М.Покровский. Америка и война 1914 года (5)
...Отношения между Англией и Россией в Персии так обострились в это время, что союз объективно подвергался некоторому риску.

Трения начались давно. Уже в 1912 г. в Бальморале Сазонову пришлось разговаривать с Греем и на эту тему. Положение не улучшилось с тех пор. Только за первое полугодие 1914 г. в архиве бывшего министерства иностранных дел имеется до 30 крупных документов,посвященных этому сюжету. Переписка Лондона и Петербурга занята в этом месяце персидским вопросом почти на 50 %, — а личная конфиденциальная переписка Сазонова и Бенкендорфа на 90 %. Причины трений были разнообразные. Формальным аргументом англичан была военная оккупация русскими северной Персии (по конвенции 1907 г., признанной входящей в русскую сферу влияния), делавшая русских консулов фактическими правителями этих персидских провинций. На самом деле источником споров была «нейтральнаязона» между русской и английской сферами влияния, — по существу не поделенная соглашением 1907 г., часть Персии, которой заранее было суждено стать яблоком раздора двух «дружественных» империализмов; ибо в Персии, как и в Монголии, столыпинская Россия выступала как подлинная империалистическая держава, со всеми присущими такой державе атрибутами. Для характеристики настоящего, а не воображаемого «русского » империализма нет более ценного материала, чем дипломатическая переписка по персидским и монгольским делам за этот период (1).

1 Последняя печатается в одной из ближайших книжек «Красного архива». Первая найдет себе место в соответствующих томах большой публикации документов империалистской войны.

Здесь мы берем выдержки только из тех, «персидских» документов, которые непосредственно граничат с поездкой Хауса в Берлин и рисуют положение, как оно стояло перед убийством Франца-Фердинанда. Уже в личном письме Бенкендорфа Сазонову от 7/20 мая 1914 г. мы находим весьма любопытную постановку всего вопроса: «что отношения Антанты с державами тройственного союза (т. е. с Германией в первую очередь — М. П.) стали менее натянутыми, даже улучшились, в этом не может быть сомнений», писал Бенкендорф. В Англии, заканчивал он свое письмо, складывается убеждение, которое нужно «вырвать с корнем»: это, что соглашение 1907 г. было по отношению к Англии надувательством («L'Angleterre a conclu un marche qui s'est trouve etre un marche de dupes »). He менее выразительную цитату из рассуждений Грея мы находим вначале телеграммы от 29 мая/11 июня. Разговор шел по поводу статей «Таймса», инспирированных «англо-персидской нефтяной компанией», которая особенно рьяно стремилась проникнуть в заповедную «нейтральную» зону. Совершенно неожиданно по обыкновенной формальной логике из-за этой компании у Грея вдруг выскочила Германия. «Он (Грей) сказал, что с Германией то же самое; что он не знает, какими средствами Германия обрабатывает (английскую) прессу, но что она пользуется всяким расхождением двух правительств (английского и русского) по поводу Персии». «Грей сказал мне, что с 1907 г., частью благодаря внешним обстоятельствам (но частично, значит, и вследствие сознательных усилий царского правительства?), влияние России в Персии явно усилилось, тогда как английское влияние шло в обратном направлении, до такой степени, что это начинает затрагивать реальные английские интересы. Он мне сказал, что это прогрессирующее усиление (русского влияния) создает английскому правительству крупные и чрезвычайно серьезные затруднения и постоянно используется как противниками англо-русского соглашения в самой Англии, так и нашими врагами в Германии. Эту точку зрения он мне развивал особнно обстоятельно, чтобы я обратил на нее ваше внимание».
В частном письме, которое служило комментарием к этой телеграмме, Бенкендорф объясняет, что тактика Грея в этом вопросе диктуется английским общественным мнением (читай: интересами нефтяников и колониальной буржуазии), «с которым Э.Грей считается и не может не считаться. Если бы он этого не делал, он был бы сломлен и с ним вместе были бы сломаны и конвенция (1907 г.) и Антанта» (разрядка моя). «Если бы соглашение о Персии выродилось и потеряло силу, моральные узы Антанты были бы разорваны, и она перестала бы существовать».
«Великолепный тип старого славянина» был сильно напуган Греем. Конечно Антанта держалась на гораздо более прочных якорях,, чем русско-английское соглашение по поводу Персии. Но на случай действительного соглашения Англии и Германии по морскому вопросу Персия могла сыграть роль великолепного предлога, чтобы повернуться к России спиной. Во всяком случае испуган был не один Бенкендорф. «Я должен вам передать сообщение, которое мне строго конфиденциально передал Камбон (1). Он мне сказал, что по его личным сведениям, которые могут итти только из Тегерана, отношения между двумя посольствами (английским и русским) внезапно чрезвычайно испортились, — и он мне выражал по этому случаю свои живейшие опасения».
Что тревога широко захватывала французские правящие круги, свидетельствуется тем фактом, что Пуанкаре ехал в Петербург, между прочим, и с целью поправить испортившиеся из-за Персии русско-английские отношения (2), — он понимал, что оставлять в начинающейся войне в руках Англии такой предлог выйти из Антанты было бы более

