МОЯ ОБОРОНА 10
Пролетела ещё одна зима, не омраченная никакими знаковыми событиями, за исключением разве что местного сейшена, урезанного в Загорском Доме Пионэров. Ангажированное как концерт местных групп, исполняющих песни в стиле grunge, мероприятие нашими стараниями приобрело обстановку конкретного панка. Глупые гранджеры подписали наш коллектив сугубо потому, что мы обладали необходимым комплектом аппарата, но это им вышло боком. Аппарат-то мы поставили, однако заявленные первым номером веселились, как могли: в то время мы употребляли в основном жуткий напиток, под названием «Еруслан», любовно прозванный нами Ёриком. Пойло это имело в себе порядка шести оборотов, а по смыслу представляло собой хуёвый тёмный квас, изрядно сдобренный спиртом. Мало того, что оно валило с ног, так ещё и обладало каким-то эффектом, близким к психоделическому. В хорошем настроении - моментально напаивало, в плохом же - вызывало истерические припадки. Так вот, за час до начала наш басист Аняткин, игравший на безладовом басу (исключительно потому, что другого не было, а который был - представлял собою банальный чехословацкий Iris, из которого предыдущий владелец трудолюбиво лады выдрал) нажрался этого Ёрика до полной бронебойности и улёгся спать, уютно расположившись на стульчиках в обнимку со своей басухой. Между тем, публика прибывала.

Как я уже рассказывал, загорская жизнь не изобиловала контркультурными событиями, редкая возможность выступить для местных групп была целиком привязана лишь ко дню города (на котором сомнительная радость от большой сцены изрядно девальвировалась наихуёвейшим звуком и неиллюзорными шансами выхватывания пиздюлей от местной гопоты сразу же по факту с этой сцены слезания) и уже упомянутым смотром самодеятельности "Талант", с таким же хуёвым звуком и жутким жюри из исполкомовского отдела культуры. То, что сам исполком теперь обзывался мэрией, не делало никакой разницы; обкомовские обмылки и кошёлки в лучшем случае волокли в рок-музыке на уровне статеек из журнала "Ровесник". (Зато там давали призы: например группе РЕАНИМАТОР, игравшей death-metal, были преподнесены коробка конфет и банка кофе. Мы с хохоту валились, представляя, как железные люди чинно усаживаются за столом: "Передайте мне вон ту красненькую монпансье!")
Вследствие такой ситуации с концертной деятельностью мероприятие в Доме Пионэров было едва ли не первым проявлением self-promotions в Загорске: абсолютно левое помещение, свой аппарат и самопальные афиши. Так что к назначенному часу крохотный зальчик площадью, пожалуй, не более пятидесяти квадратов был забит нефорами.

