим падением, и в образовавшейся трещине я увидела сначала толстую рукавицу, а потом и испуганное лицо Тимофея.
- Слава тебе, Господи! - выдохнул он. – Жива. Ушибли что? Болит? Сейчас, сейчас...
- Ох, - застонала я от непритворной боли, снова в который раз мысленно поблагодарив толстую суконную юбку, из которой только шинели шить, - болит... Все болит... Умираю...
- Не двигайтесь, барыня, я сейчас с подмогой вернусь. Подождите чуток.
Тимофей повернулся и пропал, а я осталась ждать, ежась от неприятного ощущения: холодная струйка растаявшего снега лилась мне за воротник.
Спустя несколько томительных минут я услышала глухой шум, треск и приглушенные снеговой стеной голоса.
В проломе показалась голова Карпухина. Рядом пыхтел, разгребая снег, Пурикордов.
- Голубушка, Полина, как это вас угораздило? – с беспокойством в голосе спросил скрипач, ощупывая мне руки и ноги.
- Не знаю, - простонала я и закрыла глаза. – Ничего не помню...
- Давайте ее осторожно вытащим, - услышала я голос Карпухина и решила: пусть они все делают, у меня и так болит каждая косточка. Не хочу даже пальцем пошевелить. И поэтому спокойно закрыла глаза и предоставила спасавшим меня полную свободу действий.
Меня очень аккуратно извлекли из снежной ямы и понесли на второй этаж. Там уже ждали Елена Глебовна и Ольга. Они сняли с меня тяжелую намокшую одежду, высушили волосы и уложили в постель. Уже лежа под стеганым одеялом, я про себя благодарила судьбу за то, что мне пришла в голову мысль забросить находку на балкон.
И тут, не успела я обрадоваться своему здравомыслию, как Ольга подошла к балконной двери и отдернула шторы.
- Не надо! – подскочила я на постели.
- Что не надо, Полина? – удивилась она.
- Не надо открывать занавеси. И двери тоже. У меня глаза от света болят. Холодно и знобит.
- Ей нужно горячего чая напиться, - на мое счастье догадалась Косарева. – С липовым медом. Сейчас принесу.
Она вышла, а Ольга осталась подле меня. Нужно было как-то избавиться от нее.
- Оленька, милая, - сказала я просительно, вложив в голос как можно больше убедительности, - мне так скучно. Не могли бы вы принести мне какую-нибудь книгу из библиотеки вашего батюшки? Не хочется никуда выходить, и я думаю провести денек в постели. Но без книжки остается только спать.
- Но как я оставлю вас одну? Вам же плохо...
- Не волнуйтесь, мне хорошо. Я подожду.
Ольга вышла из комнаты, а я, в мгновение ока, откинув одеяло, кинулась на балкон, схватила коробку и сунула ее в свой саквояж. Потом легла, укрылась и вовремя: в дверь постучали, и в комнату вошел Карпухин.
- Полина, позвольте войти? Я пришел узнать, как вы себя чувствуете?
- Мне уже хорошо, спасибо! – ответила я, натягивая на себя одеяло. Зуб на зуб не попадал. После прогулки босиком по снежному балкону меня немного знобило.
Появилась Елена Глебовна с подносом. Кроме чая, она принесла чашку бульона, котлету величиной с лапоть, украшенную фестоном, и несколько сухариков.
- Принесла вам поесть, моя дорогая! Чудная котлетка-деволяй со шкваркой внутри! Попробуйте, сразу сил прибавится, – весело сказала она. – А у нас новости. Крестьяне пришли – пробились, наконец, сквозь сугробы. Аристарх Егорович за полицией послал, скоро прибудут. Ой, а что это на полу за мокрые пятна? Откуда лужи?
Я внутренне сжалась, а потом ответила, придав лицу как можно более беспечное выражение:
- Мне стало жарко, и я вышла на балкон обтереть лицо снегом.
- Вы с ума сошли! – всплеснула она руками. – Разве ж так можно? Это верный путь к горячке. Дайте, я вам лоб пощупаю. Нет, вроде все в порядке. В рубашке родились, душенька Аполлинария Лазаревна, из такой передряги выйти целой и невредимой, шутка ли сказать. Ангел-хранитель у вас замечательный!
- Так что вас потянуло на крышу, Полина? – спросил меня Карпухин, ничуть не смутившись назвать меня по имени перед Еленой Глебовной.
И тут меня осенило! Глядя прямо в глаза настырному молодому человеку, я произнесла стесняющимся тоном:
- Я лунатичка...
- Не может быть! Как это могло произойти! - изумился он. – Вы же оказались на крыше при ярком свете, солнечным днем!
- Верно, - кивнула я. – У меня редкий случай. Я страдаю приступами лунатизма в ясный солнечный день, когда все покрыто снегом. Снег отражает свет и усиливает болезнь.
- Болезная, - пожалела меня Косарева, ничуть не усомнившись в моих словах.