1 Французский посол в Лондоне.
2 См. Fay, Origins of the Wordl war, II, 278.

чем рискованно. Дальнейшее поведение Англии, как мы увидим ниже, слишком оправдывало подобные опасения. Тем более, что Англия угрожала не только на словах. Почему не была подписана англо-русская морская конвенция, переговоры о которой начались по инициативе Франции, еще в апреле? Предлогом были просочившиеся в Германию «ведения о ней,—-причем стороны сваливали друг на друга—и на французов — вину за « нескромность » и « болтовню ». Но « персидская » переписка почти не оставляет сомнений, что причиной неудачи было именно русско-английское охлаждение из-за восточных дел. Это охлаждение всего ярче отразилось в почти истерическом письме Сазонова к Бенкендорфу от 11/24 июня 1914. Цитатами из этого письма я и закончу характеристику конфликта двух империализмов.
«Если бы дело шло только об обуздании чрезмерного усердия некоторых из наших консулов,(1) — писал Сазонов, — дело не представляло бы трудностей, но есть нечто большее, и это большее, что меня смущает, — это мое убеждение, сложившееся уже довольно давно, -что англо-русское соперничество в Персии возобновилось. Ни Грей и ни один англичанин в этом не признается, но это так. Соглашение 1907 г. не дало Англии тех выгод, которых она ожидала с точки зрения своих местных интересов, — потому что главный ее интерес, политическая безопасность индийской границы, перестал быть источником постоянного беспокойства каждого английского правительства и перешел в разряд исторических воспоминаний. Англичане чувствуют себя в безопасности, но в то же время они начинают замечать, что их торговля и их влияние в Персии уменьшаются, уступая место нашим».
Раздражение довело Сазонова в теории почти до экономического материализма, а в области практики да прямых угроз- « Прием, какой оказали французским предложениям Грей и английский кабинет, позволял нам надеяться на скорое заключение соглашения между нашими генеральными штабами. Проявляющаяся теперь тенденция оттянуть -Это соглашение не может нас успокоить. Я не могу от вас скрыть, что мне будет крайне трудно, если не невозможно, добиваться согласия императора на очень важные уступки, которые мы расположены сделать Англии в Тибете, если Англия уклонится от подписания морской конвенции, переговоры о которой начались по инициативе Франции». «Пусть англичане не забывают Ковейта, всего Персидского залива, Афганистана и Белуджистана. Напомните им при случае, в каком положении находятся эти страны (2). От Лондона до Тегерана далеко, но от Москвы до Тавриза расстояние не очень большое».

1 В одном письме Бенкендорф говорит, что русские консулы в Персии «держат в руках судьбу Антанты!».
2 Намек на слова Бенкендорфа, что англичане не потерпят, чтобы северная Персия превратилась в «русский Египет».

