Спираль легитимации ксенофобии*
Идейная эволюция русского национализма: 1990-е и 2000-е годы
http://www.polit.ru/research/2007/12/28/verhovsky.html
Александр Верховский

ссылка от makkawity@lj

"Период взлета национализмов меньшинств пришелся на начало 90-х годов и давно закончился, уступив инициативу этнонационализму большинства[3]. Они полностью исчерпали свой мобилизационный потенциал, так как региональный сепаратизм давно перестал быть сколько-нибудь реальной целью, а механизмы этнонациональной автономии были «приватизированы» региональными элитами. Тема этнического культурного возрождения перешла в «оборонительную фазу» и связывается теперь скорее с понятием «защита прав этнического меньшинства», чем с понятием «этнонационализм» (хотя тут зачастую не все так уж просто). В некоторых регионах Северного Кавказа протестный потенциал этнонационализма был перехвачен радикальным политическим исламом (возможно, в кадыровской Чечне сейчас происходит возрождение этнонационализма, но эта гипотеза для данной статьи не имеет значения). Так или иначе, национализмы меньшинств сейчас мало влияют на путь развития страны.

...Если признать, что любая империя должна легитимироваться некоторой «высшей», наднациональной идеей, то «красные патриоты» мыслили русский народ создающим новую великую империю, движимую глобальным идеалом коммунизма. При этом реальный коммунизм, сталинский и постсталинский, понимался как эманация «русского духа», а не как отвлеченная западная идеология. Француз или узбек, став коммунистом, не становился русским, но лишь младшим союзником русского коммуниста.

С этих идей начинала «Память», они были популярны среди многих организаций и движений, возникавших при агонии КПСС (Объединенный фронт трудящихся, ВКП(б) и т.д.)... У наблюдаемого ныне ослабления КПРФ много причин (в том числе и общая деградация партийной системы в стране), но не последняя среди них – утрата собственного «идейного лица».

...Второй по естественности формой русского национализма было возрождение националистической традиции дореволюционной «черной сотни»... Соответственно, в постсоветских условиях требовалось, в первую очередь, реконструирование забытой православной политической идеологии. Работа эта велась довольно активно, но успешной ее назвать нельзя. Чисто черносотенные группы (Национально-патриотический фронт «Память», «Черная сотня», Союз «Христианское возрождение» и т.д.) имели очень мало успеха, хотя не исчезли до сих пор. И главным тормозом оказалась именно архаичная риторика, в первую очередь – религиозная. В высочайшей степени секуляризованное постсоветское общество смогло предоставить новым черносотенцам лишь тонкий слой неофитов, увлекшихся православием в его имперско-архаической политизированной версии[8].

...«Православное царство» осталось экзотикой или символом (вообще, монархические идеи, хотя и обсуждаются до сих пор, явно остаются маргинальными), но некоторая «обязательность» православия в политических доктринах «серьезных» националистов действительно быстро утвердилась. При этом она была порождена скорее не усилиями Церкви, очень пассивной в 90-е, а усилиями тех, кто транслировал дореволюционную черносотенную традицию.

...Нацизм оказался наиболее широко известной формой национализма[15]; его популярность обеспечила в начале 90-х в достаточно массовый приток молодежи в организации, явно стилизующиеся под нацизм, в первую очередь – в Русское национальное единство (РНЕ)[16]. С небольшими необходимыми поправками эти организации разделяли чисто расистские представления нацистов, но де-факто членство в них было открыто и для «дружественных нерусских», например, для татар.

РНЕ было не единственной такой организацией, но сумело (гораздо эффективнее, чем КПРФ в своей нише) маргинализировать конкурентов, создав крупнейшую до сих пор организацию радикальных националистов. Большой размер и слабость «идеологической работы» привели к тому, что русский национализм в РНЕ понимался заметно шире чисто неонацистского стандарта; чего стоит демонстративное, хотя и глубоко не церковное, православие РНЕ. Таким образом, РНЕ заняло и «испортило» поляну неонацизма.

