предпочитаю видеть в седле грузина Сталина, а не великоросса Власова
Двадцатое интервью из Гарвардского проекта.
Теперь в этой серии будет пауза месяца на 2-3, попытаюсь придать уже переведенному (а кроме опубликованного в жж переведено еще пять больших интервью с В.Поздняковым, Н.Тензоровым, М.Бобровым и др.) какую-то годную для печати форму.

---

Респондент #546
Дата интервью: 8 апреля 1951 г.
Место интервью: Женева, Швейцария.

[Респондент - Михаил Кедия, бывший руководитель грузинского пронемецкого направления во время войны. Сейчас он живет в Женеве, так как против него начато судебное преследование во Франции (где он жил до войны и где сейчас пребывает его семья). Также его выдачи требует советское правительство. Его информация, хотя довольно односторонняя и в стремлении собственной политической реабилитации тенденциозно поданная тем не менее представляется довольно ценной. Респондент готов позволить интервьюеру ознакомиться со своими обширными политическими архивами. Во время интервью он был уверен, что интервьюер намерен сверить его показания с данными профессора фон Менде, немецкого чиновника, с которым Кедия большей частью вел дела.- Инт.]

Я покинул Грузию после первой мировой войны девятнадцатилетним мальчишкой. Некоторое время я провел в Германии, но затем обосновался в Париже, где у меня был бизнес по торговле йогуртом. Я должен честно признать, что мои взгляды всегда были пронемецкими. Вам должно быть известно, что после 1918-го именно Германия больше всего защищала наши интересы, в какой-то момент даже против собственных союзников - турков - она сражалась вместе с нами и за нас. Но хотя мои взгляды и были пронемецкими, у меня не было тогда контактов с немцами. У меня была связь лишь с такими людьми как Алихан Кантемир - северокавказский лидер в Берлине и с Ахметели-старшим - грузинским представителем в Германии.

Для нас русские - я говорю об этом прямо: не Советы, а русские - были и остаются главным врагом. Поэтому, когда весной 1940-го казалось , что французская армия Вейгана собирается воевать на Ближнем Востоке против России, многие грузины в Париже хотели завербоваться в нее. И когда немцы пришли в июне 1940-го, я немедленно был вызван к немцам и согласился работать с ними. [Респондент не стал упоминать, что в этот период германо-советские отношения были наилучшими - Инт.] Одной из трудностей было то, что наш парижский Courier Géorgian осенью 1939-го выступал в передовицах и против Гитлера, и против Сталина, из-за чего мне пришлось нелегко, спасая многих грузин, которых немцы хотели арестовать. Но в итоге все получилось довольно удачно. Никто из наших руководителей не был арестован - даже те, которые не захотели иметь никаких дел с немцами - и даже с грузинскими евреями обращались не так как с другими. Так что наше сильное социал-демократическое крыло в Париже осталось фактически дееспособным.

С июля 1940-го и абвер, и СД доверяли мне. С другой стороны, мне так никогда и не удалось добиться принятия "Исключительного закона о грузинских горских евреях"

Одной из причин того, что немцы полагались на меня , была моя помощь при засылке агентов в Грузию через Турцию. Но параллельно я и тогда и позже был против глупой и самоубийственной политики Цеппелина. Действия шестого управления РСХА были гораздо более успешными - инфильтрация через границу.

А 1942-м, когда план министерства иностранных дел по объединению национальных представительств провалился, мне предложили стать главой Кавказского штаба. Это было объединенное предприятие четырех министерств, о котором вы наверняка слышали. Я согласился после прояснения трех пунктов. Насколько я помню, это были: немецкое отношение к будущей независимости, особое обращение с грузинскими евреями и сохранение статус-кво с Турцией касательно проблем границы. Я был послан на Кавказ как глава делегации, но оберфюрер СС Биркам обращался со мной в Ворошиловграде как с собственным подчиненным. Я заявил протест, покинул свой пост и вернулся в Берлин, где мои полномочия были подтверждены. Тогда я встретился с Шуленбургом, который одобрял наши планы. 7 ноября 1942-го я отправил меморандум, в котором открыто заявил, что в политическом плане Германия проигрывает войну, пока она проводит прежнюю политику по отношению к народам Востока. Копия его была отправлена фон Менде.

