#
Недодирижабли набили оскомину оксюморонов
ыми суждениями и полиарсенальными
формулами
повышенного тона,
так что в сотый раз приходится предаться логическому
диалектизму,
чтобы понять, зачем, в конце концов, мы вообще взялись писать
имена людей и адресные книжки.
Формальность
серьезных трудов
напоминает мне досужую шалость.
Ты не приближайся. Я совсем не тебя желаю.
Я эту сухую кожу
мою ненавижу
и уж тем более не хочу тебя целовать.
"Десятого мая мы
стали седыми
от радости и ликования,
что родились дети,
покорившие миры,
исполненные огнем,
неутомимым,
и неисчерпаемым,
и гигантским,
как океан".
Ничтожество
старых книг и невнятное бормотанье,
чтение рифм, бормотанье невразумительного,
кошмар строк, заваленных
романом и стихами.
Просто желание сдвинуть
время,
прикрепив его болтами
к этим строчкам.
Тени прошлого ходят за нами следом.
Они держат в руках оружие,
приходится каждому
из нас следить
за каждым шагом
своего двойника и за своими шагами
по кривым улочкам этого мира.
А кто-то еще
замучил
печатными буквами: "Молоко"
или "крокеты",
или "игру в гольф".
И все-таки я могу написать о тебе очень много.
Я не знаю - зачем.
Зачем я по крупицам собираю цитаты
и делюсь с тобой
своим прошлым?
Я все написал о тебе на случайных страничках.
Я оставлю свои фотографии в записных книжках,
мой почерк на бульварах,
на счетах в сберкассах.
Я оставил в наследство твои стихи.
Я оставлю в наследство твои биографические
справочники.
Я оставлю в наследство вечную юность.
Оставлю в наследство твой ужас.
Пыль одежд кружевных,
и в глубокой тишине
повисла повесть о нас.
Буквы сделались плавней;
в воздухе закружились
как музыка,
нечаянная ласка,
чайная ложечка
но на наших сердцах осели
неизбежные рубли.
Вот как выстрелило в трубу,
перебросив свой последний
камень наружу,
так и оно, время,
будто выстрелило
в эту пору вне времен.
А следом за нами
в снежный февраль
заторопились шаги.
И когда мы
забыли затворить дверь,
своды вечности
изготовились к взрыву.
"Там из города выйдут
огненные кареты,
как на маскараде,
и будут девушки
распознавать лица
паломников солнца".
А время все тверже устремлялось на выход.
"Теперь я не существую.
Теперь я в пьесе.
Я - автор.
Не прикасайся ко мне.
Я совсем не тебя желаю.
Я могу Тебя написать,
если Тебе не спится,
если Тебе не скучно."
А мы как взрослые
парадоксы доигрывали.
И время, взяв в руки посох,
стремилось
вверх.
Тело же, сидя под
ветхой ширмой,
не спеша менялось:
красивое становилось гадким,
прекрасное стало чудовищным,
крохотное вырастало до гигантских размеров,
худое становилось огромным.
Но идея опередила тело и нанесла ему новый
удар.
И тело перешло из единственного вещества в множественное.
Ты видишь, как перевоплотившись,
получилось Твое тело?
Из худого в большое.
Из маленького в огромное.
Из уродливого в красивое.
И теперь
в сновидении
и в поэме
твое настоящее тело
как бы витает в дымке.
Твое обнаженное тело
пишется на небе,
в шорах неподвижности.
Твое совершенно обнаженное
тело
уже не я,
я - это случайная точка
на этой дороге.
Ни один ответ
не промелькнет здесь,
ни один ответ
не покинет
эту страну.
Здравствуй, тело!
Я хотел бы написать о тебе очень много.
Я не знаю - зачем.
Я оставлю в наследство тебе
свои фотографии.
Но не называй меня
любимчиком,
стареньким
потаскуном,
преследователем по углам.
Я хочу Тебя писать
по-своему.
Я буду называть Тебя
Это я.
Я часто буду
этим злоупотреблять
и Ты это почувствуешь.