Я не привожу других перипетий персидского вопроса — письма Георга V к Николаю, английского меморандума и т. д. Это отвлекло бы нас слишком далеко от темы настоящего очерка. Для нас важно лишь влияние персидских «недоразумений» на отношения внутри Антанты. Влияние это было таково, что у Сазонова и его группы должно было явиться стремление вызвать европейскую войну раньше, чем Англия и Россия из-за Персии окончательно поссорятся, Англия же и Германия может быть на долгий срок помирятся. Не для возникновения войны 1914 г., но для момента этого возникновения англо-русский спор имел первостепенное значение. Для Сазонова это был безусловный мотив для того, чтобы спешить, для Грея — условный, на случай невозможности добиться соглашения с Германией, ибо ведь Заключить соглашение с Германией могла не только Англия, могла и Россия...
Когда 17 июня Хаус увиделся в Лондоне с Греем, Тиррелем и Пэджем (последний функционировал только в качестве хозяина дома: его друг находил, что американскому послу лучше не участвовать в подобных совещаниях, ибо «это может придать им официальный характер, которого следует избегать»), «отношения между Россией и Британской империей обсуягдались совершенно свободно и с полнейшей искренностью. Сэр ЭдваРД объяснил, что Великобритания и Россия соприкасаются в стольких пунктах земного шара, что некоторого рода доброе согласие между ними необходимо. — Я выразил мысль, что следовало бы (англичанам) позволить Германии содействовать развитию Персии. Он сказал, что, может быть, хорошо было бы их (Россию и Германию—М. П.) натравить одну на другую «it might be a good move to play the one against the other»), но немцы так агрессивны, что это могло бы быть опасно. Сэр Эвард прекрасно понимал необходимость для Германии держать флот, соответствующий ее морской торговле и достаточный, чтобы защищать ее от России и Франции» (!). Через несколько дней английский министр иностранных дел прибавил к этому, что «между Англией, Францией и Россией нет письменного договора и что их доброе согласие основано только на (обоюдной) симпатии и решимости соблюдать интересы друг друга» (1).

1 House, I, 267 и 270.

Совершенно очевидно, что «симпатия» нисколько не помешала бы английским империалистам предать не только русских, но и французских, — если бы только, разумеется, Вильгельм пошел на основное английское требование: отказ от всякого соперничества с Англией на море. Мы увидим впоследствии, что эта черта английской политики была очень устойчива и что еще в дебатах по поводу условий перемирия, в октябре 1918 г., англичане, требуя полного уничтожения Германии как морской державы, употребляли всяческие усилия, чтобы сохранить что можно от ее сухопутного могущества; они сдались в этом пункте только перед ультимативными требованиями Фоша и Клемансо, поддержанных американским военным командованием. Флотская проблема стояла в центре всего англо-германского конфликта:
с какого бы конца мы ни подходили к вопросу, решение всегда получается одно и то же. Мы видим также, какими «патриотами своего отечества» на свой лад — бессознательно конечно—являются те молодые русские ученые, которые придают ужасно какое большое значение «русскому» империализму в вопросе о возникновении войны 1914 г. Поскольку русский империализм был самостоятелен, он раскалывал Антанту, а не усиливал ее. Если бы такой самостоятельный: русский империализм был достаточно развит и если бы именно он определял политику последнего Романова, а не интересы помещичьего государства с его хлебным экспортом и т. д., вся картина войны 1914 г» была бы совершенно иная. Мы имели бы тогда, может быть, военно-политический блок Англии и Соединенных штатов с самого начала (может быть, с участием Франции и Японии и наверно с участием Турции на стороне Англии) против Германии и России, с главным русским фронтом в Закавказье, Персии и Афганистане, а не на Висле и Карпатах. Если дело сложилось совершенно иначе, то лишь потому, что в глазах Америки, Англии и Франции царская Россия была только складом пушечного мяса, не больше. А поскольку она переставала быть только складом, она превращалась во враждебную силу — и над» было «натравить» на нее Германию.
Но это последнее предполагало англо-германское соглашение по морскому вопросу. При отсутствии этого соглашения — Хаус это совершенно отчетливо формулировал, как мы видели,— «у Англии не было другого выхода», как воевать вместе с Францией и Россией против Германии. В возможность этого соглашения со всем пылом неофита верил Хаус. В него, после опыта 1912 г., почти совершенно, не верил Грей. Но поддерживать в Вильгельме иллюзию, что соглашение возможно, было практически полезно. 3 июля (NB: после-убийства Франца-Фердинанда!) Тиррель сказал Хаусу, что «сэр Эдвард Грей хотел бы, чтобы я (Хаус) передал кайзеру те впечатления,, какие у меня получились от нескольких разговоров с этим (т. е. английским) правительством в отношении установления лучшего согласия между народами Европы, и попытался получить ответ до моего отъезда (в Америку). Сэр Эдвард сказал, что он не желал посылать что-либо официальное или вообще письменное — из страха задеть чувствительность французов и русских, в случае если это станет известно. Он думает, что это одна из таких вещей, которые лучше всего делать неформально и неофициально. Он сказал также Пэджу, что у него был длинный разговор с германским послом по тому же сюжету ш что (Грей) поручил тому передать от этом непосредственно императору» (1).

