| |
[Mar. 7th, 2022|12:23 am] |
В автозаке мне понравилось, в камере нет: душно,
жестко и мало места.
Женька П. поехала на прогулку с соревнования, наверное,
по горным лыжам. Чтобы не опоздать, она отказалась
от последней попытки и заняла поэтому только второе
место. Женька и в школе была суперспортсменка, иногда
уезжала надолго на соревнования; впрочем, она была
супер более или менее все.
Мы встретились на площади трех вокзалов. Но на ней
был, видимо, митинг у сотрудников полиции. Они там
собирались и толпились и мешали проходу других граждан,
но не могли же они сами себя за это арестовывать,
поэтому митинг у них никак не кончался.
Дальше мы гуляли как-то сложно, я толком не знаю,
как именно. К нам присоединился Боря, Женькин сын.
Мы обсуждали Северную Корею. Женька рассказала, что
ей однажды во время приема пациента позвонили другие
пациенты и сказали, что они никак не смогут ей
перезвонить, потому что они путешествуют в Северной
Корее, и у них там заболел ребенок, а мобильной связи
там нет. Со стационарного телефона очень трудно
позвонить. Я рассказала, как Иванов делал попытки
тоже съездить в Северную Корею, ходил то есть с другом
в их посольство и получал там рекламные проспекты.
По-моему, кому-то из них даже присвоили титул
"друг Северной Кореи". Но в страну все равно не пустили.
А вот, оказывается, кто-то смог стать еще лучшим
другом Северной Кореи, да еще всей семьей.
Нас один раз останавливали:
-- Молодые люди! Молодые люди!
Боря остановился, а мы с Женькой, естественно, нет,
точнее, не сразу.
-- Я вам кричу: молодые люди! Почему вы не
останавливаетесь? -- спрашивает мент.
-- Да знаете, -- говорим, -- мы уже не очень-то
молодые люди.
-- Не беспокойтесь. Все русские -- молодые, --
загадочно ответил мент. Он досмотрел наши сумки.
В моей, например, лежал плакат, но сумка прошла
досмотр. Он объяснил, что у него приказ из-за
сложного положения.
Где-то -- вероятно, на Басманной улице -- мы влились
в толпу весьма очаровательных девушек. Они тоже
ходили гулять -- а некоторые и бегали, но им это не
помогло. Нас поймали сотрудники ОМОНа и велели
стать к стенке. Я принялась было возражать, что не
люблю стоять у стенки, но они были очень уж суровы,
даже воинственны. Задержанных в этом конкретном месте
было немного, порядка сотни. Тот мент, который
проверял наши сумки, тоже прибежал на задержание и
узнал нас, я помахала ему рукой. Женька пырилась
в телефон. Я стояла, стояла, и тут мне пришло в голову,
что ничего обычного для митинга не было: не махали
плакатами (мой был в сумке, например), не говорили
речей, не кричали лозунгов; девушки эти просто шли по
улице, как и мы.
Я говорю ментам (они в касках, с дубинками, пистолет
в кобуре есть примерно у одного на десяток их, но при
всем том, кажется, не ОМОН, форма черная; вообще, реально
пора начать разбираться, кто там есть кто и каков
у них способ действий):
-- Вот вы нас задержали, значит, надо нам что-нибудь
покричать. А то выйдет нарушение. НЕТ ВОЙНЕ! НЕТ ВОЙНЕ!
Кто-то еще тоже немного это покричал. Менты не знали,
как поступать. Тут мне пришло в голову, что мое поведение
может оказаться незаконопослушным, и я спросила ментов:
-- Вот вы люди идеологически подкованные. Как правильно
кричать: НЕТ ВОЙНЕ или НЕТ ВОЕННОЙ ОПЕРАЦИИ? Вам же,
наверное, раздавали методички на этот счет?
Но они не знали этого и молчали.
Тогда я решила спеть песню:
Не смеют крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать --
потому что это песня военно-патриотическая. Ну, спела.
И тут стали петь девочки. Они были абсолютно чудесные.
Пели они Прекрасное Далеко! Я уже давно не стояла у
стенки, а ходила туда-сюда вдоль цепочки ментов, потому
что я не люблю стоять, у меня спина болит от этого.
И я пришла к девочкам и тоже пела с ними.
Менты стояли не плотно, а с дырами, и через эти дыры
иногда проходили прохожие. Один дедушка кивнул нам
и сказал: "Нет войне!" -- и мы ответили вежливо:
"Нет войне!" -- потому что это уже практически такое
приветствие.
Стояли мы с полчаса, потом подали автозаки. Нас умеренно
набили в один из них (человека три стояли). Автозак --
хорошее место, чтобы знакомиться с девушками. Красотки,
и как пели! Они пели про любовь, песни Певицы Максим!
И другие тоже песни. Например, спели почему-то Катюшу.
Менты несколько охуевали, кажется, по ту сторону решетки,
но не мешали.
Приехали мы, отделили от нас несовершеннолетних; их
оказалось трое. Нас отвели в зал, забрали телефоны
(в целлофанчик положили) -- это, кажется, не вполне
законно, но я не очень люблю телефон, паспорта тоже
забрали.