...Зато во второй половине 90-х приобретает заметный масштаб движение наци-скинхедов, скопированное с аналогичного западноевропейского[17]. Принципиальным отличием наци-скинхедов была беспартийность (хотя случаи сотрудничества скинхедов с радикально-националистическими организациями были и есть), несклонность к систематической самоорганизации и систематическому идеологизированию. Теоретически движение наци-скинхедов должно было опираться на идеологию White Power, но на практике уже через несколько лет скинхедом мог стать любой хулиган, хоть в какой-то степени разделяющий агрессивно этноксенофобные представления основателей движения. Скин-движение[18] лишь в ядре своем (точнее, в многочисленных разрозненных ядрах) является неонацистским, в массе же оно агрессивно расистское, но равнодушно к остальным идеологическим моментам.

Скин-движение росло необычайно быстро, поскольку было не столько новым идейным веянием, сколько новой молодежной субкультурой (пусть и неотделимой от определенных идей), причем выраставшей не на пустом месте, а в тесной связи с субкультурой футбольных фанатов. Скинхеды оказались привлекательнее, чем даже РНЕ до его кризиса и распада. Скорее всего, в начале нового века наци-скинов было уже больше, чем участников более традиционных ультранационалистических организаций, вместе взятых.

...В целом неонацистские движения и в 90-е годы, и сейчас распространяли в обществе не столько собственно неонацистские идеи, а просто агрессивный расизм. Но само ядро таких движений со временем все больше утверждалось именно в «идеях НС». Можно, наверное, считать, что сегодня скин-движение состоит из трех слоев: организованные группы неонацистов; ассоциированные с ними или объединенные по месту жительства расистские группировки, ориентирующиеся на неонацистские идеи и идеологию White Power скорее в общих чертах; наконец, аморфная масса эпизодических расистских хулиганов и скинхедов-«модников», политизированных лишь в малой степени.

Численность политически активных скинхедов может быть приблизительно оценена по участию в легальных митингах. Москва вместе с Подмосковьем смогли «выставить» на «русские марши» 4 ноября 2005 и 2006 годов примерно по две тысячи молодых людей достаточно характерной наружности[19]. В Петербурге таких набралось никак не больше полутысячи. Но скинхеды существуют чуть ли не во всех крупных городах и во многих мелких. Так что по стране в целом на митинги способны выйти от 10 до 20 тысяч человек. Вместе с аморфной третьей группой, упомянутой выше, набираются как раз те 50, а то и больше, тысяч человек, о которых обычно говорят[20].

Наконец, стоит упомянуть и такую форму русского национализма, как идея обособления этнического русского сообщества от «инородцев», то есть ориентация на превращение России в максимально «этнически чистое» национальное государство путем исключения значительной части национальных республик. (Существовали даже сторонники реального раздела России на «национальные республики» и «Русскую республику», но таких радикалов было мало.) Эта «оборонительная», принципиально антиимперская форма этнонационализма казалась в начале 90-х естественным продолжением отказа от союзных республик и косвенно опиралась на авторитет Александра Солженицына, выступавшего за «сбережение» русского народа путем отказа от бремени империи.

...Общим важным недостатком всех описанных выше течений была их оторванность от массовых настроений. Конечно, определенная массовая поддержка у националистов была и в 90-е годы, но она неуклонно снижалась, что было видно хотя бы по их результатам на выборах[23]. С одной стороны, все описанные выше идеи было довольно затруднительно сделать популярными: слишком многих отталкивали любые внешние ассоциации с фашизмом, большинство не воспринимало архаичные черносотенных идеи или авангардные неоевразийские. Даже сама идея, что «национальные проблемы» – это главное, что это важнее других социальных проблем, не усваивалась людьми, которые постоянно наблюдали те или иные социальные или политические катаклизмы, но не видели уже серьезных «межэтнических конфликтов», если сравнивать с концом 80-х и началом 90-х. Страх перед такими конфликтами постепенно забывался. Впрочем, постепенно остывал и весь комплекс эмоций, связанных с распадом СССР, включая надежды на реставрацию социализма и советской империи. Соответственно, идеологические течения и политические формы русского национализма погружались в кризис.

