|
|
Пишет Андрей Майков (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} andrey_maikov)@ 2011-02-22 20:47:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Вынесу, пожалуй, из комментариев интересное про поэзию
Татьяна Алферова:
Стану называть «противников» классиками и романтиками – условное, разумеется, определение. Классики (очередной раз эксплуатируя Ницше) – представители или носители аполлонического начала, романтики – дионисийского. Смена формации происходит примерно раз в… Ну, происходит. В поэзии в том числе. Но у нас как-то задержалась. Чуть не целый век: сплошная игра в классики. И не стоит шевелить постмодернизм: сколько не перемешивай строки из чужих классиков – романтического коктейля не получится; где там у постмодернистов хтоническое? Разве - мультипликационное. В Петербурге, наверное, 95% поэтов – классики, даже графоманы и те – зачаточные классики, ну, как могут. И само собой, всякий романтик почувствуется ими (нами:)), как существо совсем иной породы, существо враждебное и опасное. Поэты могут не осознавать этого, и большей частью не осознают, списывая собственное неприятие на ненормативную лексику, на манеру чтения, на выбор «чужаком» темы и набора средств – все это по отдельности, вне синтеза. Но чувствуют романтика безошибочно, даже самые отчаянные из графоманов. Потому – понимают: сегодня этих романтиков, ну, Емелин, Родионов, ну, Романова, Дудина, ну, еще сколько-то. Но «наших» больше. Пока. Наши даже осваивают излюбленный метод новых романтиков – тоже пускаются писать баллады на бытовые сюжеты, тоже с некоторой – не скажу чернухой, но безысходностью. А что? Николай Тихонов же писал; и – хорошо.
Но, ежели романтики станут плодиться (а они станут, претензии – к Ницше), тут-то и сменится формация. Значит – что? Значит, классики окажутся в меньшинстве, можно сказать, в резервации. В Москве процесс идет быстрее (мне так кажется), Петербург пока не сдается, строит баррикады в литературных коридорах. Но бороться со сменой формации – это спорить с мирозданием. Хотя настоящий поэт только этим и занимается.
Андрей Майков:
Сердечное спасибо от нас, романтиков. Даже не ждали.
Хотел сперва написать что в том духе что это не единственное измерение, и мир сложнее. Но хорошо подумав пришёл к выводу что на практике всё именно к нему и сводится.
Только мне кажется лукавым говорить об этом в таких терминах как аполлонийство / дионисийство или, тем более, классицизм / романтизм. Всё это сложные и довольно частные понятия. Реальность же объясняется в гораздо более простых терминах.
Есть люди которые превыше всего ставят свободу. И есть те которые превыше всего ставят запрет. Холивор разворачивается между этими двумя категориями. При этом запреты лежат большей частью в области бытового пуританства, а следовательно не имеют, как Вы верно подметили, никакого отношения к поэзии как таковой. Отдельные (не будем показывать пальцем) личности которые пытаются распространить запретительский зуд в область поэтической техники воспринимаются как фрики даже внутри "классицистской" тусовки. Но если уж совсем начистоту, единственной высшей инстанцией для каждого запретителя является он сам. Кого хочу - приструняю. Кому хочу - потворствую. Я тут слышал краем уха что Кушнер за Романову на приёме вписывался. Сие чудо как раз иллюстрирует вышесказанное.
А вот дальше начинается самое интересное. Реально есть где-то 5% таких кому принципиальна свобода. И 5% таких кому принципиален запрет. Остальные 90% находятся дальше или ближе к какой-то из крайностей, но не настолько чтобы это было критично по жизни. "Некритичность" подразумевает что социальное давление со стороны запретителей обычно принуждает их соглашаться с последними, чтобы лишний раз не усложнять себе жизнь. Отсюда, собственно, и берутся 95% "классицистов", о которых Вы написали. С моей точки зрения, это признак больного общества в целом и больной литературной среды в частности. В нормальных условиях запретители не имеют полномочий и средств навязывать свою волю другим, и таким образом 95% дискретным образом преобразуются в 5%. Запретительство расцвело, по понятным причинам, в советские годы, и у нас до сих пор не получается его изжить, поскольку сформированная модель литературной среды оказалась достаточно инерционнна, но архаизм её по меркам современного общества очевиден, а следовательно в среднесрочной перспективе ситуация должна вернуться к естественному равновесию.
