Дело о пм-погоде
ДЕЛО В ТОМ, ЧТО В середине 90-х мы с друзьями-критиками много говорили о пришествии постмодерна, неизбежного, как крах империализма. Постмодерн наступил незаметно когда отговорила роща золотая и все про него благополучно забыли. Но сейчас не об этом.
Иллюстрируя тезис о неизбывности и тотальности проникновения, мы говорили о постмодерне как о стихийном явлении, которому невозможно сопротивляться. Нужно, значит, не мочиться против ветра, но одеваться сообразно переменной облачности, брать зонт.
Кто-то из нас говорил о постмодернистском футболе, а кто-то – о постмодернистской погоде, не имея ввиду приключившихся в этом году безобразий.
Понятие «погода», в данном случае, мы использовали умозрительно, как метафору окружающей среды, касающейся всех и каждого.
И точно напророчили.

Постмодерн тоталитарен и антикреатвен, результативность здесь заменяется процессуальностью: цель ничто, тогда как движение самодостаточно и самогрально.
Именно поэтому теперь и можно говорить о постмодерне в погоде, о круге вечного становления, отсроченного исполнения, подмене действия ожиданием действия, разговором о нём.
Стертая погода (низкое небо, отменяющее различия и атмосферное давление, вечная сонливость, заторможенность, возникающая из полной и окончательной оторванности означаемого от означающего) вынута из рамы.
Погода заменена условным обозначением самой себя, образом и подобием, эмблемой, аллегорией, аллитерацией. Зависая в безвоздушности, она похожа не неотцифрованную картинку, извлечённую из битого файла.

Однако ж, на Урале и в Сибири – какой-никакой «минус», снежные заносы и на дорогах гололедица, грипп распространяется здесь медленнее, шелестит, конечно, в верхушках елей да ясеней, но до душно-капельной активности орденоносного метрополитена_имени_не_пойми_кого ей, всё-таки, далеко.
Последний, значит, форпост, надежда и опора. Плацдарм для осуществления нового национального проекта по возвращению богоносцу привычных сезонных радостей.

Не устаю повторять: Москва и вся остальная Россия находятся в разных агрегатных состояниях. В столице окончательно и бесповоротно (причём уже давно) победила постиндустриальность, тогда как вся остальная страна корчится, безъязыкая, в поисках первичной идентичности – собственной физики, онтологии-мифологии.
На лицо существенная методологическая разница, между городом, имеющим Кремль и руку [Кремля], а так же прочими подведомственными территориями. Устройство государства российского столь затейливо, что Москве и окраинам (запад есть запад, восток есть восток) не сойтись никогда.
Столько об этом говорено, но что толку, вот уже и небесная канцелярия на привычный ход вещей замахивается, ан нет, «видят, но не внемлют, // покрыты мздою очеса».
И даже наглядная наглядность (куда уж нагляднее) никого не занимает, не просвещает. Не заставляет задуматься. Мелкой моторикой мы продолжаем отапливать улицы в пределах МКАДА, вздыхать, глядя на выцветшее небо и радоваться.