Между тем атмосфера сгущалась: происходила одновременная борьба с аппаратом, ругань с домпионэровским дискотечником Володей, который в последнюю минуту отказался обеспечить нас посуленными ранее мониторными колонками, на которых он крутил свои сраные дискотеки, попытки вызволения Аняткина из сладкого плена Ёрика и отмахивание от ноющих гранджеров, просящих начинать шоу. В последний момент мы приспособили под монитор какой-то пятнадцатидюймовый драный блин, напялили на Аняткина бас-гитару и панк-рок убойной силы грянул. Народ, ожидавший трендовых звуков seattle-wave, несколько ошалел, но быстро врубившись, что под наш нойз можно скакать козлом не хуже, принялся это делать.
Не помню уже, что мы играли, зато отчетливо: маслянистые глаза Аняткина, практически прилепившиеся к стеклам его ленноновских очков, дикий гитарный скрежет Батовской музимы и звук сыплющейся в железное ведро мёрзлой картошки, выдаваемый барабанами Родиона Борисовича. Я же самозабвенно орал, перемежая строчки песен выкриками "ХОЙ! PUNKS NOT DEAD I KNOW!" и тому подобными вечными ценностями.
Кучкующиеся сбоку сцены гранджеры умоляли нас сворачиваться, ибо регламент мы перекрыли изрядно, а им так хотелось спеть "Rape me" и "Smells like teen spirit", но мы добили программу до конца. С гитарами наперевес мы слезли со сцены и тут же, на радостях, дошли до состояния Аняткина, благо запас Ёрика вышел не весь, а благодарная публика яростно угощала нас водкой. Таким образом я моментально плюнул на звукорежиссуру оставшегося мероприятия и гранджерам пришлось довольствоваться каким-то куцым сипом.
Дискотечник Володя уныло бродил по залу, наливаясь желчью и водкой, злобно косясь на стадо обрыганов, не принесшее ему никакого профита. В конце концов, ради убедительного финального аккорда все участники вылезли на сцену для коллективного исполнения "Всё идёт по плану". Именно этот хит окончательно доканал дискотечника, который врубил свет и принялся орать, чтобы все убирались вон, за что и был моментально поименован пидорасом и послан мною на хуй, а попутно были ещё припомнены и свински зажиленные мониторы. Вот это был успех. Мы вышли на улицу и неформалы, впервые может быть увидавшие, что системе (пусть и такой тщедушной) можно противостоять и что взрослого дядьку можно и нужно в случае необходимости слать куда подальше, радостно выражали своё одобрение. Володя, высунувшийся из двери пытался выдвигать контр-аргументы и угрожать угрозы, но кого они интересовали.
На следующий день мы, без малейших препятствий со стороны помятого Володи, забрали аппарат, затем вытрясли из унылых гранджеров на опохмел и отправились с Родионом Борисовичем в пивную, где нажрались так, что по выходу я расколотил лоб, поскользнувшись на льду, а путь до дому у нас занял несколько часов вместо обычных пятнадцати минут. Мы упорно ползли, поднимались, валились и снова ползли, не забывая впрочем о протестной эстетике; напротив Нижнёвки, главного ментовского заведения Загорска, мы притормозили перемещение и некоторое время истошно орали: "МЕНТЫ - КОЗЛЫ!!" Прохожие шарахались от этой постановки. Да. ПАНК - ЭТО ТАКИЕ ЧУВАКИ.

Дурацкий этот концерт описан здесь не столько ради атмосферы, сколько потому, что имеет непосредственное отношение к моему возвращению на Рабочку.
Дело в том, что наш старый дом на Кировке, двухэтажная дореволюционная бревенчатая хибара, был поделён на две половины, верхнюю и нижнюю. Исторически верхняя была жилой, а в нижней располагалось кустарное производство игрушек из папье-маше, которым занимались предки моего деда. Прадед пропал без вести на войне и прабабка, ради финансового подспорья, решила продать этот вот первый этаж - мастерскую. В конце сороковых она это провернула (чёрт её дёрнул), и в нижнем этаже поселилась тётка, по имени Клавдия. На момент наших репетиций Клане было сильно за восемьдесят и она была глуха, как тетерев. Рёв её Санта-Барбары заставлял дрожать чахлые перекрытия фамильного гнезда, так что наш панк-грохот ей был глубоко пофигу. Соседство было довольно удачным, невзирая на отдельные истории. Например, прочно пребывавшая в деменции Кланя устроила пожар, поставив на плиту пластмассовое ведро с водой, и дом еле потушили. Но это было задолго до описываемых событий.
Как раз в девяносто седьмом Кланя, дожив едва ли не до девяноста, изволила дать дуба. Некоторое время низ стоял пустой, так что уже и ревущая Санта-Барбара не мешала репетициям и задушевным беседам. Однако ближе к зиме выяснилось, что там собирается поселиться ейная внучка, в комплекте к каковой имеется хахаль, который вскоре и заявился с сентенциями про то, что репетировать у нас тут больше не выйдет. На тот момент мы и так не репетировали и я вообще собирался отправляться в дурдом ради откоса от рядов, так что весь этот трёп был воспринят как попытка самоутверждения в форме легкого выебона. Однако вскоре выяснилось, что всё куда интереснее.
Как-то вечером я сидел дома один и решил позаниматься на гитаре, благо в телеке показывали мужика, который играл теппингом без фузов и дисторшенов. Включив на небольшую громкость транзисторный комбик «Родина», я только принялся осваивать свежую техническую фишку, как снизу раздался дикий грохот. Я скатился с лестницы и открыл дверь. На пороге, сотрясаясь, стоял этот деятель. «Выключи! Пиздец!! Нахуй! Я нервный! Я не знаю чо сделаю!!» - вопил он. Было впечатление, что он сейчас свалится в припадке эпилепсии. Я, конечно, оторопел. Попытки что-то объяснить успеха не принесли, поэтому сказав «да выключу сейчас, выключу, успокойся», я запер дверь на крючок, выключил усилок и задумался. Было ясно, что здесь придётся что-то решать радикально.