1 House, I, 277.

Хаус не заметил, что версии Тирреля и Педжа исключают друг друга. Если Грей не хотел выступить официально, то зачем же было разговаривать с германским послом? Ведь с Лихновским Грей не мог беседовать «по душе», как с Хаусом (1).
7 июля Хаус написал наконец Вильгельму. В письме сообщалось что Хаус практически видел всех главнейших членов британского правительства и пришел к убеждению, что они (члены английского кабинета) желают соглашения, которое заложит основание вечного мира и безопасности. Англия должна по необходимости действовать осторожно, чтобы не задеть Франции и России; но, с изменением настроений во Франции, наступит постепенное улучшение отношений между Германией и этой страной, улучшение, которому Англия будет рада помочь» (2).
О возможности из'менения настроения России, знаменательно, ничего не говорилось: не подсказывать же было Вильгельму, что Россия и Англия чуть ли не накануне разрыва из-за Персии? Подсказать нужно было другое, что Англия также мало собирается воевать в данный момент, как и Вильгельм. Германские документы оставляли под вопросом один очень важный пункт: почему до 27—28 июля Вильгельм так твердо верил в английский нейтралитет? Бумаги Хауса заполняют этот пробел. Вильгельму в эти именно недели сознательно внушалось, что Англия не прочь с ним столковаться за спиной Франции и России.


(1) В германских документах за этот период имеются два длинных разговора Лихновского с Греем: первый 24 июня, второй 9 июля. Оба разговора весьма любопытны, — но ни один из них не отвечает тому, что мы имеем в записи Хауса. Ни там, ни тут нет и намека на предложение повести переговоры о флотском вопросе. Напротив, в первом разговоре Лихновский, по его словам, даже « намеренно избегал касаться нашего флотского закона, так как я этой щекотливой темы еще ни разу не затрагивал в разговорах с министром (Рреем) со времени моего прибытия в Лондон, и он до сих пор заботливо воздерживался от объяснений со мною по этому вопросу». Самый разговор происходил по инициативе не Грея, а Бетмана Гольвега, который, явно под впечатлением берлинских бесед с Хаусом, писал Лихновскому (16 июня), что войны, на которую науськивают германские и русские шовинисты, можно еще избежать, если «мы оба (Англия и Германия) дружно вступим, как поручители, за европейский мир, в чем нам, поскольку мы будем преследовать эту цель с самого начала по общему плану, не ставят препятствий взаимные обязательства ни тройственного союза, ни Антанты ». Таким образом ни Грей по собственной инициативе, а немцы повели разговоры «в развитие» берлинских предложений Хауса, и английский «друг» явно надувал последнего, изображая дело как раз обратно. Сделано это было конечно с целью подтолкнуть Хауса поскорее написать письмо Вильгельму (а то, мол, и без тебя обойдемся!). Содержание этой беседы, где Грей распространялся о необыкновенном миролюбии России, нет надобности приводить. Все эти рассуждения были тогда же оценены по достоинству германской дипломатией. «При разговоре,как и следовало ожидать», написал на депеше Лихновского Циммерман, «Грей совершенно обошел Лихновского, укрепив в последнем убеждение, что он имеет дело с честным и правдивым государственным человеком» («Die deutschen Dokumente zum Kriegsanbruch», 1, 4 и 7—8). Тиррель, говоривший с Хаусом 3 июля, мог иметь в виду только этот разговор. Разговора 9 июля, еще более интересного, я коснусь ниже.
(2) House, I, 279.