В дверях показался крупный лысый дядя, поздравил всех
девушек с восьмым марта и сфотографировал. Потом
показал на ментов, сидевших у стола, Женька говорит --
как приемная комиссия, и объяснил:
-- Вот это наши сотрудники. Между прочим, они все
не женаты! Это ваш шанс!
Девушки сказали, что будут иметь в виду. Ну, а нам
эти молодые сотрудники уже не подходили, кому по
полу, кому по возрасту.
Потом стали вызывать по одному. Меня тоже довольно
быстро вызвали, но предложили посидеть на стульчике
в коридоре. Я сидела, читала, мимо водили задержанных
девушек туда и сюда. Потом ко мне подошли двое весьма
молодых людей в таких настоящих шпионских масках и в
странной форме, вроде камуфляж, а вроде и нет. Спрашивают:
-- Ну что? Это вы -- предводитель женского батальона?
Повели меня поговорить по душам.
Кстати, перед тем девочку с красными волосами вызывали
из зала поговорить по душам. Девочка вернулась очень
веселая: "Она мне такая говорит: давай, мол, поговорим
с тобой, как подружка с подружкой!" Девочки все
потрясающе юридически подкованные, начитанные, совсем
не теряются. Не знаю даже, радоваться этому или нет.
Ну вот, и меня тоже повели к специальным людям. Они
говорят:
-- Это мы так, поговорить, не под протокол. -- у него,
кстати, бумага и ручка.
-- Замечательно, -- говорю, -- я как раз очень хотела
с вами поговорить.
-- Что вы, вообще, думаете о текущей ситуации? --
спрашивают.
-- А вот вы, -- говорю, -- сами что думаете?
-- Ну, -- говорит тот из них, кто говорящий, -- мы
думаем... плохо, конечно, но, может быть, и необходимо.
-- А у вас, -- спрашиваю, -- кто-то там есть?
Переглядываются.
-- В Украине? -- спрашивает говорящий. -- У меня там
родственников нет, но, поскольку я тренировался в команде
и ездил на соревнования по легкой атлетике, у меня там
много друзей.
-- Живы? -- спрашиваю.
-- Живы, -- говорит. -- и, вы знаете, они говорят разное,
некоторые очень недовольны своим текущим правительством.
-- Ну, -- говорю, -- пока их не объединили, у них там у
каждого был свой президент, и все были всем недовольны.
А теперь не так.
-- Ну, -- говорит, -- я бы не сказал. А у вас там есть
друзья?
-- У меня, -- говорю, -- повсюду есть друзья.
-- Вы с ними списываетесь, созваниваетесь?
-- По-разному, -- говорю.
-- И что они говорят?
-- Плохо им, -- говорю, -- надоело сидеть в подвалах.
У многих кого-то убило уже.
Делает скорбную рожу. Потом говорит:
-- А вы знаете, у меня есть там друг, его семья жила
в Житомирской области. У него дедушка -- фронтовик,
прошел войну, много военных медалей, на доме даже
табличка висела со знаками воинской славы. Так к ним
приходил Правый Сектор! Требовал снять табличку за
три дня, а не то спалят дом. Настоящие нацисты!
-- Такое, -- говорю, -- и в Москве бывает. Настоящие
нацисты.
-- Ну... ну да... -- говорит, -- но все-таки...
Потом хотели как-то понять, кто организатор "митинга"
или координатор. Я им объяснила, что люди гулять
выходят сами, потому что им негде координироваться.
-- Ну как, -- говорит, -- есть мессенджеры!
-- Вы правы, -- говорю, -- надо поставить.
-- Что, у вас телеграма нет? -- спрашивает.
-- Нет, -- говорю, потому что у меня нет телеграма.
-- А как же вы общаетесь с друзьями?
-- По старинке, -- говорю. -- Я уже старенькая.
Все-таки он не понимал, как это мы гуляем, если у нас
нету координатора.
-- Почему же вы не пошли, например, в Новодевичий парк?
Там пруд, красота.
-- Помилуйте, а пришли бы мы все туда, вы бы туда
со всей Москвы ОМОН за нами прислали!
-- Ну нет... не обязательно все... -- говорит. --
Что вы так прямо...
-- Я, -- говорю, -- все понимаю и не обижаюсь. Конечно,
если вы не будете задерживать кого попало, вы будете
здесь не нужны, и вас туда пошлют.
-- Ну, -- говорит, -- пошлют, так поедем. Приказ...
-- Будете в своих друзей стрелять?
Ушел от ответа. А и я не знаю, есть ли у него там эти
друзья.
Потом, постоянно повторяя, что уже осталось совсем немного
и меня отпустят, повел меня мент в какие-то странные
закутки, где уже сидело на скамейке довольно много
девочек, делавших мне знаки.
Меня расспросили, например, о том, какой у меня цвет
глаз. Место работы я называть отказалась. Потом говорят:
-- Ну, теперь дактилоскопирование, фотография, и вы
свободны!
-- Ну нет, -- говорю, -- ничего этого мне не надо.