- Меня сам профессор Илья Ильич Мечников пользовал. Сказал, что я – феномен, который изучать надо, студентам-медикам показывать. Уж так меня просил – не согласилась. Поэтому и сплю всегда с закрытыми занавесями. А на балкон выбежала, так как опять потянуло. Еле-еле вырвалась обратно в комнату.
Продолжая нести эту ахинею, я, тем не менее, смотрела на моих собеседников честными глазами, соображая, что еще добавить, чтобы с их лиц пропало выражение недоверия. Конечно же, я не добавила, что занавеси я закрываю от лени: я - ужасная соня и люблю спать чуть ли не до полудня. Солнечный свет мне очень мешает.
- Но я слышал, что лунатики очень ловки, могут пройти по карнизу и не упасть. Как же вас угораздило, Полина? – Карпухин и верил, и не верил – это было видно по его удивленному взгляду.
- Меня окликнул Тимофей. Он же не знал, что лунатиков нельзя окликать и мешать им. Они же падают! Вот я и упала.
- Да уж, - покачала головой Косырева. – Вот не думала, не гадала, что Тимофей жизни вас лишить хотел.
И тут же ойкнула, прикрыв рот ладонью.
- Ладно, пока все ясно. То есть ничего не ясно, - поднялся с места Карпухин. – Посидели, пора и честь знать. Пойдемте, Елена Глебовна, дадим госпоже Авиловой отдохнуть.
Откинувшись на подушку, я в изнеможении прикрыла глаза. События последних часов настолько меня потрясли, что моя усталость оказалась совершенно непритворной. Я лежала и думала: кто еще в течение ближайшего получаса постучится ко мне, дабы справиться о моем здоровье? И не будет ли один из визитеров убийцей? Хотя я до сих пор не понимала, за что погибли три жертвы и почему я тоже должна опасаться убийцы? Кто знает, что творится в голове у маньяка?..
Коробка в глубине кожаного саквояжа манила меня. Но я боялась, что зайдут и увидят, чем я занимаюсь. И поэтому я встала с постели и снова начала неутомимо строить баррикаду: хлипкому ключу в двери я ничуть не доверяла.
Удостоверившись в крепости сооружения, я с замиранием сердца раскрыла саквояж и достала сверток. Нож для разрезания писем, валявшийся в кармане мокрой юбки, вновь пришел мне на помощь: с трудом перепилив шнурок, я раскрыла толстую негнущуюся ткань, и моим глазам предстала резная шкатулка-бювар из темного дерева и тисненой кожи. К ней цепочкой был прикован ключик, вымазанный густым жиром.
Осторожно вставив ключик в замочную скважину, я повернула его, и шкатулка открылась. Внутри, на пожелтевших листках бумаги, лежал большой крест. Это не был обычный православный крест. Выполненный из тяжелого металла и разукрашенный разноцветной эмалью, крест поражал количеством странных знаков, изображенных на нем.
Верхняя его часть с петелькой для продевания цепочки была желтого цвета, левая – красного, правая – синего. Между углами расположилась роза ветров. Посредине укреплена розетка, на каждом лепестке которой красовались буквы неизвестного алфавита. Крест украшали четыре пятиконечные звезды и одна шестиконечная, на каждой из углов которых просматривались полустертые временем алхимические символы.
Долго вертя крест в руках, я силилась понять, что это за орден, какая страна им награждает и что обозначают неизвестные буквы. Вздохнув, я отложила крест в сторону и взялась за документ, находящийся в шкатулке.
Развернув ломкую от ветхости бумагу, я пристально вгляделась в значки, нарисованные на ней. Чернила выцвели, местами были смазаны, и я поняла только одно: передо мной был некий важный документ. Что заключалось в нем, какая загадка, этого я пока еще не понимала. Может, я найду ответ в библиотеке, но туда с моей находкой идти не решилась.
Бумага была испещрена значками и стрелками. Все стрелки сводились в фигуру, изображающую стилизованную пирамиду. На самом верху стояла надпись: «Ложа», украшенная рисунком глаза, вписанного в вершину пирамиды. От нее вниз шли значки и фамилии:
совет дигнитариев (Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, В.Л. Пушкин и кн. П.А. Вяземский),
сенешаль (мин. М.М. Сперанский),
великий командор (мин. А.К. Разумовский).
Еще ниже прецепторы (ген. Орлов, ген. Инзов) и
приоры (ген. Тучков, ген. Пущин, Новиков).
Под ними: венерабли (Малиновский, гр. Воронцов),
фреры (Липранди, Скарлади),
метеры (гр. Вьельгорский, Пушкин, Чаадаев, Грибоедов) и
заводчики.
Нижний ряд замыкали апрантивы, ученики и профаны без проставления фамилий.
Сверху донизу, от совета дигнитариев к прецепторам и далее к фрерам, шли стрелки. Около каждого имени стоял значок. Рядом с Пушкиным - маленькое солнышко, у других луна, или зеркальце, или еще какие-то загогулинки. Такие же значки я обнаружила и на эмалевом кресте, но что они обозначали, мне не удалось расшифровать.