Впрочем, одну репетицию мы провели, как раз перед тем концертом в Доме Пионэров. Деятель пытался вякать, но наличие в доме четырёх мужиков, которые сразу ему объяснили всю форс-мажорность ситуации, его утихомирило. Недели три он не отсвечивал, но однажды утром, когда мы с Борисычем спокойно лакомились пивком и слушали какую-то музыку (на обычном бытовом мафоне типа «полено»), этот обрыган опять явил нам свои таланты. Колотя в дверь и дико матерясь он сулил всяческие лишения и расправу. Когда же в форточку выглянула Сергевна, с вопросом, не обалдел ли он орать средь бела дня да ещё и без повода, то истерический поток понёсся и по её адресу. Здесь уже взбесился я. У меня давно валялась так называемая «ручка», самодельный пистолет под патрон от мелкашки, штука хоть и однозарядная, но нарезная. Я взвёл затвор и заорав что-то вроде «пиздец тебе, гнида!», ломанулся вниз. На полпути меня перехватили Борисыч с Сергевной и, натурально, скрутив, потащили обратно. «Сдурел? Тебя ж посадят!» «Да похуй, убью мразоту ёбаную.» Кое-как им удалось меня успокоить, а ёбаная мразота, которая прекрасно всё слышала, надолго затаилась.
Всё это, естественно, не доставляло никакой радости Сергевне, но её знаменитый пацифизм не позволял принять мои варианты решения вопроса и она предложила проделать рокировку; отправить меня, от греха, на Рабочку, а бабку с дедом забрать на Кировку. Я был против, считая, что куда проще свозить мудака на прогулку в лес, нежели покидать из-за него уютное поместье, но с мнением родительницы приходилось считаться.

Так я вернулся в дом детства. Превращение его в оплот панка, психоделии, хиппизма и распиздяйства будет описано в следующих частях нашей истории.

