И теребишь идолу революции косматую шубу, и ласкаешь банальные губы
...Где арестованный медведь гуляет —
Самой природы вечный меньшевик.
-- ОЭМ

Однако почему же мы тогда изо дня в день спокойно наблюдаем за метафизической лепкой пельменей с человечиной, над которой от души работает глобальная капиталистическая машинерия?

Справедливости ради -- далеко не все "мы" наблюдают за этим спокойно, немало беспокойных сердец из числа "мы" чают победы над отчуждением любой ценой (хоть бы и путем союза с исламистами, Кремлем или Пекином: за ценой не постоим, можем повторить), дабы лепка пельменей с человечиной стала (снова) отнюдь не метафизической, а вполне физической, в результате возврата к примордиальному коммунизму из режима отчуждения христианско-капиталистической символизации.
Как это сформулировал Эдуард Надточий --
"Свободно волящий субъект в обоих случаях лежит в основе устроения присутствия через фигуру идола. Предпочесть в этом случае модель взимания жизни как более “честную” модели ее предоставления — примерно то же, как Ленин и его единомышленники предпочитали лживой системе представительной демократии прямое право иерархии деспотов как материализации воли пролетариата функционально устраивать “народную жизнь”. Система потребления — одна и та же, просто эстеты-интеллигенты предпочитают аутентичный образец его бесчисленным копиям-подделкам. Идол должен пахнуть кровью и быть страшным. Тогда "Я" наиболее свободно волит к сущности своей субъективности. Возвращаемый от идола тирана взгляд кругом видит ложь, обман и симулякры..." (Эстет-интеллигент, конечно, не может не сочувствовать тому, кто "наказан за страстное зло по законам бессмысленных тварей" -- будь ему имя Гаддафи, или Трамп, или Сталин; бессмысленные же твари сиречь либерасты, ревизионисты и прочие меньшевики, не нутрящие человеческих жертвоприношений.)
И у Иннокентия Анненского, дедушки русского поэтического модерна и кузена Петра Ткачева (у которого Ленин позаимствовал чуть ли не главнейшее для себя -- идею необходимости создания революционной партии на манер тоталитарной секты* или банды**), созвучное --
"Веселых соседей
У нас инфернальны
Косматые шубы…
И только… банальны
Косматых медведей
От трепетных снедей
Кровавые губы."
____________________
*) "Посетив Советскую Россию в 1920-х, немецкий филолог и историк Рене Фюлеп-Миллер описал происходившее там как победу воинственной хилиастической секты; в его воображении стояла картина Мюнстера. В своей книге "Дух и лицо большевизма" он иллюстрировал свое понимание множеством красноречивых наблюдений. Подобные же интерпретации созревали в эмиграции. Георгий Федотов в 1927 году понимал судьбу России очень похоже на Фюлеп-Миллера: «по своей структуре революционный... марксизм является иудео-христианской апокалиптической сектой»" (Александр Эткинд, "Хлыст")
"Аналогия между хлыстовством и большевизмом оказывается центральной темой размышлений Пришвина в годы революции. Это не только поэтическая метафора, но продуманная историософская парадигма. Большевистский проект столь же радикален, как хлыстовский. Оба они направлены на уничтожение семьи, частной собственности и государства, — и еще истории...
Показать хлыстовскую секту «не чем иным, как выражением скрытой мистической сущности марксизма» и было главным замыслом повести "Начало века". Она осталась недописанной не из-за политической робости автора, а скорее потому, что история шла слишком быстро вперед и недавние конфликты быстро теряли актуальность. Ссора Розанова и Мережковского уже не казалась «знамением времени», но фигуры чемреков сохраняли свое значение. В мае 1915 Пришвин сравнивает: «Легкобытов не дождался будущего и объявил „воскресение“ — так и марксисты объявляют воскресение». Отсюда следует задача писателя: «Нужно собрать черты большевизма, как религиозного сектантства […] Идея коммунизма ощущается сектантством как всемирная, всеобъемлющая». Та же аналогия — в записи ноября 1917: «хлыстовство так же относится к православной церкви, как пораженчество к русскому государству. И хлыстовство приводит к Распутину, а пораженчество — к Троцкому». Метафора секты играет центральную роль в этих первых пореволюционных мыслях. «Социализм, с одной стороны, имеет черты сектантства (немоляки): нетерпимость, частичность... гордость и прочее; с другой стороны, опять как сектантство, сохранение чего-то вечно живого, присущего всему миру». В марте 1917 Пришвин характеризует социал-демократов из Петросовета как «маленькую кучку полуобразованных людей сектантского строя психики», которые бы «и Христу предложили быть комиссаром в своей государственной секте». В 1919 солдаты позвали Пришвина быть у них комиссаром:
"Хорошие ребята, чувствуешь такую же тягу, как у пропасти, хочется броситься, чтобы стать их царем, как у сектантов «Нового Израиля», когда они предлагали броситься в «Чан» […] Слово «партия» произносится с таким же значением, как у хлыста его «Новый Израиль», — вообще партия большевиков есть секта." /.../
В «народном университете» Пришвин читал лекцию о «народной вере». Он объяснял, что Распутин был «орудием мести протопопа Аввакума царю Алексею и сыну его Петру». Великая драма продолжалась. Большевики, наследовавшие Распутину у власти, продолжали страшно мстить петровской России, вновь воплотив в себе душу Аввакума. Но «мало кто это понял», записывал Пришвин, имея в виду, вероятно, своих слушателей." (Там же)
**) Дмитрий Панин был уверен, что ВКП(б) была создана Владимиром Лениным по подобию ОПГ:
"Еще до войны как бы пелена спала с моих глаз, и я понял, что Ленин просто скопировал свою «партию нового типа» с бандитских шаек, отличавшихся: беспрекословным подчинением решениям «пахана» (главаря); периодическими «чистками» в поисках нарушителей воровского закона в своих рядах; судами над провинившимися и кровавыми приговорами; античеловеческой моралью (хорошо лишь то, что хорошо для воров); противопоставлением воров «в законе» («людей», как они сами себя величают) «фраерам» (то есть массе, толпе, «мужикам»); отлучением тех, кто нарушил их единство, их волчьи законы, и стремлением уничтожить этих отщепенцев («сук»); особым языком, постоянными тайнами, презрением к остальному населению, которое для них лишь источник добывания жизненных благ."
— Панин Дмитрий, «Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки»