| |
[Apr. 20th, 2014|02:12 pm] |
После фантастического расцвета свободного слова
в начале XX века, и вплоть до годов двадцатых,
случился быстрый закат: на жизнь литературную села
чиновная жопа.
Удушающий эффект от жирной жопы работал в последнюю
очередь. Гениальные авторы постепенно замолчали:
их не печатали, а одного за другим морили в лагерях
либо расстреливали. Но люди вообще смертны, и внезапно
смертны, все это могло случиться само собой. Чума,
холера, оспа, война тоже убивает, но пишут и рисуют,
и делают музыку, и играют в театре по их прошествии
не хуже.
А хуже, что мировоззрение чиновников, чью позицию
определяет абсолютная необходимость угодить начальству,
непотизм и своеобразная социальная адекватность, то есть,
абсолютная необходимость быть не хуже других (гоголевская
шинель: у жены чиновника должно быть шубохранилище размером,
отвечающим статусу чиновника, у любовницы другое, но тоже
соотвествующее etc) и готовность понять другого чиновника,
который действует исходя из абсолютной необходимости --
вот это самое мировоззрение чиновников, самый дух его
вышел из жопы и овладел литературною жизнью.
На месте здания культуры возникла очень корявая штука.
Вот чиновник читает (в школе еще) Пушкина: "Волхвы не
боятся могучих владык." Почему, думает чиновник, волхвы
этого не боятся? Но думает чиновник не головой, а жопой,
ибо в ней сидит дух чиновничий (очень хорошо известно,
что "Я" в разных культурах сидит в разных местах человека,
оно легко перемещается из сердца в печень, из печени в мозг
и куда угодно). И жопой чиновник все понимает. И понимает
он то, что у волхва есть начальник, который может наказать
его хуже, чем могучие владыки, и мало ли кого еще он может
наказать. Это то, о чем спрашивал Сталин Пастернака, когда
интересовался, гений ли Мандельштам: то есть, зачислен
Мандельштам на службу к высшей власти, внесен в реестры,
или же нет. Вот именно это представление, опосредованно,
через диффузию чиновного духа, через школьную программу,
проникает в вялотекущую под гнетом чиновном жопы литературную
жизнь. И возникает совершенно жуткая картина, которую
преподают учителя ученикам, и которая для будущих авторов
становится мотиватором.
Что есть еще одна -- духовная кормушка. Что в очереди
к ней окормляют пищей духовной, и распределяется она
в соответствии с истинным рангом, "гамбургским счетом",
и дают в ней талоны на вечность (но это ресурс
ограниченный!), а где-то сбоку растет лесок из
нерукотворных памятников, и можно так или иначе, по
распределению, на льготных основаниях, получить в нем
участок.
А в обычной жизни можно иногда перейти улицу на красный свет,
или совершить иной недопустимый в обществе поступок, даже
настучать обычным властям на товарища -- а когда призовут
к ответу, то предъявить духовную красную корочку.
Вот весь унылый, тяжелый реализм сороковых-пятидесятых-
шестидесятых, все звучание поэтического наследия тех лет,
тупое, неуклюжее, дидактичное даже в сверхчеловеческих
заморочках, похожее на неудачные переводы из Шекспира --
оно от этого. Именно из Шекспира, у него много вечности,
он сам если не Начальник, то как минимум комиссар. |
|
|