Какое-то время мы препирались с ними, потом юноша,
отвечавший за это, рассердился и сказал: ну, тогда
посидите, подождите с ними. И вывел меня к девочкам.
Потом меня отвели за еще одну решетку и забрали книжку,
миллион платочков -- одну пачку я выторговала обратно --
сняли капюшон и велели развязать шнурки.
-- Пальто, -- говорит тетенька, -- оставляй.
-- Нет, -- говорю, -- тут у вас холодно.
-- Ну как хочешь, только из карманов все вынь. У нас
там -- не холодно. Там такая жара и духота, что на холод
никто не жалуется.
Долго же я вынимала все из своих карманов! Дофига
там было странных, древних вещей.
Отвели меня в камеру со словами -- если что-то нужно, стучи.
Дверь мощная, железная, и на ней замок старого образца.
В камере была уже девушка. Я неудачно спросила ее,
где она учится, так что она, кажется, заподозрила во
мне подсадную утку. Сказала, что она нигде не учится
и безработная. Там жесткие скамейки и все. Девушке
не дали даже взять платочка, но у меня была почти
полная пачка. Правда, больше ничего не было.
Девочку эту отвели в камеру после того, как она
отказалась разблокировать телефон.
Душно там, действительно, так, что мама не горюй.
Но я все равно не без приятности полежала на скамейке --
хорошо не видеть, не читать новостей!
Потом я стала стучать в дверь, чтобы нам принесли воду
и наши таблетки. Очень долго никто не приходил,
зато отзывались другие девочки и даже Женька -- она
уже успела тоже образоваться там в коридоре.
Потом пришел мент и сказал, что за водой он не пойдет,
может отвести в туалет попить из-под крана (туалет
вокзальный). И за таблетками наверх тоже не пойдет,
может вызвать скорую помощь. Ну, я говорю, хотите --
вызывайте.
А он и вызвал.
И она приехала, что характерно. Только он написал
в вызове, что я лежу без сознания. Она была удивлена.
При этом к людям, которые реально лежат без сознания,
сплошь и рядом скорую вызывать отказываются.
Мне пришлось поговорить с ней примерно как Том Сойер
(у меня на пальце гангрена). Я ей объяснила, что мне
здесь почему-то совсем нечем дышать. Она ответила:
у вас тут так душно, что кому угодно будет дышать
нечем. Померила мне сатурацию, и она была 98 -- лучше,
чем когда-либо (у курящих обычно низкая).
Тем не менее, после приезда скорой прямо сразу нас
выпустили -- тех, кто был заперт в комнатах, кроме
Бори и еще пары мальчиков, потому что они были
рецидивисты.
Но я не успела зашнуровать ботинки, повсюду растеряла
свои предметы, в частности, копию протокола, и в конце
концов потеряла один шнурок. Без шнурков ходить неудобно.
Пока мы ждали там в коридорах, и я пыталась зашнуровать
ботинки, вокруг собрались менты обоего пола и объясняли,
что вот, мол, если б мы не ходили в центр, они бы
сейчас уже были дома. Я уточнила -- да, нельзя просто
появляться в центре (это же сказали моей соседке при
выдаче протокола: мол, в центре вам лучше больше не
появляться, иначе следующий штраф 300 000).
-- Просто гулять в центре нельзя? -- спрашиваю еще
раз.
-- Да, нельзя.
-- Ну и как, -- говорю, -- вы считаете это нормальным?
-- А зачем вам этот центр? -- отвечают. -- Приезжайте
к нам в Бутово!
-- Обязательно! -- говорю.
Дальше они опять стали говорить, что это, мол, вам не
сидится, вот, мол, у меня сын из-за вас еще жене цветов
не купил! И не только жене! Ни одной любовнице!
-- А если б, -- говорю, -- нам сиделось, вот их бы
всех и вашего сына уже послали воевать.
-- Ну нет, -- говорит тетенька. И, подумав, -- да кому
они там нужны!
Потом мы вышли, первая порция. Но я уже слышала, как
они говорят, мол, сейчас всех выпустим и пойдем домой.
Мы, кого выпустили, сидели в камерах, и в результате
вышли даже несколько раньше.
Прямо перед отделением к нам подошел юноша
с длинными-длинными волосами, немного знакомого вида.
Он сказал:
-- Извините, вы не с митинга? У меня просто там мама
и брат.
Мы ему сказали, что маму его очень скоро выпустят, а
брата, видимо, взяли на 15 суток (потом оказалось --
на 48 часов, до суда). Девочки сказали ему, что
его брат держался молодцом -- и правда, он очень крут
тоже, как, собственно, все это семейство. Вот,
произвел впечатление на девушек.
Некоторые тут интересовались, почему москвичи не
соберутся где-нибудь в серьезных количествах. Отвечаем:
чтобы собраться в центре, москвичам нужно оказаться
хоть где-нибудь в центре, а в центре москвичам на улицах
быть нельзя. Не нужно ничего делать, только быть
в центре на улицах, чтобы это в принципе могло
расцениваться как административное нарушение. Наверное,
не всегда расценивается, иначе люди не могли бы работать
в центре, но группа больше пяти человек, думаю, уже. |
|
|