Младший Алекс Керви, угодивший в психиатрическую лечебницу в возрасте пяти лет, подрос и превратился в чудного восемнадцатилетнего юношу, которого перевели в интернат для слабоумных детей. Керви заканчивал восьмой класс и готовился к летним экзаменам по чтению и арифметике.

Интернат располагался на востоке Москвы – в уютном районе Текстикулы. Вокруг пятиэтажного здания со множеством крохотных хозяйственных построек разбили парк, который пришлось огородить высоким забором, чтобы слабоумные воспитанники не путались с обычными горожанами.

Неподалеку жил старый Художник с огромным непритязательным брюхом, от которого мечтал избавиться. Воплощая мечту, Художник начал бегать в парке. Бег – превосходное средство против эстетических недостатков.

Художник прогрыз дыру в сетке забора и беспрепятственно проникал в парк, где вскоре познакомился с другим спортсменом – Алексом Керви. Статный атлет, Керви наравне с Художником бегал на длинные и средние дистанции, а на короткие ему и вовсе не было равных. Пузатый Художник, уж точно, не годился в соперники.

Слабоумный юноша и старичок подружились, им было приятно проводить время вдвоем, и однажды Художник предложил Алексу написать его портрет. Воспитанник интерната не понял, кто кого будет рисовать. Художнику пришлось долго объяснять, чтобы добиться понимания.

Старик уединился с юношей за дальним сараем, где, как он объяснил, был правильный свет. Однако рисование давалось тяжело, оно сразу как-то не заладилось. Керви все время отвлекался, не мог усидеть на месте. Юный атлет не понимал, почему он, как раньше, не может упражняться, а вынужден сидеть в полутемени на гнилых досках.

Художник, тем временем, никак не мог нащупать нужную деталь. Нечто неуловимое для несведущих, что делает обычную мазню портретом. Признаться, пятно на холсте совсем не походило на Алекса Керви.

Отчасти это объяснялось плохим освещением: Художник не разбирал красок, часто не видел даже холста. Но работа двигалась. Потихоньку, потихоньку портрет шел к завершению. Вскоре на нем можно было разобрать человеческий силуэт, а потом…

Потом случилось вот что.

Оказывается, все это время за ними наблюдали. Директриса наняла недорогого частного детектива, маленького Сендзючка, следить за подозрительным уединением старого развратника и ее ученика. Сендзючок информировал директрису обо всем, что происходило за сараем и, наконец, старая ведьма приняла решение – взять мерзавцев с поличным.

Старик в спортивном трико занимался картиной, когда раздался оглушительный треск и изо всех щелей полезли слабоумные воспитанники во главе с крохотным Сензючком, скакавшем словно белка. У Художника выпала кисть, он не был готов отразить атаку. И еще меньше был готов к бегству.

Старик посмотрел на портрет - внезапное озарение! – Художник понял, кого он ему напоминает. На холсте подрагивала его бабушка, умершая год назад в текстикульной квартире. Бедолага забралась на антресоль и задохнулась в облаке нафталина.

Художник перевел взгляд на Алекса Керви и увидел, что это совсем не восемнадцатилетний атлет, а такая же бабушка, как на его картине, точная копия задохшейся в нафталиновом облаке. У старичка закружилась голова. Бабушки стиснули его с обеих сторон, взяли под руки и задергались в танце "Лебединое озеро".

Слабоумные воспитанники почти добрались до Художника, лязгали зубами на расстоянии плевка, когда, подхватив внука за руки, бабушки взмыли в воздух и покинули парк. Лебеди долго летали над Текстикулами, а потом рванули на Чистые пруды, где закинули Художника на крышу его мастерской. После чего улетели.

Около часа Художник приходил в себя, лежа на жестяных листах. Потом подполз к окну и заглянул внутрь. В мастерской уже крутился Художник, его копия, который учил трех Скрипачей азам изобразительного искусства. Но в отличие от настоящего, реалистического искусства, которым владел Художник, тот, другой, занимался какой-то кубистической галиматьей.

Из глаз Художника брызнули слезы. Он забил по стеклу, чтобы происходящее немедленно прекратилось. Но вместо рук у Художника были крылья. А сам он… сам он превратился в утку.

Художник попытался взлететь, но не смог. Не знал толком, как это делается. Да и брюхо тянуло к земле. Переваливающейся походкой он подбежал к краю крыши и замер, уставившись на бульвар.

Утка тихо сидела на краю крыши, и никому не было до нее дела. Утка даже стала свидетельницей съемок Pustoshit TV об изгнании Маши из дурдома. Школьный друг утки, старый маразматик Миша Зув, рассказывал, что Художнику пора остепениться.

Мол, мужчина в семье живет на тринадцать недель дольше, любовь не важна, а сожители – всего лишь набор мебели, все, что от них требуется, - не мешать друг-другу скрипом. Художник не подозревал в друге такого неприкрытого идиотизма.

- Сраный мудозвон, - думал он. – Набить бы тебе рожу.

Но нечем было бить рожу: Художник обратился уткой, которую, в конце концов, заметил Миша Зув. Он незаметно подкрался на четвереньках и схватил школьного товарища за хвост. Спустя час супруга Миши, вылитая кресло-качалка, почти без скрипа ощипала преображенного Художника и сварила из него суп.

Миша Зув надел по такому случаю свою праздничную челюсть и долго трепал кресло-качалку за ягодицы. Суп ему очень понравился.