Повторяю еще раз, у нас, пока что, нет оснований думать, что английский кабинет был посвящен в секрет сараевского покушения. Наоборот, мы видели, что именно опасения разрыва с Англией из-за Персии, опасения, что Константинополь еще раз уплывет из рук и на этот раз неизвестно на какое время, по всей вероятности и побудило Сазонова и К-о пуститься во все тяжкие — и искать конфликта с Австро-Венгрией во что бы то ни стало. Что война с Австрией означает в то же время и войну с Германией, это было превосходно известно в Петербурге. Уилер, один из американских знакомых Вильгельма, передавал Хаусу: « Император (Вильгельм) говорил ему (Уилеру), что он (Вильгельм) предупредил Россию, что если та нападет на Австрию, он немедленно ее атакует» (1). Стало быть, для того, чтобы получить европейскую войну — и Константинополь, нужно было только вызвать на вооруягенный конфликт Австрию. Что Англия вынуждена будет — при отсутствии морского соглашения с Германией — вмешаться в конфликт на стороне Франции и России, это Сазонов понимал также совершенно отчетливо.
« Нужно, чтобы англичане, с их исконной « островной » подозрительностью,— писал последний Бенкендорфу еще 2/15 апреля 1914,— не теряли из виду, что они неизбежно должны будут принять активное участие в борьбе против Германии в тот день, когда последняя предпримет войну, целью которой может быть только нарушение в ее пользу европейского равновесия». Это было, в сущности, общим местом русской дипломатии. 15/28 июня Бенкендорф писал Сазонову: «то, что им (англичанам) дает Антанта, это — безопасность Индии и Персидский залив в то время, как мы являемся господами очень большой части Персии, — части, которая может увеличиваться, но главной, достигнутой нами'гарантией является (страховка) против англо-германского соглашения. Два слова в пояснение этого вопроса. Оставляя в стороне крикливые, но второстепенные элементы, кабинет и Грей остаются во главе решительного большинства либералов и решитель-' ного большинства юнионистов. В общественном мнении германские усилия достигли бесспорных успехов, но в глазах рядового обывателя единственная война, которая была и осталась популярной, это война с Германией. Вот анализ базы, на которой Грей располагает свои батареи » (2).

1 Запись Хауса под 1 января 1914 г. House, I, 252.
2 Даю выдержки из депеши Бенкендорфа по очень плохому переводу, сохранившемуся в архиве б. министерства иностранных дел. Оригинал конечно, как всегда, у «старого славянина» на французском языке.

