*
Он попытался понять, что такое чувство, по неуловимому для глаза шевелению мышцы под кожей, которое сделал возможным этот жест, и догадка его мгновенно обрела очертания. 
.
В предрассветный час, в груде мятой ботвы, из которой было сложено плот, он обнаружил пласт серой грязи и морских раковин -   таких громадных и правильных, что лицо его передернулось от нестерпимого зрелища. Он покачал головой и перестал. 
Казалось, этот бесформенный столп безобразия существовал сам по себе, в пустоте, разил слепоту, ласкал, обнимал, берег и очистил себе   мир от враждебной твари, лишь ради самой же пустоты с ее созидательной, жестокой сутью...
Впрочем, это было сказано давно, уже давно, совсем в другой жизни, и рассказчика прервал его ветер, шумящий листьями сосны...
.
Мать и сын лежали вповалку на одеяле. На лицо ее падали косые лучи солнца.
- Просыпайся, сыночек! Вставай!
Он сладко и хрипло вздохнул. Голова болела.
- Не сердись. Все хорошо, все правильно.
За дверью послышалось шарканье. Мать очнулась.
- Ты заболел, сынок? Смотри, вот течет.- И она подала ему воды.
- Нет, мама, это так, дело житейское.
Дождь стоял и стоял стеной. Под самыми крышами уже что-то булькало и скреблось, пытаясь вылезти наружу.   Тонкие струйки бежали по доскам крыши, все гуще и гуще.   Мать прикрыла сына простыней.
"Теперь мокрешно. Если сюда вдруг потечет настывший и мокрый снег. И в дом занесет...   Может, сварить воды?"
Он сделал усилие над собой и промолчал.
Из кухни выглянула старшая девочка. Он вытер рукавом лоб.
- Пить хочешь?
- Нет.
Давай. - Она взяла у него бутылку, поставила на стол и вернулась к столу. Он заметил на ней засохшую корочку хлеба и кусок сырого, мокрого сала.  Руки его задрожали. Тогда мать вынула из печи чугунок с водой и вылила его в рот сыну.  Тот сделал маленький глоток. Мать налила ему еще. Тот поднял голову и увидел лицо матери, озаренное множеством огней. Потом на него легли теплые и теплые ладони.  И он опять увидел темные стволы деревьев, колыхающиеся ветви, светлую морду пумы и чуть живое лицо матери. Он опять оказался дома.  Потом опять потерял его из виду. Голова его все время крутилась вокруг огненной оси, за которой был дом.  Он чувствовал, как постепенно отпускает себя в какую-то бесконечность, где нет времени, нет пространства и нет никакого Бога.  Он видел, как падали на землю капли воды, видел, как они скатывались по его телу, таяли и растворялись в воздухе. Ему показалось, что он плывет среди звезд, и вдруг одна из них превратилась в глаз. Он закричал от страха и проснулся. Отец стоял в дверях. 
.
Наверно, и в сказке все вранье, потому что совсем непонятно, как оно могло случиться, что вот этот единственный столб, который отражает сейчас все происходящее за окном, вдруг стал  вселенной, и эта вселенная вдруг превратилась в твою голову, всю в глубоких складках морщин и складок, которая с каждым днем растет, поднимаясь, как горное  плато, все выше и выше. Стало понятно и другое — если так и будет, то где тогда будет дом, в котором ты родился?  Не будет дома, думает отец, останется только маленькая точка, где будет стоять этот столб, каждое утро поднимающийся в твоем окне.  И ничего больше. А теперь ложись, сынок, я скоро приду домой, сяду за стол и отоспимся с дороги.
.
Представь себе такое чучело гориллы, которому день и ночь бьют в уши, чтобы оно отвечало на вопросы.  Так всегда делали люди. И сейчас делают тоже. И так оно всегда будет. Когда-нибудь в этом чучеле вырастет великолепный принц со своей армией.  Его будут охранять могучие воины. И придут гости, и он выпьет их великий чай, и расскажет своим войскам о том, как славен край небес.  И когда этот принц вырастет, у него появятся миллионы вкусных игрушек и рабов, которые будут ходить к нему и спрашивать: «Скажи, зачем все  это?  Зачем я живу? Зачем я ем свою печень, если я ничем не отличаюсь от этих обезьян? Пусть они победят меня!  Пусть они изгрызут меня и вывесят в оконном стекле!  Пусть они будут до такой степени жестоки, что их ласки мне омерзительны! Да восстанут боги и накажут этих безумцев!  Пусть повесят их всех за дело! Ну же, действуй, глупец! Заставь их плакать! Скачи перед моими глазами, как дикий кот!  Не дай им понять свою трусость! Открой им мир! Сделай его своим! Сделай их жизнь ужасной!» Вот так и живут люди. Руки отца сложились в жест, напоминающий движения движения чудовища, и их тесный контакт положил конец его мучениям. Все это происходило в каком-то удивительном двойном движении, откуда никуда не могли исчезнуть, а только могли перемещаться на все новые расстояния.
.
Он увидел маленький домик, маленький, такой же, как в лесу, — все стены были оштукатурены, а окна заколочены.  Еще дальше он увидел розовый сарай, украшенный желтыми цветами и окруженный причудливым садом. «Дом моей любви, — подумал он с какой-то детской радостью. — И тот самый, где родились эти тихие травы и сарай.  Именно туда я сейчас отправлюсь. От ворот до дома не более пяти миль.  Вот только заглянуть бы внутрь…» Он поднял голову и посмотрел в небо. «Ну, — подумал он, — до свидания, господа Недоступные Облака». Он несколько секунд прислушивался к тишине, но она казалась ему пустой и темной. Тогда он медленно пошел вперед по направлению к дому.  Он чувствовал, что приближается, и чувствовал страх — но все же был спокоен.  Теперь, когда за ним оставалось не так уж много пути, бежать стало легко; он уже не оглядывался, точно радуясь тому, что расстояние между ними и цветами стало меньше. Теперь были видны его ноги и ступни, и он ощущал, как его тело становится плотнее и тверже.  Вскоре он подошел к дому и взялся рукой за дверь.  За этим последовала долгая мучительная процедура, после которой дверь открылась и он шагнул в теплый сумрачный дом.  В нем было темно.  Он ощупью шел по тускло освещенной пустой комнате, поминутно останавливаясь и оглядываясь. Он оказался на черном бархате, там, где отшумел ветер и где за долгие века не происходило ровным счетом ничего нового. Потом все исчезло... Комната кончилась.
.
Потом он пришел в себя и понял, что висит над чем-то вроде горизонтальной полосы, тянувшейся во все стороны, и ему не видно ни верха, ни низа. Вокруг него было огромное поле, на котором росли цветы, листья и что-то еще, похожее на белый перезрелый виноград. И больше всего на свете он хотел бы стать невидимкой, чтобы раствориться в бездне того бесконечного пространства, куда уходят все его попытки оставаться самим собой. Потом где-то неподалеку разорвалось далекое радио и звонким голосом пропел какую-то вечную и неизменную арию. И наконец он потерял себя полностью.