|
|
Пишет Paslen/Proust (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} paslen)@ 2004-12-14 20:49:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
| Музыка: | Pet Shop Boys 'Heart Beats'', 1992 |
"Дневник грязной Евы". Апофеоз бесполезности
Она ругается как женщина - матом...Фразы, подслушанные на Ленинградке. Сначала они пили портвейн, потом вино, потом взяли у бабки самогонки, потом коньяк. А потом он отравился овсяными печеньями... Лера говорит, что по наблюдениям психологов, новый год - самый суицидальный праздник, случаи сведения счетов вырастают на раз. Первое января - самый трудный день в году. Первое января - всегда понедельник. Холодный, вьюжный, белый. Лера говорит, чтобы разочарование не настигло, следует отметить праздник заранее, с кем-то, за несколько дней. Наметить с кем и сдюжить. Вот почему декабрь, особенно к концу, так лихорадит.
А в метро - осень. Облетели все листья газетных киосков. Газет больше не продают в метро, поганой метлой повымело. Стало ли от этого просторнее? Сколько раз ловил себя на том, что пристально изучаю карту-схему московского метрополитена, пытаясь вычитать в ней какой-то сокрытый смысл, который поможет жить. Иногда кажется, что ешё чуть-чуть и ты постигнешь этот алеф и раскроется тайна и станет видно во все стороны света. Особенно, когда поезд между станциями набирает скорость и один перестук догоняет и опережает другой. Очень похоже на сердечную аритмию, кстати. Но потом - станция, поед снижает обороты и гносеологическое откровение исчезает, будто бы его и не было вовсе.
Город жив мгновенными изменениями, переменами. Цвета, звуки, запахи, блики. Отражения и перемещения розовых (словно бы подслащённых) облаков. Движение и статика. Снег под ногами. Люди, люди, люди. Пар. Птицы. Витрины. Метро внутри всего, множества перемещений. Перемещения множеств. Луна. Шар Луны. Обязательно шар. Потому что нужно, чтобы всё выглядело как на глянцевой фотографии. Шуршание Ленинградки. Очередь в "Рамсторе" (зеленые и оранжевые буквы логотипа украшены еловыми ветками). Триумф-Палац. Интернет в подкорке. Радиоволны и излучения сотовых телефонов. Мысли какие-то особенно городские. Штучки всякие бесполезные, вываливающиеся из журнала "Афиша" после того, как ты снял с него плёнку. В "Афише" пластиночки всё время милые вкладывают. Как их называть правильно - трансовые? Диджейские миксы, сплошной поток опусов, отрывков опусов, плавных или агрессивных переходов, модных звучков и примочек, все рифмуется со всем и льётся плавным потоком как персиковое мороженое. Как улица в час пик. Как машины на Ленинградке.
Эта музыка очень похожая на нашу жизнь - полуанонимная, не руками сделанная, для мусорной корзины, ИМХО. Она несётся без остановки, без того, чтобы задуматься, увлечённая сиюминутным. Она немного жесткая, но не бездушная, в неё вкрапливают сентименты и засахаренные сладости. Такая пластиночка привязывается напрочь недели на две, максимум на месяц, когда только её и слушаешь, западаешь на какой-нибудь переход, стык, ритмическую заковыку, которая легко ложится на то, что внутри и вдруг начинает выражать то, что снаружи. А потом она словно остывает, словно из неё кровь выходит или воздух. Она становится неинтересной, выслушанной, ненужной. У меня уже целая полка таких дисков скопилась, которые потом слушаешь и не то, чтобы удивляешься тому, что тебя в этой композиции звуков и ритмов цепляло, а вспоминаешь свою память, своё восприятие этого диска, которое уже больше не работает так, как раньше. И ведь не в том дело, что надоело, а просто такой музыки очень много и она какая-то совсем уж беззубая. Но такая дегуманизированная, с правильным количеством соплей, всем понятного стёба и отстранённости-отчуждённости, чисто городской. Чисто мегаполисной, когда ты словно бы и дома и в офисе и в клубе одновременно. А с другой стороны - ты и ни там, и ни здесь, и нигде. И только музычка, что фоном, обладает статусом реальности, той самой розовой дымки, что вплетается в облака, зависшие над Триумф-Палацем.
Вот Боря Бергер - главный специалист по городским штучкам, по правильной и управляемой красоте. Это такая особая специальность, про которую хорошо сказал Кулик в моей книжке:
"Тому же обывателю я хочу быть представлен не как художник, а как безусловный осколок реальности. Всё остальное условно и можно подвергнуть сомнению: художник ты или нет. Но как непременный атрибут московской жизни, составная часть московского мира ты не можешь быть выведен за скобки. Как Жириновский или Лимонов, как политики, как пресловутый «новый русский», как бизнесмены, бандиты, как театр, как все эти любимые народом места для гуляния. Который нравится или не нравится, но он есть. Такой персонаж заслуживает внимания уже лишь потому, что он есть. Потом пройдет время, и его можно будет рамировать, оформить, как-то выделить. Но это задача уже архивно-коммерческая. Дело музейщиков, критиков, а не галерейщиков, которые собираются стричь на этом купоны и зарабатывать деньги.