Мои убеждения были открыто враждебны Шикеданцу. Когда грузинские нацисты [Никурадзе и Магалов? - Инт.] пришли ко мне, я прямо заявил им, что "Я взорву Шикеданца если он приедет в Тифлис как глава рейхскомиссариата ["Кавказ"]". Они доложили об этом Розенбергу, о чем фон Менде по секрету рассказал мне парой дней позже. Нужно заметить, что фон Менде был дружелюбен ко мне, нас свели военные, которые в большинстве своем были антинацистами. В конце концов потребовалось немало уговоров со стороны Грефе, который был, можно сказать, моим главным "защитником", и фон Менде, чтобы смягчить мой меморандум. Они переписали его и дали мне подписать новую версию.

Общая моя позиция по отношению к немцам была результатом соглашения грузинских кругов сделать меня их "лицом" в контактах с немцами. Я по-прежнему отказываюсь назвать имена тех людей, которые дали мне добро на занятие этого поста, так как это может скомпрометировать и их, а целью всей затеи и было оставить их в тени. Но вне всяких сомнений я не действовал по собственной инициативе.

Моим главным другом был Грефе. Это его усилиями я сумел многое осуществить. В 1941-м один из моих друзей, Беришвили, негласно пробрался в Грузию, пока я был в Турции. Благодаря этой и последующим подобным операциям, которые приносили немцам ценную информацию, я приобрел солидную репутацию в глазах абвера и пр. В конце 1942-го я (с одобрения Грефе) снова отправил Беришвили в Грузию и предложил Берии провозгласить независимость Грузии, которую немцы гарантировали бы, равно как и личную безопасность Берии. В качестве страховки я предложил лично перейти границу для встречи с Берией и стать своего рода заложником, если дело зайдет достаточно далеко. Мы выбрали Берию, потому что время от времени слышали от военнопленных, что грузинские патриоты его высоко ценят. Грефе за кулисами дал гарантии осуществления проекта. Но мы так и не получили ответа.

В то же время, с начала войны в 1941-м в Париже набирались грузинские добровольцы, многие из них были теми же, кто записывался во французскую армию на Ближнем Востоке годом раньше. Именно за набор этих добровольцев меня и преследуют после войны.

Изменение немецкой политики, насколько я могу его объяснить, было результатом турецкого давления в 1942-м, которое передавалось из Анкары через Папена. Итогом было решение не враждовать с Кавказом и изменить отношение к нему. Первым видимым результатом стала созванная Шуленбургом весной 1942-го конференция - так называемая "Адлониада". С грузинской стороны на конференции присутствовали большей частью малопригодные люди, включая "претендента на трон" Багратиона, который сейчас в Мадриде. Меня заранее проинформировали о неминуемом провале конференции, и я дал Грефе свое согласие на формирование Кавказского штаба. Но в мое отсутствие весь кавказский вопрос был передан восточному министерству, где сильное влияние имели Никурадзе и Магалов. В начале они хотели сформировать консультативный совет, Магалов подготовил список: Михаил Церетели, С.Кедия (мой дядя), Авалов, Магалов. Но эта группа была с самого начала недееспособна. Я уговаривал Церетели распустить ее, но его взяли в оборот грузинские нацисты, он отказывался, но затем согласился, когда я убедил его, что совет будет использован в качестве ширмы, чтобы спасти лицо после провала конференции Шуленбурга.

Менде тоже был против того, чтобы недееспособный комитете продолжал работу. Члены консультативного совета не могли даже в случае деловой необходимости попасть на прием к Менде или другим чиновникам. С этого момента я стал реальным руководителем благодаря поддержке со стороны разведки, СД и людей фон Менде. Кроме меня единственным грузином, которому доверяла немецкая разведка, был Маглакуридзе, но он долгое время работал в немецкой контрразведке, а я не испытываю симпатии к таким людям. Позже его вышвырнули из Грузинского легиона.

