| Горнолыжник и дама с велосипедом |
[Aug. 18th, 2004|02:18 am] |
В Карелию ехали ночью, к вокзалу с последним поездом
метро. Там же ехала девушка спортивного вида с
велосипедом. Коротенький пассажир, то и дело падая
на двери, вошел все-таки в вагон, увидел ее и попытался
ей втолковать:
- Вы кто такая? Я горнолыжник. А вы кто? Дама
с велосипедом?
Ответы девушки заглушал шум движущегося состава.
Пассажир с презрением повторял:
- Я -- гггорнолыжник. А вы кто? Так, пописать
вышли?
Мы смотрели карту. Озера Карелии и Хибинской тундры
все называются примерно так: озеро Умбозеро, озеро
Гадозеро, озеро Нигрозеро, озеро Котозеро, озеро Тупозеро,
Онежское озеро. (Совсем как во сне бывает с вывесками
Прачечная "Ебачечная", Прачечная "Хуячечная",
Прачечная "Министерство Культуры".) На Комсомольской
пассажир выпал все-таки из вагона, нам тоже нужно было
идти. Миша шел с толстенной палкой, с очень большим
грязным рюкзаком и заглядывался на женщин. Громко сказал
о продавщице газет в фартучке: "Какая-то она беззащитная."
Вдоль поезда пришлось тащиться с ебаными рюкзаками почти
до конца. Мы немного опаздывали, поезд уже гудел об
отправке. Миша спросил:
- У того вагона ты видела, проводница? В каких штанах?
Нет? Пойдем вернемся, я тебе покажу. А, черт, она
вошла уже. Ну ладно. Понимаешь, с таким разрезом.
Я вообще никогда не видела проводницы в штанах.
В поезде меня проняло немного нечеловеческим счастьем,
от быстрой езды и запаха печек. Девушки слушали
популярную музыку и громко обсуждали ее.
- Это очень классная песня!
Слова какие-то такие: "Мы больше никто, мы больше
нигде." Правда, классно. Это женщина пела, а потом
вступил мужской голос, и девушки стали говорить
друг другу:
- Блин, он такой зайка нахуй блин, я не могу. |
|
|
| Пошевелить Кота Баюна |
[Aug. 18th, 2004|11:26 am] |
В Карелии и на Кольском люди живут бедно, и
буднично, но все-таки страшно бедно. Г. Апатиты,
чей вокзал населен туристом, стоит невероятно
обветшалый, безглазый, из жилых домов сыплется
арматура. Из новостроя только будочки и пугающе
абсурдное на фоне изъеденных нищетой кварталов
уютное краснокирпичное здание с банкоматом.
Книжные магазины закрыты, в смысле, (кажется)
больше их нет.
В девяностом году, когда и для москвичей было
голодное время, пользователи автостопа охотно ездили
на Север: там был какой-то свой кусок хозяйствования,
жили лучше, продавались молочные продукты, а пили
меньше. Сейчас пьют, как везде.
Говорили с водилой о том, за что не любят москвичей;
он усмехнулся. "Да что, не любят? Не любят те,
кто... в Москве был. Ну а так, за что ж не любить?
Такие же люди."
Наблюдая детей, приходишь к выводу, что человек
невольно приписывает себе активную роль при
удачных поворотах судьбы, рассматривает их как
личную заслугу и почти собственность. Если он
родился в Москве и имел сытое детство, склонен
в душе презирать тех, которые этого не достигли.
Фантастических книг не читают, цены на жилищные
и пищевые реформы превосходят возможное; почему
же не выходят на улицы? Почему революцией увлечены
только столичные мальчики (деликатесное пушечное мясо),
аккуратно взращиваемые на убой? А потому, что
дешевы услуги телевидения.
Нечаевская провокация была бы - задействуя каких
масонов или хоть бы еврейскую мафию, добиться того,
чтобы телевидение (обычные каналы: сериалы, боевики
и другие новости) подорожало в несколько раз.
Вот это разбудит. |
|
|
| Тотем рода Дарвинов |
[Aug. 18th, 2004|06:41 pm] |
| [ | Current Mood |
| |  tired | ] |
Социал-дарвинизм уникален не тем, что особо
бесчеловечен, холоден или аморален, а тем, что
является результатом недоразумения.
Эволюция не имеет цели. Лозунг "выживает сильнейший"
есть на самом деле определение понятия "сильнейший"
(то есть, это не лозунг, а тавтология).
Эволюция говорит лишь о том, что при данных
начальных условиях хаос биомассы превращается в
структуры, эти структуры изменяются: распадаются,
срастаются, переходят в другие структуры. Если
бы вовлеченные в дело процессы были обратимы,
эволюция могла бы оказаться цикличной. "Результата"
у эволюции нет, если не считать такой ситуации,
когда один из видов - например, человек разумный
или универсальный вирус - сможет уничтожить все
остальные.
Очень вероятно, что, если чуть пошевелить обстановку -
например, климатические условия - выжившими и
сильнейшими окажутся принципиально другие наборы
самостоятельных видов и паразитов. Это значило бы,
что эволюция и телеология несовместимы. (Эволюцию
можно было бы считать механизмом для достижения
некоей божественной цели, то есть, селекцией по
скрытым от нашего разумения признакам, если бы
ее путь непрерывно зависел от начальных условий.)
Социал-дарвинизм годится лишь как осмысление
неустойчивостей, которые приводят к пикам на
функции распределения. И как толкование оных
по шкале "хорошо - плохо". Если кто-то
выбился вперед - "хорошо", пусть отрывается от
остальных еще дальше. (Падающего - подтолкни.)
Почему, собственно, это хорошо? Социал-дарвинизм
никогда этого не объяснит, как не объяснит и самой
породившей его потребности постулировать, что "хорошо"
и что "плохо". |
|
|