| |
[Oct. 2nd, 2017|11:48 am] |
Нашла в дневнике от 2001 г.:
"Танька преследует меня десять лет, с тех пор, как
профессор Воеводский пришел к нам на улицу Pearl Street
с неоконченной бутылкой водки, не первой на его счету.
Он пил почти не закусывая и много говорил об эмиграции,
причем исторические разные эпохи у него мешались в голове
совершенно. Он пел Таньку, целиком исполнил несколько раз,
иногда застревая на сюжетных поворотах и возвращаясь,
откуда начал. Время от времени он спрашивал: "А вы знаете,
какая у меня любимая песня? Прекрасная песня из мультфильма
Бременские музыканты! Давайте, я вам спою," -- и тоже
пел, но этой песни он не знал целиком, знал только один
куплет, его и пел раз шесть-семь кряду (чтобы получилась
песня). Потом (уже глубокой ночью) попросил Мишу взять
гитару и пойти с ним на Гарвардскую площадь, чтобы петь
там за деньги. Миша не отказал.
И как-то все руки не доходили, а года через три, когда
я встретила в библиотеке проф. Воеводского с молодой
женой - русской египтянкой Надьей, и сразу попросила
продиктовать мне Таньку (которая мучила меня каждый день),
он уже не помнил ни строчки. "Мне надо выпить," -- он
объяснил, но тогда уже он не брал в рот ни капли спиртного,
даже кефир. Казалось, Танька утеряна безвозвратно..."
(Далее следует благодарность Кубу, нашедшему "Таньку" --
"Мы шатались на Пасху по Москве по церковной...")
Воеводский тогда, во времена Таньки, был аспирантом,
а не профессором. В Бостоне он скучал и какое-то время
жил у себя в офисе -- а гарвардские офисы для аспирантов
были очень маленькие, еле влезешь со спальником. Там
его охмурил другой аспирант, впоследствии ушедший в
бизнес, назовем его Потап. Происходил Потап из России,
но успел переехать в Израиль и принять имя, скажем,
Иезекииль. В Гарварде он размещал ящики -- картонные
коробки, стараясь использовать для этого комнатки
товарищей-аспирантов. Миша В. как-то встретил Воеводского
в коридоре, растерянного: он уже не помещался у себя
в офисе. "Потап сказал, что это святые книги евреев".
Никто, кроме Володи, поставить у себя святые книги евреев
давно уже не соглашался, а Воеводский не мог отказать,
поскольку уважал чужую религию. Миша сказал: "Давай
вскроем ящики и посмотрим на святые книги". Воеводский
пришел в ужас, но Миша его убедил, объяснив, что он еврей
и его охватило священное стремление к знанию. Вскрыли
два ящика. В обоих оказались бесплатно выдаваемые в
Гарварде канцелярские принадлежности. Ящики выставили.
В какой-то момент Воеводский -- он жил уже на съемной
квартире -- решил поехать автостопом в Латинскую Америку.
Языка он не знал, денег у него особо не было, к тому же,
его ограбили по пересечении границ практически сразу.
Сначала он звонил нам часто, потому что замерз и ему
нужен был свитер. Потом пропал. Но вернулся живой и
довольный, важно рассказывал, что его особенно поразила
"доступность местных женщин". "А как же, -- спрашиваю, --
ты с ними объяснялся?" -- "А я, -- говорит, -- рисовал
в кафе карандашом на салфетке". Было ему тогда 25 лет.
Перед отъездом он принес к нам "Трех мушкетеров" по-русски,
вывез их из Москвы, потому что это лучшая детская книга.
Думаю, он предполагал, что может не вернуться из путешествия
(and for good reason), и не хотел, чтоб пропали мушкетеры.
В Бостоне он разыскивал интересные места. В местном Гарлеме --
негритянских кварталах -- он наблюдал, как жители отовариваются
анашой. Приезжает грузовик -- кто постарше, помнит, как
по утрам разливное молоко развозили, а осенью -- мешки
картошки. Вот на таком привозили анашу, раздавали ее
чуть ли не лопатой. Воеводского пригласили в дом,
огромная пустая квартира, практически без мебели, на стене
висел -- очень дорогой в то время -- большой плоский телевизор,
и непрерывно работал. Он заснул, и его, разумеется, ограбили.
Но на это он совсем не сердился. Потом он вырос большой,
бросил пить ради других экспериментов; я редко его встречала,
но было непохоже, чтобы он в целом изменил образ жизни.
51 год -- это много, конечно, но грустно ужасно. |
|
|