День Софии
Этот пост, конечно, надо было написать 2 сентября - в день бабушкиного стодвадцатилетия. Но слишком поздно спохватился и решил перенести на другой день, который мы всегда отмечали.

Начало XX века. В деревне Жабино Тормановской (или Чудцовской, еще точно не выяснил) волости Солигаличского уезда Костромской губернии живет семья Сафоновых. У Ивана Ипатовича и Анны Павловны много детей, и всё больше девочки. И среди них, конечно же, Вера, Надежда, Любовь и София.

Любовь Ивановна умрет совсем молодой, я ничего про нее не знаю. Надежда Ивановна (Лукашова) выйдет замуж за офицера и в ходе гражданской войны эмигрирует во Францию; доживет до восьмидесятых годов. С Верой Ивановной (Вьюгиной) мы ещё встретимся. А о Софии Ивановне будет большой рассказ.

О дореволюционных временах я мало что знаю - только по отрывочным рассказам. Уехала в Петербург, училась  в учительской семинарии Женской гимназии Е.Н. Стеблин-Каменской на Литейном проспекте. Потом вернулась в Костромскую губернию и четыре года преподавала в Плещеевской земской школе (тогда - Солигаличского уезда).

В мае 1913 года по случаю трехсотлетия династии Романовых на родину своих предков - в Кострому - приехало августейшее семейство. По словам "Костромских епархиальных ведомостей", от Троицкого собора Их Величества, в сопровождении особ Императорской Фамилии и в предшествии духовенства, изволили проследовать через Екатерининские ворота навстречу прибывшему к этому времени из Костромы крестному ходу. За Его Величеством следовали все особы, находившиеся на пристани, а также ожидавшие у собора. Вся улица и часть площадки перед Екатерининскими воротами была сплошь запружена народом из прилегающих к монастырю сел и деревень. Редко приходится видеть такое сердечное умиление, которое наблюдалось у крестьян: все крестились и плакали под влиянием проступившего наружу глубокого чувства любви к своему Державному Вождю. На лицах взрослых людей блестели слезы. Встречающиеся поздравляли друг друга так же, как поздравляют во время Святой Пасхи. Бабушка через 60 лет рассказывала мне об этом торжественном шествии, но, будучи человеком ироничным, не преминула заметить, что одна великая княжна громко назвала другую "дурой", чем несколько сбила торжественность момента.

В 1914 году София поступила на Высшие Женские Бестужевские курсы - это была редкая по тем временам возможность женщине получить высшее образование. Училась она там до 1917 года, но продолжить образование не смогла - началось то, что началось. Бабушка часто повторяла: "Эх, если бы революцию на год позже сделали!" Увы, образование ее так и осталось средним. Более того, даже незаконченное высшее официально засчитано не было, вот документ:

 
В 1920-1922 годах уже, конечно, никаких Бестужевских курсов не было, их правопреемником стал университет. Еще одну попытку найти подтверждающие документы мама предприняла уже в семидесятые годы - и снова безрезультатно.

Ещё один рассказ той поры. Петроград середины второго десятилетия века был городом бурным. Как раз в эти годы набрал власть Григорий Распутин. София с подругой проходили как-то мимо его дома, где кипело веселье, и из любопытства заглянули в двери. На беду они попались на глаза "старцу", который принялся более чем активно приглашать их внутрь; еле сбежали.

С 1917 по 1920 - подальше от революционных передряг - снова учительство в Костромской губернии. Потом Петроград, два года университета, а потом - потом София Ивановна вышла замуж за Павла Михайловича Зеленкова. Через год родилась моя мама.

Следующие десять лет были, наверное, вполне счастливыми. Обеспеченная семья (мой дед был известным в городе строителем), относительно спокойная жизнь. И была тогда София Ивановна вот такой:

До 1931 года она не работала, а потом снова вернулась в школу, уже ленинградскую. Вот документ той поры:

И две характеристики, между ними примерно 8 месяцев и две с лишним тысячи километров:

И непонятная строка анкеты: что с 17 марта 1935 по 15 апреля 1936 года София Ивановна Зеленкова не работала по семейным обстоятельствам. Обстоятельства эти были такими же, как у многих других ленинградцев.

1 декабря 1934 года был убит Киров. Вскоре в так называемом "кировском потоке" тысячи ленинградцев были выселены из города, в том числе и семья моего деда. Поначалу им повезло - попали не в сибирскую сельскую глушь, а в областной центр - Оренбург (вскоре переименованный в Чкалов). Мама не так давно рассказывала мне: "Какая я была двенадцатилетняя дура - узнав, что едем в Оренбург, обрадовалась: там же верблюдов увидим!" С.И. работала в школе, П.М. и здесь проявил себя опытным строителем. Он был одним из тех, кто возводил новое здание областного управления НКВД, и, несмотря на статус ссыльного, в 1938 году на торжественном заседании, посвященном его открытию, сидел неподалеку от начальника управления. Тот сказал: "Зеленков, я смотрел твое дело. Ничего за тобой нет, так что я этим займусь".

Заняться он не успел - через два месяца сам был арестован, а потом арестовали и моего деда. Вскоре он был расстрелян.