Со временем понял это и Хаус. Летом 1916 г. он говорил одному из своих знакомых: «Скучно слушать заявления англичан, что они дерутся за Бельгию и начали войну по этой именно причине. Я спросил (своего собеседника), думает ли он, что Великобритания объявила бы войну Франции, если бы та нарушила бельгийский нейтралитет, или что Великобритания не вмешалась бы в войну на стороне своих союзников, если бы Франция нарушила нейтралитет Бельгии? По-моему цель вмешательства Великобритании в войну ничего общего с этим не имеет. Сила обстоятельств заставила ее стать рядом с Францией и Россией против центральных империй. Прежде всего потому, что Германия настаивала на том, чтобы иметь наиболее сильную армию и наиболее сильный флот, чего Великобритания не могла допустить во имя собственной безопасности » (1) Эта мысль видимо занимала Хауса, и он к ней вернулся в разговоре с Пэджем, два месяца спустя. «Он {Пэдж) сказал, что британцам неприятны наши попытки добиться мира... Я не думаю, чтобы это было недостойным действием с нашей стороны, как это казалась Пэджу. Он заявляет, .что никто из нас не понимает положения или тех высоких целей, которые британцы преследуют в этой войне. Я ответил, что нам тоже неприятны ломанье и лицемерие британцев, — например, в вопросе о Бельгии. Пэдж согласился, что британцы были бы союзниками Франции даже в том случае, -если бы Франция нарушила бельгийский нейтралитет, чтобы легче проникнуть на территорию Германии» (2).
Уже в 1916 г. даже несколько наивным, но близко стоявшим к делу практикам была ясна нелепость «ритуальной легенды», кото-, руте еще в, 1927 г. преподносили еще более наивной русской публике в ученых книжках как непререкаемую научную истину. Но ближе, чем Хаус, стоявший к английской кухне Пэдж понимал больше этого. Еще за два года до цитированного сейчас разговора он писал Хаусу, восторгаясь по обычаю ловкостью британцев. Восторг относился непосредственно к военно-организаторской деятельности Китченера. «Но посмотрите на их дипломатию, — продолжал Пэдж, — конечно «оШяа идет в действительности между Германией и Англией; но Англия вмешалась не прежде, чем удостоверилась, что Россия и Франция
воюют» (3).

1 House, II, 266.
2 Ibid., 320. И то, и другое — записи из дневника Хауса.
3 Письмо к Хаусу от 22 сентября 1914. Ibid., 1, 340. 4 Рage, III, 126.

Итак, по мнению американского дипломата, для объявления войны Англией Германии нужно было, чтобы эта последняя уже была в войне с Россией и Францией. И это было не случайно, по оценке Пэджа: для этого, для создания такой комбинации понадобилось все искусство британской дипломатии. Это бросает свет на многое из предыдущего и кое на что последующее. Я сказал выше, что у нас иет данных, устанавливающих сопричастность английской дипломатии к сараевскому происшествию 28 июня 1914 г. Но вот что однако писал Пэдж 29 июля Вильсону: «Он (Грей) сказал мне через день или два после убийства наследника австрийского престола, что он боялся того, что случилось, и худшего, чем случившееся»(4). Допустим, что тут была только чрезвычайная сила дивинации, свойственная очень хорошим дипломатам. Можно также допустить, что Пэдж ошибся датой и что разговор его с Греем происходил не «через день или два» после убийства Франца-Фердинанда, а значительно позже. Словом, не будем ничего строить на одной фразе, — правда, из дипломатического документа, а не из газетного интервью. Ноу нас есть не одна фраза из дипломатического документа, а целый ряд дипломатических документов, непререкаемо устанавливающих другой факт: знал или не знал Грей заранее об убийстве, но об австрийском ультиматуме он знал за достаточное количество дней до его предъявления, вполне достаточное, чтобы, если Грей это находил нужным, — предупредить ультиматум и европейскую войну.
Тут нам американские документы не дают чего-либо нового, но тут нового и не нужно. Факты известны достаточно давно и хорошо, так давно и хорошо известны, что само английское министерство иностранных дел не стало их скрывать, и соответствующая переписка опубликована в IX томе британских документов, 16июля, ровно за неделю до предъявления австрийского ультиматума в Белграде, английский посол в Вене телеграфировал Грею: "Против сербского» правительства выдвигается обвинение в соучастии в заговоре, который имел последствием убийство эрцгерцога. Обвинение будто бы основано на данных сараевского процесса. Мой информатор утверждает , что от сербского правительства потребуют определенных мер для обуздания националистической и анархической пропаганды и что австро-венгерское правительство не намерено разговаривать с Сербией, но будет настаивать на немедленном безусловном подчинении, в противном случае будет употреблена сила. Германия будто бы совершенно согласна с таким методом действий, и думают, что остальная Европа будет сочувствовать требованию Австро-Венгрии, чтобы Сербия в будущем заняла более подчиненное положение... Я спросил, ожидают ли, что Россия останется спокойной, если против Сербии будет употреблена сила? Мой информатор ответил, что, по его мнению, Россия вряд, ли будет покрывать убийц-националистов, но что во всяком случае-Австро-Венгрия будет действовать, не считаясь с результатами. Она потеряла бы свое положение великой державы, если бы стала терпеть дальнейшие издевательства от Сербии».
На другой день в письме к одному из помощников Грея, Никольсону,. посол давал дальнейшие подробности, указывая, от кого он получил свои сведения (это был бывший австрийский посол в Риме, граф Лютцов). « Он видел обоих, Бертхольда и Форгача, на Балльплатц(1) накануне и имел с ними длинный разговор. У него было очень серьезное лица и он сказал, что не знает, понимаю ли я, как остро положение...».