http://talferova.livejournal.com/332916.h
Татьяна Алферова:
Стану называть «противников» классиками и романтиками – условное, разумеется, определение. Классики (очередной раз эксплуатируя Ницше) – представители или носители аполлонического начала, романтики – дионисийского. Смена формации происходит примерно раз в… Ну, происходит. В поэзии в том числе. Но у нас как-то задержалась. Чуть не целый век: сплошная игра в классики. И не стоит шевелить постмодернизм: сколько не перемешивай строки из чужих классиков – романтического коктейля не получится; где там у постмодернистов хтоническое? Разве - мультипликационное. В Петербурге, наверное, 95% поэтов – классики, даже графоманы и те – зачаточные классики, ну, как могут. И само собой, всякий романтик почувствуется ими (нами:)), как существо совсем иной породы, существо враждебное и опасное. Поэты могут не осознавать этого, и большей частью не осознают, списывая собственное неприятие на ненормативную лексику, на манеру чтения, на выбор «чужаком» темы и набора средств – все это по отдельности, вне синтеза. Но чувствуют романтика безошибочно, даже самые отчаянные из графоманов. Потому – понимают: сегодня этих романтиков, ну, Емелин, Родионов, ну, Романова, Дудина, ну, еще сколько-то. Но «наших» больше. Пока. Наши даже осваивают излюбленный метод новых романтиков – тоже пускаются писать баллады на бытовые сюжеты, тоже с некоторой – не скажу чернухой, но безысходностью. А что? Николай Тихонов же писал; и – хорошо.
Но, ежели романтики станут плодиться (а они станут, претензии – к Ницше), тут-то и сменится формация. Значит – что? Значит, классики окажутся в меньшинстве, можно сказать, в резервации. В Москве процесс идет быстрее (мне так кажется), Петербург пока не сдается, строит баррикады в литературных коридорах. Но бороться со сменой формации – это спорить с мирозданием. Хотя настоящий поэт только этим и занимается.
Андрей Майков:
Сердечное спасибо от нас, романтиков. Даже не ждали.
Хотел сперва написать что в том духе что это не единственное измерение, и мир сложнее. Но хорошо подумав пришёл к выводу что на практике всё именно к нему и сводится.
Только мне кажется лукавым говорить об этом в таких терминах как аполлонийство / дионисийство или, тем более, классицизм / романтизм. Всё это сложные и довольно частные понятия. Реальность же объясняется в гораздо более простых терминах.
Есть люди которые превыше всего ставят свободу. И есть те которые превыше всего ставят запрет. Холивор разворачивается между этими двумя категориями. При этом запреты лежат большей частью в области бытового пуританства, а следовательно не имеют, как Вы верно подметили, никакого отношения к поэзии как таковой. Отдельные (не будем показывать пальцем) личности которые пытаются распространить запретительский зуд в область поэтической техники воспринимаются как фрики даже внутри "классицистской" тусовки. Но если уж совсем начистоту, единственной высшей инстанцией для каждого запретителя является он сам. Кого хочу - приструняю. Кому хочу - потворствую. Я тут слышал краем уха что Кушнер за Романову на приёме вписывался. Сие чудо как раз иллюстрирует вышесказанное.
А вот дальше начинается самое интересное. Реально есть где-то 5% таких кому принципиальна свобода. И 5% таких кому принципиален запрет. Остальные 90% находятся дальше или ближе к какой-то из крайностей, но не настолько чтобы это было критично по жизни. "Некритичность" подразумевает что социальное давление со стороны запретителей обычно принуждает их соглашаться с последними, чтобы лишний раз не усложнять себе жизнь. Отсюда, собственно, и берутся 95% "классицистов", о которых Вы написали. С моей точки зрения, это признак больного общества в целом и больной литературной среды в частности. В нормальных условиях запретители не имеют полномочий и средств навязывать свою волю другим, и таким образом 95% дискретным образом преобразуются в 5%. Запретительство расцвело, по понятным причинам, в советские годы, и у нас до сих пор не получается его изжить, поскольку сформированная модель литературной среды оказалась достаточно инерционнна, но архаизм её по меркам современного общества очевиден, а следовательно в среднесрочной перспективе ситуация должна вернуться к естественному равновесию.
http://talferova.livejournal.com/332916.h