Как только мы делаем такую скидку, сноску, что «я – явление жизни», меня становится легче интерпретировать. В Москве живут вот так. Я бы даже назвал номинацию, по которой мне бы хотелось проходить не «искусство», а «стиль жизни»."
Очень похоже на. Бергер делает книжки, плакаты, флажки, сувениры, пластинки, устраивает акции. Мне всегда была интересна и приятна бесполезность всех его вещей. Чистота жеста. Почти искусство. Почти, потому что искусство штучно, а Бергер красоту штампует. Штампует с таким усердием, словно бы с некрасотой борется. Бросается на амбразуры и ветряные мельцы некрасоты и неуюта, пытаясь отапливать улицу. Точнее, делать её уютнее, краше. Все эти его штучки существуют как театр - здесь и сейчас, потом Боря придумывает новые проекты, увлекается ими, а то, что было раньше оседает в углах города, в его складках. Как приметы времени года, которое уже на излёте, вот-вот и исчезнет. Бергер борется за увеличение количества красоты в мире, являя собой центр повышенной концентрации этого смоделированного вещества. Вокруг Бори городская складчатость возникает в разы. Но чем от Бори дальше - тем всё больше и больше прорех и прорезов в этом покрывале, которое он ткёт и ткёт. В сущности, бессмысленная и бесконечная работа. Но Бергер делает её неистово, он - заложник своего инстинкта. Он не может иначе. Все эти штучки, флажки и календарики, спичечные коробки и афиши вьются вокруг него, захломяя подкорку, но с ними, бессмысленными и уточёнными (всё у Бергера всегда по самому высокому уровню), ведь и в самом деле уютнее и краше.
Такова и "Грязная Ева", моноспектакль с участием Елены Морозовой, на который Бергер позвал в Клуб на Брестской. До этого Бергер записал диск "Диалоги на Пресне" (там находится его круативное бюро) с голосами писателей и просто горожан, которые нарезал по-диджейски и проложил классной, стильной музыкой. Странный, бесполезный какой-то, но дико красивый жест. Странно себе представить человека, который постоянно будет слушать то, как полутрезвые литераторы что-то мямлют себе под нос. Зато случайный водопроводчик, случайно застигнутый врасплох первым и последним прослушиванием, удивлённо спросит - А что это у вас за такое странное радио? я тоже хочу его слушать... Вот именно, что радио. Бергер делает такое перманентное городское радио, которое невидимыми лучами пронзает пространство мегаполиса. Нарезает его на жирные, сочащиеся подробностями ломти. Складки, складки, складки. Неожиданно возникающие рифмы.
Морозова произносит монологи девушки, помешенной на сексе. Она убила своего любимого и приговорена к казни. Легенда гласит, что это "сетевой дневник покончившей с собой фотомодели, дочери русского олигарха и ВИЧ-инфицированной писательницы", ироничный микс на темы поп-культа и коллективного бессознательного, упакованного в красивый целофан. Её персонаж - та самая вечная женственность, которая соответствует специфике сегодняшнего момента. Сегодня у неё вот такой облик, обличье. Морозова работает на фоне видеотрансляции, психоделического видео, частью которого она, вписанная в пейзаж приборного, подмигивающего щитка и является. Морозова, отчего-то отчаянно похожая на Агузарову, работает под фанеру. Вся эта вакханалия уже записана на диск, Морозова куражится на сухую, вставляя выкрики и отдельные словечки из монологов. Выходит одновременное остранение, оборачивающееся дополнительным качеством звучания. Транс, хип-хоп-как-его-там, сильная, психоделически закольцованная на саму себя музыка, прорываемая словами. Партитура походит на то, что делает Гришковец с группой "Бигуди". Бергер смущается этого неожиданного соседства, к которому пришёл сам, самостоятельно. Мы с Тучковым говорим ему, что Гришковец - внешен, его ритм идёт через голую наррацию, через случаи из жизни, "Грязная Ева" ковыряется своим пальчиком в пластах более глубокого залегания. В магме коллективного бессознательного, из которой этот рваный ритм и вырывается.
Стильно и буржуазно, несмотря на мат, потоки спермы и прочих, аккуратно дозированных извращений. Безопасно и бесполезно. Синтез искусств, синтетический такой, из пробирки. Меня захватило, подбросило, подняло, зашумело в ушах волшебными пузырьками: всё дело в волшебных пузырьках. Бергер вбухал в постановку кучу сил и денег, интересно, пойдёт ли этот перформенс, к которому выпущены несколько роскошных афиш, программок, листовок и диск, где-то ещё? Или всё затевалось ради одного показа и диплома бояковской "Новой драмы"? Было бы очень красиво и методологически правильно, по-бергеровски, если эта штучка была бы одноразовой.
Потом ты выходишь из Клуба в город, который тебе кажется более рыхлым, чем раньше. Простуженным. Синичкой на морозе. Зима скоро кончится. Только не все доживут до её пряного, пряничного окончания.