1 Бертхольд — австрийский министр иновтранных дел, Форгач — его помощник. Балльплатц — место, где помещалось Министерство иностранных дел Австро-Венгрии.

Но, спросит читатель, мог ли Грей действовать на основании этаких, хотя и вполне конкретных и в высокой степени авторитетных, но частных сообщений? В том-то и дело, что были не одни частные сообщения. На депеше Бунзена (английского посла в Вене) есть пометка сэра ЭИРИ Крау, другого помощника Грея: «Граф Таутманс-дорф (австрийский поверенный в делах) говорил со мной об этом очень подробно сегодня (совершенно неофициально), высказывая те же самые взгляды...» (1).
Об австрийском ультиматуме в Лондоне знали от самих австрийцев за неделю. И как же на это реагировали? Вероятно также, как реагировал Грей на самый ультиматум на другой день после его опубликования. Грей сказал тогда (это было 24 июля) Лихновскому, что это дело его, Грея, не касается — правда, на этот раз уже с оговоркой: «если это не вызовет осложнений между Австрией и Россией». Но что «это» не вызовет осложнений между Австрией и Россией, мог поверить только очень маленький ребенок, и сам Грей не надеялся на это ни одной минуты (2). Накануне отъезда Хауса обратно в Америку Тиррель передал ему, что «Грей желает, чтобы Хаус знал до своего отплытия, что австро-сербские отношения очень серьезно его (Грея) беспокоят...» (3). Союзников надо было предупредить, что их услуги скоро понадобятся... Это было 20 июля, т. е. опять-таки за три дня до предъявления австрийского ультиматума.

1 Цитаты по Fay, The Origins of the World War, II, 247—248.
2 Предварительно однако Грей давал Лихновскому очень определенные ручательства и на случай этих «осложнений». В разговоре 9 июля (по инициативе уже Грея) английский министр сказал, что «к своим тогдашним (в разговоре 28 июня — М. П.) словам он сегодня ничего не может прибавить и может только повторить, что между Великобританией, с одной стороны, Францией и Россией— « другой, не существует никаких тайных соглашений, которые налагали бы на Великобританию какие-либо обязательства в случае европейской войны. У Англии руки совершенно развязаны, и она в случае континентальных осложнений может действовать совершенно свободно». Грей соглашался, что между Англией и Францией были кое-какие разговоры о военных сюжетах в 1906 и потом в 1911 гг., но «и эти разговоры, о которых впрочем он никаких подробностей не знал (!), отнюдь не имели аггрессивного значения, поскольку английская политика как раньше, так и после, стремилась только к сохранению мира и попала бы в очень затруднительное положение, если бы вспыхнула европейская война». «На случай, если бы венский кабинет увидел себя вынужденным вследствие сараевского убийства решительно выступить против Сербии (eine scharfere Haltung gegen Serbien emzunehmen), он (Грей) стремился бы склонить русское правительство ж. спокойному взгляду на этот вопрос и к примирительной политике относительно Австрии». Правда, тут следовали дипломатические оговорки насчет «славянских чувств», кои могут испортить все дело, — но в общем бедный Лихновский был опять «обойден» и заканчивал свою депешу словами: «Министр был в совершенно оптимистическом (zuversichtlich) настроении и заявил весело (in heiterem Tone), что нет никакого основания относиться к положению пессимистически ». (См. Deutsche Dokumente, l, 51-52).
3 House, I, 282.