Исключением оказалось неонацистское движение скинхедов, мировоззрение и персональный опыт членов которого не был непосредственно связан с травмой распада СССР. В конце 90-х годов это движение было еще малозаметно, но оно быстро расширялось.

1999–2000 годы принесли два очень важных для русского национализма события – приход к власти Владимира Путина и резкий рост массовых ксенофобных предрассудков.

...«Государственничество» Путина, его усилия по созданию «вертикали власти» с самого начала привлекали и активных националистов, и их симпатизантов, давали им возможность считать себя частью «путинского большинства» (пусть этот термин Глеба Павловского и не был популярен в их среде) и бороться за «корректировку курса» вместо «свержения режима». Разумеется, такое политическое позиционирование национализма было несравненно привлекательнее.

Согласно опросам ВЦИОМ (ныне продолжаемым Левада-центром), именно в 1999 году возникает и в 2000 году закрепляется резкий подъем ксенофобных настроений. Суммарный индекс поддержки лозунга «Россия для русских!» перевалил за 50 % и с тех пор уже не переходит этот порог обратно. Дело, конечно, не только в самом лозунге, который можно интерпретировать по-разному, но и в общем росте ксенофобных предрассудков и готовности к дискриминационным решениям (типа изгнания той или иной этнической группы из города)[26].

Наверное, всплеск ксенофобии мог бы завершиться возвращением к уровню 1998 года, но этого не произошло. Конечно, росту ксенофобии способствовали некоторые события (в первую очередь известные теракты в России, а также 11 сентября и последовавшая всемирная «война с террором»), но можно предположить, что не менее значимо было и то, что низовая, «кухонная» ксенофобия стала получать поддержку на уровне масс-медиа. Речь не идет о сознательной пропаганде. Просто именно тогда в СМИ стало появляться много явно интолерантных статей[28], первые заметные «подвиги» наци-скинхедов обсуждались с любопытством, а например, по поводу знаменитого погрома на Царицынском рынке в Москве осенью 2001 года по ТВ можно было услышать, что большинство опрашиваемых граждан не так уж осуждает погромщиков. Наконец, в 2002 году в региональных избирательных кампаниях ЛДПР можно было заметить достаточно широкое использование этноксенофобной риторики, вытесненной, казалось, в маргинальные круги[29].

Видимо, изменения массовых настроений были замечены теми журналистами, политиками и активистами, кто давно хотел бы проявить собственные предрассудки или использовать чужие, но не делал этого, так как не хотел идти против большинства. В свою очередь, первые же шаги по легитимации ксенофобии, предпринятые этими людьми, закрепили выросший уровень последней. А уже вслед за этим многие смогли заметить, что то, что раньше было допустимо лишь на кухне или в устах заведомых радикалов, становится все более допустимым в мейнстриме. Следовательно, этим можно, а то и нужно пользоваться – чтобы опираться (не только в электоральном смысле) на мнение большинства. Так возникла своего рода спираль легитимации этноксенофобии и связанных с ней националистических идей, которая успешно функционирует до сих пор.

...В начале 90-х, когда националистические движения, напротив, были на подъеме, националисты быстро пришли к тому, что для подлинного успеха требуется не идеологическая определенность, а популизм, точнее, национал-популизм. Так возник феномен «красно-коричневых», то есть практика широких альянсов разных групп, практикующих смешение в разных пропорциях националистической и социальной демагогии[31]. С 1996 года «красно-коричневая» практика национал-популизма сохранялась только в ведомом КПРФ Народно-патриотическом союзе России (НПСР) и, в сущности, в самой КПРФ, но НПСР не имел никакого самостоятельного значения помимо КПРФ и постепенно исчез как реальная коалиция.