Благодаря моему вмешательству М.Церетели "ушел в отставку", дата была согласована между мной и фон Менде, но он должен был сделать это официально. В мое отсутствие, очевидно, Магалов заставил Церетели изменить свое мнение. Но в итоге он подчинился нам. Я добился того, чтобы моя дядя Спиридон Кедия ушел месяцем раньше, чтобы избежать позднейших репрессий со стороны союзников - тогда я уже сильно сомневался в вероятности немецкой победы.

Когда отставка Церетели и его команды вошла в силу, были организованы штабы связи: более осмысленные организации, просуществовавшие - с изменениями - до конца войны.

В то же время трудности с немцами продолжались. Офицеры абвера были посвящены в планы будущих заговорщиков 20 июля и в моем присутствии открыто высказывали идеи, от которых у меня мурашки по спине бежали. Они хотели, чтобы грузины сотрудничали с ними в случае переворота. То есть они полностью доверяли мне. К примеру, Маркерт предупреждал, чтобы я был осмотрителен, с другой стороны, СД предупреждал, что Маркерт - "опасный" тип. Сам я считаю Маркерта замечательным человеком.

Когда грузинский комитете был сформирован, я сделал председателем Магалова. Причиной были не его пронацистские настроения, а его происхождение. Он был из Восточной Грузии, которая дала целую россыпь революционных лидеров, а я был мингрелом. Сначала Розенберг был за Магалова и против меня, но затем он изменил свое мнение, большей частью из-за моей позиции по отношению к истории с Власовым.

Причиной изначального враждебного настроя по отношению ко мне со стороны части внутренней пронацистской клики был мой антинацизм (несмотря на мою пронемецкую ориентацию). Как я мог быть за нацистов, если я видел, что только двое из первых семисот грузинских военнопленных выжили (август 1941-го)?

Начиная с 1942-го главным в нашей работе был на деле уже не столько антисоветизм - в этом направлении мы более ничего не могли добиться - сколько маневрирование в рамках сложного немецкого управленческого аппарата с тем, чтобы помочь своим соотечественникам. Грузинская независимость с этого момента стала утопией.

Мы с Кантемиром до войны были друзьями благодаря изданию в Берлине (Гейдаром Баматом) журнала "Kaukasus", который симпатизировал странам Оси, включая Японию. Отсюда возник наш квартет: в дополнение ко мне (про всей скромности я должен сказать, что возглавлял группу) и Кантемиру в него вошли Алибеков, который был уважаемым лидером уже в 1940-м и Джамалян.

Когда в декабре 1940-го немцы дали мне секретное задание подготовить почву "на случай конфликта" с СССР, я пошел к старому Джамаляну, но выяснилось, что он уже умер. Я встретился с его сыном, который оказался приятным и одаренным малым, более того именно с теми взглядами, которые мы желали, включая сравнительно умеренное отношение к Турции. Так у нас появился наш армянский представитель. Я продолжал работать и перед вторжением в июне 1941-го отправил в Берлин около 30 грузин как военные кадры. После вторжения я открыл в Париже бюро и набрал еще больше людей. 1 июля 1941-го в Германию отправилось около 115 грузинских добровольцев и еще 100 (включая несколько кавказцев-негрузин) позже. Это было ядро будущего Грузинского легиона.

Я хотел, чтобы у легиона были более политические цели - как знак нашей независимости. Но немцы использовали его в своих интересах. До ноября 1943-го (т.е. до фактического формирования штаба связи) никто из наших грузин не мог даже установить контакт с легионом. Тогда я с фон Менде отправился к Кестрингу и, в присутствии Херре и Херварта, потребовал для наших легионеров равные права, равное снабжение и пр.