Бабушку, к счастью, не тронули. До лета 1944 года она продолжала учительствовать, а потом переехала в Ленинград, где ее дочь - моя мама - незадолго до того поступила в консерваторию. Поступок более чем рискованный по тем временам - она хотя и не была осуждена лично, но в перемещениях ограничена; повезло, обошлось. Она с удовольствием вспоминала, как носила в консерваторское общежитие всякие вкусности - кастрюлю горячей картошки, например. Использовать плитки или примусы было строжайше запрещено, поэтому студентки, готовя обед, запирались изнутри, а для родителей был установлен пароль - Кресты и медали! С.И. исправно произносила его и попадала в комнату. Но однажды на вопрос: "Кто там?" писклявый голос отозвался: "Кресты и медали!" Дверь открыли - и, о ужас, это был ректор Павел Алексеевич Серебряков, который тут же уже своим нормальным голосом сказал неудачливым конспираторам все, что думает по этому поводу...

И снова жизнь стала потихоньку налаживаться. Вот такой (снимок 1945 года)

она стала работать в ленинградских школах, и работала хорошо. У нас дома есть чашка с гравировкой, подаренная ее ученицами лет через десять после того, как она вышла на пенсию - согласитесь, это надежный критерий. А потом... потом она получила вот такой документ:

Ну да. А если что не так - не наше дело, как говорится, Родина велела...

А еще через полгода появился я.

Папа не вылезал из командировок. Мама преподавала и руководила хором. Бабушка в 67 лет ушла на пенсию и всё чаще приезжала к нам в Минск. 18 сентября 1960 года (дата есть на обороте фотокарточки) мы с ней выглядели так:

И в конце концов она переехала к нам окончательно, последние четверть века прожив здесь.

Этот снимок, сделанный примерно в начале семидесятых, был у нас самым любимым. Для каких-то лечебных дел бабушка собирает цветы бессмертника. Мама всегда говорила, что "здесь она самая похожая на себя":

Качество, увы, неважное - скан со слайда сорокалетней давности.

Шли годы. Бабушке было далеко за 80, но она была в неплохой форме - готовила обед, ходила в магазин (к нашему ужасу - все-таки не тот возраст, чтобы таскать покупки; но она любила дать понять, что силы еще есть) и даже в одиночку летала в Ленинград. Однажды мы попросили маминого студента, который тем же рейсом летел из Ленинграда в Минск, присмотреть за ней. В результате его укачало, а бабушку - ни капли. Вышли из самолета, бабушка подвела его к нам и сказала : "Забирайте!"

Вот ленинградский снимок той поры. Три сестры - Вера Ивановна, София Ивановна и Татьяна Ивановна:

В 1976 году в СССР меняли паспорта - старые зеленые на новые красные. В фотоателье мы бабушку сводили - вот ее последний снимок; он получился каким-то очень грустным:

В паспортный стол я ее, конечно, не потащил. Паспортистка заикнулась было, что не положено расписываться за других, но я обратил ее внимание на год рождения. Уговорил. Получив документ, обнаружил, что местом рождения указан Солигаличский район Костромской области. Спросил, какая может быть область в 1890 году - оказывается, положено было писать по современному территориальному делению.

Никогда, во всяком случае, на моей памяти, не была религиозной. Вспоминала, как вы двадцатые годы на дом для совершения (не помню, какой) требы пригласили священника. "Он идет с кадилом и что-то бормочет,- рассказывала она мне,- прислушалась - я кажу, кажу, кажу, сам на девушек гляжу!". Пока могла - читала книги, газеты. Каждый день смотрела программу "Время". Эти полчаса были неприкосновенны. Редко-редко маме разрешалось переключить, когда по второму каналу был достойный внимания концерт (молодым: в те времена по телевидению нередко передавали классическую музыку; теперь это нужно уже пояснять). Будучи в целом лояльной тогдашней идеологии, слушая про очередные кризисы и грехи американского империализма, говорила: "Ужас, ужас, ужас". Это выражение стало у нас семейным, как сейчас выражаются, мемом; внимательные читатели видели его и в этом журнале. Когда новости культуры в конце программы сменялись новостями спорта, она вставала из своего кресла и, заслоняя экран, медленно шла к выходу из комнаты... а я, бывший тогда болельщиком в гораздо большей степени, чем сегодня, прыгал влево-вправо, чтобы увидеть, кто и как забил очередной гол.

А потом начались трудные годы. В 1977 году перелом шейки бедра, да еще не дома, а в Ленинграде. Больница, непростая перевозка в Минск. Начал сказываться возраст.  Умер мой папа - еще одно потрясение. А в 1984 году - второй такой же перелом, и больше она не вставала. О последних четырех годах вспоминать не стану. Плохо было.

Ну вот. 2 сентября 1890 - 2 января 1988. Такая жизнь.

Она очень много дала мне. Вырастила, выходила, когда болел. Терпеливо - учитель начальных классов - учила всему, чему следовало учить. Кажется, чему-то выучила.

София Ивановна Зеленкова покоится на Киновеевском кладбище в Петербурге, рядом со своими сестрами. Так она хотела, так мы и сделали.

Вечная ей память. И спасибо за всё.

С Днём Веры, Надежды, Любови и матери их Софии!