Владимир Сорокин "День опричника"

Проще всего увидеть в «Дне опричника» антиутопию (злодеяния будущей опричнины как бы логично вытекают из нынешней общественно-политической ситуации) или памфлет, бичующий современные нравы. Когда больше всего достаётся модным деятелям искусств, писателям, художникам, певцам – деклассированной интеллигенции, которую (по роду деятельности) Владимир Сорокин вынужден хорошо знать.

Однако,это не антиутопия и не памфлет, но типичный для Сорокина языковой «трип»,создание самодостаточной, автономной языковой реальности. То, чем Сорокин,собственно говоря, и занимался в самом начале своего творчества примерно до рубежного «Пира», после которого у него пошли романные структуры («Голубое сало» и ледяная «Трилогия»).

Романы – это ведь особый вид художественного высказывания, где конструкция (нарратив) довлеет над «виноградным мясом» «вещества» прозы. Оттого внимание Сорокина к жанру романа и воспринималось как насилие. Как извне навязанный способ социологизации. И,несмотря на то, что писателю всегда был важен прием (понимаемый им как концепт), именно сама плоть текста, его самобытная текстура – вот что занимает Сорокина больше всего. Вот что Сорокину реально интересно.

«День опричника» – прямое продолжение эксперимента, оборванного в тексте «Сердца четырех». Динамичный роман, переполненный многочисленными событиями, оставлял ощущение недоумения и дискомфорта.

Непредсказуемые приключения квартета персонажей, озабоченных поисками и утилизацией «жидкой матери», начинались здесь без каких бы то ни было объяснений. Словно бы в книге отсутствовали несколько десятков первых страниц, на которых автор объяснял правила своей игры. Но читатель бросался в сюжет «с места и в карьер», тогда как правила восприятия и логика поведения героев оставались за кадром.

Вынужденная суггестия  заставляла читателя «Сердец» придумывать свою версию смысла. Ведь не может же быть такого, что вся эта феерическая расчленёнка («гнилое бридо») задумана и исполнена как некое абстрактное полотно.

Но именно так, таким образом, Владимир Сорокин посмеялся над негласной конвенцией,которую заключают между собой писатель и его читатель. Ведь автор у нас всегда работает «на доверии» и если громоздит какие-то текстуальные подробности (в описаниях или в событиях) – значит, в этом есть, обязательно должен быть,смысл.

Между тем, «Сердца четырех» (последовавших после смерти «Романа») оказывались остроумно задуманной и блестяще сконструированной машиной, которая сама себя везла и которая заключала в собственном движении весь свой смысл. Кстати, именнов этом тексте Владимир Сорокин предсказал методику не существовавших еще тогда телевизионных сериалов, где главное не цель (рассказывание истории), но сам процесс ежедневного смотрения неважно чего.

В Сорокине поражает сочетание высоколобости искусства для искусства и жгучей социально-политической адекватности. «Сердца четырех» появились в ситуации предельной общественной активности и запредельной политизированности (пик гласности и перестройки), накоторую он и отреагировал предельно абстрактными поисками «жидкой матери».

Теперь,в ситуации всеобщей апатии, писатель выступает с поэмой «День опричника», где все опорные сигналы отсылают к самой что ни на есть жгучей реальности. Где ядро фабульного приключения, не больше и не меньше, вырастает ответом на вопросы развития государства российского. Ему и больно и смешно, и царь грозит ему вокно.

Ледяная«Трилогия», тупиковый путь развития, стилистический аппендикс и дань традиционной повествовательной манере, отменяется Сорокиным как тот ХХ век.

«Днем опричника» он возвращается на пути самостийного оригинального развития. Ведь правила, по которым живут россияне в 2028 году, не объясняются точно так же,как смыслы «жидкой матери». Читателя снова окунают в данность, заставляя разгадывать логику существования ходом текста.

Совсем как в поэзии. Оттого и поэма, что выразительные средства здесь заимствованы из лирического репертуара. Оттого и поэма, что начало «Опричника» напрямую отсылает к «Мёртвым душам» Гоголя. «Иду по полю бескрайнему, русскому, за горизонт уходящему, вижу белого коня впереди,иду к нему, чую, что конь этот особый, всем коням конь, красавец, ведун,быстроног; поспешаю, а догнать не могу, убыстряю шаг, зову, понимаю вдруг, что в том коне – вся жизнь, вся судьба моя, вся удача, что нужен мне как воздух,бегу, бегу за ним, а он всё так же неспешно удаляется, ничего и никого незамечая…»

В финале «Опричника» мотив белого коня, пришедшего на смену крылатой птице-тройке, возникает вновь. Да и вся жизнь Андрея Комяги, по казённой надобе мотающегося по российской глубинке может быть прочитана как реплика ко второму,сожженному, тому «Мёртвых душ». Ведь поэма Сорокина и о перерождении «отрицательных» персонажей в сугубо «положительных», истинно православных, горящих, не щадя живота своего, в имя единой и неделимой Родины.

Умом Россию не понять. Герои поэмы «Сердца четырех» преодолевали границы тел, участвуя в странном антропологическом эксперименте. Поэма «День опричника» словно бы дописывает старый сорокинский текст, объясняя, что Россия и есть та самая «жидкая мать», правила утилизации которой объяснить невозможно.

Ныне антропологический эксперимент по выведению нового человека, начатый ещё большевиками, закончен. Утро стрелецкой казни оказывается для нас единственно доступной реальностью. Отныне и во веки веков. Хотели как лучше, но получилось как всегда – «на подносе традиционное для похмельного утра: стакан белого квасу, рюмка водки, полстакана капустного рассола…»

Русская история кружит на одном месте. Сюжеты здесь не развиваются, но постоянно повторяются, эволюционирует лишь язык – великий да могучий. Вот почему описание, которое и «делает» поэму «День опричника» важнее злобы дня, накоторой он «настоен».