До формирования штаба связи я часто открыто конфликтовал с Никурадзе, который больше ориентировался на Розенберга. Казалось, что Розенберг интересуется буквально всеми аспектами маленькой грузинской проблемы, но им владели идеи нацистского Кавказа. Но позже мы работали рука об руку, и я сожалел, что мы не добились взаимопонимания раньше.

Проблема Власова была катализатором установления взаимопонимания с Розенбергом. В октябре 1944-го СС вызвал меня на конференцию под председательством Крегера. Я пришел вместе с Каюм-ханом (Кедия, Мельник и Каюм-хан были "первой тройкой" националистов на тот момент, но Мельник как раз был в отъезде). Крегер активно настаивал на нашем присоединении к власовской акции. Но я совершенно открыто высказал свои убеждения: мой первый враг - это Россия, и лишь мой второй враг - большевизм. Я предпочитаю видеть в седле грузина Сталина, а не великоросса Власова. Энгельхардт, мой хороший друг, пытался остановить меня, пока я это говорил, но я настоял на том, чтобы закончить. Результатом стал большой переполох. Крегер ответил, что я должен сказать это самому Власову, потому что иначе Власов решит, что немцы пытаются саботировать объединение народов Востока. По плану Власов должен был пересечься со мной и Каюм-ханом в офисе Бергера. Но незадолго до срока адъютант Крегера перенес встречу в штаб Власова за Берлином. Я отказался отправиться к Власову с визитом, если не поедет и Крегер. Крегер присоединился к нам. В штабе РОА вместо небольшой частной беседы нас провели в зал, где уже собралось 17 офицеров РОА. Власов (по своему обыкновению, не в немецкой форме) вошел, мы пожали руки. Он пригласил нас сесть и собрался зачитать заявление. В этот момент я поднялся и заявил, что должно быть произошла ошибка - мы не испытываем интереса к его докладу, так как его взгляды нам известны. Мы ожидали, что будем беседовать с ним наедине, но, очевидно, он собрал всех национальных представителей, положительно настроенных к КОНР. Я провозгласил, что "Я не имею намерения становиться собирателем земeль русских". Власов пытался отвечать, в конце сбившись на аргумент, что рейхсфюрер СС предоставил ему полномочия, так что я должен подчиниться. Я ответил, что полномочия мне даны народами Кавказа, а ему я вовсе ничего не должен. Затем я вышел, сопровождаемый слабо поддержавшим меня Каюм-ханом и Крегером, который сперва сказал "Браво", но вскоре сменил пластинку.

В следующие три недели всевозможные эсэсовцы, от Бергера до Ольцши, пытались убедить меня присоединиться к Власову, но мы отказались, поддерживаемые Розенбергом и фон Менде.

[Среди материала, нуждающегося в проверке - письмо Кедии Кестрингу с требованием, чтобы национальные формирования не использовались для борьбы с отрядами национального сопротивления. В Париже проверить материал по процессу Одишарии (грузинское гестапо). Также проверить, у кого бумаги Чавчанидзе (эсдек), в них должны быть два меморандума Кедии - Шуленбургу и фон Менде/Грефе от ноября 1942 г. - Кедия оставил их у Ч. в августе 1944-го - Инт.]

---

Биография Михаила Кедии заслуживает внимательного изучения. Пока приведу лишь две аннотации с разных полюсов.
В журнале "Кавказский вестник" N6, 2002 Р. Даушвили опубликовал статью "Михаил Кедия - защитник интересов грузин":

Годом раньше, в апреле 2001-го, ЦРУ рассекретило 20 личных дел под общим названием "Notorious Nazi Files". Среди них дела Гитлера, Эйхмана, Барбье, Мюллера, Менгеле. А также (единственного иностранца в двадцатке) Михаила Кедии:

В некоторых источниках утверждается, что Михаил Кедия при невыясненных обстоятельствах покончил с собой в 1952-м, но сообщение о его смерти опубликовано в женевской газете 20.08.1954, так что. возможно, и версия о самоубийстве - утка.