...Конечно, популизм обращен к «среднему человеку», которому, по определению, присуща некоторая умеренность, но среди активистов новой волны национализма – очень много людей из скинхедской среды, можно даже сказать, что национализм в последние годы стал просто немыслим без скинхедов, то есть степень радикальности этнонационализма должна учитывать также и запросы неонацистов.

«Великая Россия» реально не претендует на власть (а ДПНИ даже не регистрировалось как организация), что позволяет не иметь полноценной политической программы и сохранять лояльность лично Владимиру Путину (при любой степени критичности к тем или иным высокопоставленным чиновникам). Эти свойства характеризуют новый национал-популизм как максимально открытый.

И действительно, опора национал-популизма достаточно широка. Необходимо учитывать, что уже в 90-е годы через националистические организации прошли десятки тысяч человек: в РНЕ, чья численность доходила до 15 тысяч, была очень высокая «текучесть кадров»; формирования казаков, в той или иной степени склонные к агрессивному этнонационализму, были еще многочисленнее. Многотысячная масса скинхедов, которой тоже свойственна высокая ротация, дала стране новые десятки и десятки тысяч националистов. Эти люди занимают самые разнообразные посты, в том числе в бизнесе и в структурах власти. И к ним, разумеется, примыкают многочисленные единомышленники, никогда не состоявшие в каких-то организациях. Прогрессирующая легитимация националистических идей и ксенофобных эмоций, характерная для политической сцены и масс-медиа в новом десятилетии, позволила существенно расширить круг таких единомышленников, а главное – вокруг них исчезло отчуждение, характерное для более «политкорректных» 90-х. Националист как таковой перестал быть неприемлемой фигурой где бы то ни было.

...В сложившейся авторитарной системе с сильно редуцированной публичной политикой националисты становятся скорее сетью групп влияния – чиновничьих, медийных или активистских, – чем политическим движением в обычном понимании, как это было в 90-е. В этой сети, функционирующей в ситуации общего признания, что публичная политика маргинализована, находят свое место и радикальные группускулы[37], и склонные к этнонационализму группы в истеблишменте, и национал-популистские движения.

...Мониторинг СМИ осенью 2006 года показал решительный прирост языка вражды, а главное – резкий прирост прямой националистической пропаганды в мейнстриме масс-медиа[38]. И что еще важнее, высокопоставленные чиновники, вплоть до президента Путина, стали допускать высказывания, которые либо выдают этнонационалистические склонности говорящих, либо должны рассматриваться как заигрывание с этнонационализмом[39]. А ведь высказывания чиновников, пропорционально их рангу, гораздо больше легитимируют ксенофобию и этнонационализм, чем высказывания в СМИ или даже безнаказанность преступлений на почве ненависти. Наконец, полицейское и административное давление на радикальных националистов все это время возрастало, но остается очевидно недостаточным не только для подавления явно криминальной активности национал-радикалов, но хотя бы для «стабилизации насилия»[40].

На вопрос, почему так происходит, давно существуют два основных ответа: во-первых, сегодняшнее российское государство неэффективно во всех случаях, которые не избраны Кремлем как приоритетные, а противодействие национализму таковым явно не является; во-вторых, сказываются предрассудки самих чиновников и их низкая компетентность. Но теперь есть основания добавить и третий, не менее важный, ответ: власти не надеются своими действиями переломить обозначившуюся несколько лет назад тенденцию роста ксенофобии и этнонационализма, поэтому они выбирают привычный вариант политического манипулирования. В этой логике нет смысла загонять в подполье «Великую Россию» и даже арестовывать лидеров неонацистских группировок: на их месте все равно появятся новые лидеры, а с этими уже существуют те или иные формы взаимодействия[41].