В довершение этой главы расскажу, чем закончилась история со злополучным нижним психопатом.
В адрес Сергевны он особо не выступал, зато отрывался в разборках с сожительницей. Как выяснилось - ему вовсе нельзя было бухать, ибо каждое употребление спиртного срывало его шаткую и без того крышу на хуй.
В соседнем доме, через забор, жил мужик по имени Вова Пронин, типичный водила - в меру агрессивный, хамоватый, но безобидный мужик, хозяин шикарной немецкой овчарки, которую звали Ричард. Какое-то время они находили с психопатом общий язык, но однажды, выпив, повздорили. Нижний выхватил от Вовы в табло, ретировался в свою хату и вернулся оттуда с ножом. Здесь уже Вова понял, что дело запахло креозотом и драпанул к себе, а на защиту хозяина рванул Ричард. Нижний же мудак, то ли со страху, то ли с алкогольного переёбу, собаку зарезал. Приехавшая ментовка психопата повязала, а Вова, вместе с незамедлительно прилетевшим на место происшествия сыном Витькой, принялся оплакивать павшего смертью героя пса. Каково же было их изумление, когда по прошествии некоторого времени обрыган, как ни в чём не бывало, подкатил на такси с банкой пива в руках. «ДА ОН ЕЩЁ И С ПИВКОМ?! УБИТЬ ПИДОРА!!» - проорал Вова и Витька, с прибывшими на подмогу друзьями, ринулся на врага. Пиздили они его крепко и убили бы, несомненно и поделом, и только выбежавшие на вопли сожительница психопата и Вовина жена предотвратили торжество справедливости.
Психопат долго отлёживался, потом по суду и вовсе присел на тюрьму за покушение, а выйдя оттуда вообще перестал ходить по улице. После обзаведения какими-то дурацкими «жигулями», территория его перемещений свелась к площадке перед воротами в заборе, на которой он эти жигули мыл.
Спустя несколько лет мне пришлось продать Рабочку, вследствие тотальной нехватки средств на постройку новой студии и какое-то время я прожил опять на Кировке. Психопат иногда пытался что-то вякать, но и лет мне было уже не двадцать, и количество ежевечерних пьяных гостей редко было меньше пяти, поэтому в основном он сидел в своём окончательно уже сгнившем этаже, бухал и орал на сожительницу. Пару раз я с ним даже разговаривал; он выдвигал какие-то шизофренические планы по реконструкции избы, упирая на то, какой он крутой строитель, но на хер мне-то это было нужно?
В конце-концов, когда мы с Машенькой уже перебрались на студию, он довёл собственную ситуацию до архипиздеца и окончательно разосрался с сожительницей. В процессе торга по поводу его вложений в многочисленные попытки ремонта халупы она ретировалась, а он сложил шмотки в свои сраные жигули, облил присобаченную им пристройку бензином, поджёг (несколько не учтя, что к пристройке имеется деревянный дом, на втором этаже которого живёт другой человек) и уехал, правда недалеко.

Мы с Машкой сидели дома, расслабляясь пивом с некоторыми добавками и вообще собираясь спать. Зазвонил телефон. Это был Стёпка, сын моего дружбана, старого кировского хиппана и, по совместительству, попа РПЦ.

- Кирилл, у тебя дом горит!
- Эм... Какой? - спросил я, озираясь, благо добавки к пиву были крепкими.
- Да на Кировке!!
- БЛЯДЬ!!!

Я никогда так не водил машину. Был февраль, сплошной гололёд, одно из колёс на нашем злополучном grand cherokee имело летнюю резину, но я выжал из этих пяти литров всё, на что это ведро было способно. Всю дорогу я молился: «ГОСПОДИ, ТОЛЬКО ПУСТЬ МАТЬ ЖИВА!»

Подъезд к дому перекрывали пожарные машины. Добежав, я увидел в толпе Стёпку и спросил, «что с матерью?» - «да вот она, в порядке». И действительно, в тапках на босу ногу и в чьей-то куртке, живая и невредимая Сергевна стояла рядом. СЛАВА БОГУ.
Тут же обнаружилась и сожительница психопата, которая сообщила мне об истинных причинах произошедшего. «Ну знаешь что, Лена, я долго терпел. Но теперь он - доигрался, теперь ему пиздец придёт». Возражений не последовало.
Пожарные работали, как всегда, умело: не имея воды, разбили окна и тлеющая изба знатно полыхнула. В конце-концов её кое-как потушили, а мы уехали к знакомым, прихватив часть уцелевших котов (другую часть забрала соседка, от которой я в своё время звонил в Омск) и там дико нажрались.

На следующий день мы бродили по выгоревшей нашей половине. Кривясь от страшного бодуна, горелой вони и общей чудовищности картины, я долбил, во весь голос, как мантру: «ну сука, пиздец тебе, сука».
Пришлось выбираться туда и на следующий день, и ещё; выгребать всякую уцелевшую мелочь. При каждом обнаруженном кошачьем трупе следовал взрыв этой мантры. (Погибло немного, но от того разве легче?)
Через несколько дней мне позвонила Сергевна и сказала, «если стоишь - сядь, он повесился.» Я не стал садиться. Я заржал.
Потом выяснилось, что всё время после пожара он заползал в свой горелый низ. И, я уверен, всё слышал, как и в начале этой истории. Выжрав напоследок бутылку водки, он решил вопрос.
Долго мне ещё представлялась его раззявая харя, несущаяся в непроглядную чёрную пустоту. Starless and Bible Black.