С оборотной стороны на карте была надпись четким, довольно крупным корпусом:
«Сие карта Вольного Каменщицкого Общества, в коем за благо почитают бысть любомудрые мужи вышеозначенные, верные от страстей роскоши, сластолюбия и частной корысти. Братья сии призваны Божественным Естеством ревностно охранять данное им на хранение и приумножать оное во славу Общества, невзирая на испытания, ниспосланные им всемогущей Десницей".
В начале надписи следовала заставка из четок, переплетающих мастерок каменщика, а в конце – виньетка с корзиной цветов.
Ниже я разобрала полустертое слово «Присяга», написанное убористым готическим почерком с резким наклоном вправо:
«Клянусь по жизнь свою быть верным членом Вольного Братства Каменщиков, не поддаваться ни корысти, ни слабости духа, ни себялюбию, ни тлетворному сладострастию, ибо помыслы мои направлены на возвеличивание и процветание отечества, чему я буду поспешествовать по мере сил своих.
В случае же малейшего нарушения сего обязательства подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху, ибо нет прощения открывшему сии тайны.
Присягаю и клянусь перед Вольным Собранием в неразрывной верности к Ордену состоять, приказы Ордена выполнять беспрекословно и начальникам своим великое послушание оказывать».
И подпись: «Я есмь, государи мои, кавалер святого креста братства светозарных, усердный таинств их предатель... Кассиан»
Больше ничего написано не было.
И я решила карту перерисовать, а оригинал вместе с орденским крестом, которым, как видно из документа, был награжден этот Кассиан, спрятать. Но куда прятать, если такой хитрый тайник: не в землю закопанный, не в стену вмурованный, я все равно нашла. Тогда кто-нибудь другой тоже найдет.
Не успела я придумать, куда спрятать находку, как мне помешали. В дверь постучали, да так напористо и уверенно, как могут стучать лишь пожарные, частные приставы и квартирные хозяйки.
- Кто это? – спросила я.
- Откройте, мадам, полиция, - ответил мне грубый голос из-за двери.
«Ох, как не вовремя», - досадовала я про себя, но обрадовалась тому, что, наконец-то, можно будет более не нести этот тяжкий груз в одиночку, подозревая всех и каждого, а переложить его на полицейских чинов.
- Подождите немного, одну минутку! – я бросилась разбирать нагромождение стульев и пуфиков у двери. В последнее мгновение я наклонилась и засунула шкатулку-бювар глубоко под перину.
- Откройте немедленно!
- Сейчас, только комод отодвину!
Едва я открыла дверь, как в комнату вошли двое полицейских, одетые во влажные шинели, пахнувшие лошадьми и прелым сеном. Один из них цепким взглядом окинул комнату и подошел к окну, другой встал на страже около двери и вытянулся во фрунт.
За полицейскими показался невысокий господин средних лет в потертом коричневом долгополом пальто, застегнутом только на среднюю пуговицу. На голове неказистая шляпа, пышные усы на широком лице переходили в бакенбарды, бороды не было.
Он кивнул и сухо представился:
- Федор Богданович Кулагин, агент сыскной полиции.
- Очень рада! Аполлинария Лазаревна Авилова, вдова колежского асессора, из N-ска.
- Почему вы так долго не открывали, г-жа Авилова? – спросил он строго. – Чем вы были так заняты?
- Дверь баррикадировала, - ответила я, ничуть не смутившись от его подозрительности. – Потом разбирала, чтобы вам открыть.
- Значит, дверь, - задумчиво протянул он, подошел к балкону и отодвинул занавеси. – А эту сторону чего ж не баррикадировали?
- Не успела, - ответила я, удивленная его вопросом.
- А зря, зря... – покачал он головой. – Пока вы, Аполлинария Лазаревна, эту сторону защищали, убийце ничего не стоило, если бы он захотел, пройти по карнизу вон с той стороны прямо до вашего балкона. И что тогда?
Кулагин открыл занавеси и отпер балконную дверь. От холодного ветра, рванувшегося навстречу, у меня тут же заныли зубы.
- Вот, кстати, тут уже кто-то ходил. И босиком. Не подскажете, кто именно, г-жа Авилова?
- Это я ходила... Мне жарко было, я горела вся, вот и пошла снегом обтереться.
- Весьма неосмотрительно, - осуждающе покачал он головой. – Когда это было? Вчера вечером?
- Нет, первый раз утром, когда я увидела тело несчастной подруги, распростертое на земле, а второй раз около двух часов назад.
- Понятно, - кивнул агент. – Славная у вас привычка, г-жа Авилова, по морозу босиком бегать. Здоровье не бережете, зато покойников находите, - и тут же поменял тему разговора: - Через четверть часа жду вас внизу в гостиной.
Он вышел из комнаты, а за ним гуськом потянулись двое полицейских, унося с собой запах лошадей и прелой соломы.

(продолжение следует)