Но, конечно, манипулирование заключается не только в этом взаимодействии (на уровне политтехнологов или сотрудников спецслужб), но и в выработке эффективной контрпропаганды. Подчеркну, речь идет не о «создании национальной идеи», вообще не каком-то о позитивном действии, а именно о контрпропаганде. Хотя, конечно, она не может быть какой угодно, а должна соответствовать уже существующим умонастроениям в чиновничьей элите или хотя бы не противоречить им.

Такой пропагандистской политикой все более становятся антиамериканизм, антивестернизм и милитаристская, имперская риторика. С точки зрения контрпропаганды, это попытка заместить внутреннего врага, определяемого этнически, внешним врагом, определяемым политически. Можно спорить, насколько такая контрпропаганда эффективна (скорее нет, так как эти два врага не альтернативны друг другу), но несомненно, что власти и близкие к ним общественные и политические силы формируют таким образом свою идеологическую линию, которая тоже является националистической, так как во главу угла ставятся противостояние России и ее врагов и сплочение и даже формирование нации в этом противостоянии[42].

Эту, пока аморфную, идеологическую основу Эмиль Паин назвал «цивилизационным национализмом»[44]. Русский цивилизационный национализм явно или неявно предполагает, что Россия – это самостоятельная, отдельная цивилизация, призванная отстоять и повысить свой статус в мире. Такое понимание льстит национальному чувству. Кому-то оно позволяет воспринимать Россию не как этническую единицу и даже не как империю – тем, у кого с имперской или с этнонациональной традицией возникают негативные ассоциации. В то же время для других цивилизационный национализм подчеркивает именно культурную особенность России, определяемую, целиком или в первую очередь, ее «титульным» этносом. Он же оправдывает имперскую политику, так как у империи должно быть некое сверхнациональное оправдание (у империи Романовых и у СССР оно было).

Поскольку основным оппонентом и противником цивилизационного национализма – и России в его глазах – является Запад, важно подчеркнуть равноценность России и Запада. В частности, следует отвергнуть теорию модернизации, в рамках которой обычно приходится говорить о «догоняющем развитии» России, в пользу концепции независимого развития «культур», восходящей к Иоганну Гердеру. Если Россия независима в цивилизационном отношении от Запада, она может его обогнать, а может и вовсе не догонять в институциональном или технологическом отношении, зато точно может стать духовным спасителем или ориентиром Запада (или всего мира).

Цивилизационный национализм является наследником зачахших черносотенных, «советских» и неоевразийских течений национализма. Если допустить явное преувеличение, можно сказать, что эти течения умерли в оппозиции, чтобы возродиться в новом – объединенном – качестве в мейнстриме. Цивилизационный национализм «преодолел» ограниченность этих течений, выбирая из них то, что лучше годится для его собственного обоснования.

...В частности, РПЦ, благодаря концептуальной находке – понятию «православный народ» – фактически строит собственное основание для культурного (а не биологического) этнонационализма, в котором культурным признаком является русское православие. А вот имперский мотив у РПЦ выражен менее ярко.

...Реальное различение я здесь провожу не между этническим и имперским национализмом, а между этническим национализмом, ориентирующимся преимущественно на группускулы и популистские движения, и цивилизационным национализмом, ищущим опору преимущественно в мощи государства.

...цивилизационный национализм «служит лишь быстро растворимой оболочкой, с помощью которой легче проглотить таблетку национализма этнического, пока еще для некоторых горьковатую»[58]. Этот вариант предполагает окончательное признание цивилизационного национализма как государственной идеологии (допустим, в результате реконструкции верховной власти весной 2008 года) с последующим его развитием (точнее сказать, разложением) в русский этнонационализм.

----------------
* Я сразу вспомнил "спираль молчания" Ноэль-Нойман - механизм, которым более активная группа создает у большинства уверенность, что большинство на ее стороне, и побеждает - благодаря голосованию за большинство или голосованию по принципу "все равно ничего не получится". Кажется, есть что-то общее...