О самом Марковиче я слышу впервые, потому что с проблемами перевода на французский никогда не сталкивался. Но я хорошо знаком с некоторыми сходными образцами, скажем, в США, хотя имен здесь называть не буду. Этот тип, в данном случае персонифицированный Марковичем - человек, чья жизнь без остатка положена на алтарь служения, для которого в искусстве нет мелочей, и никакого времени на эти "мелочи" не жалко. А поскольку в искусстве все-таки нет непрошибаемых физических законов, то и вечный двигатель можно создать, если есть талант и не жалко усилий.
То есть, хотя я и настаиваю на тезисе принципиальной непереводимости, который выдвинул раньше, я не могу оспорить того факта, что существует некоторое количество одержимых, которым нарушить закон удается, вроде виртуальных элементарных частиц в вакууме.
Позиция Марковича тем сильнее мне импонирует, что он полностью отдает себе отчет в проблемах, сформулированных мной в предыдущем посте, то есть в фактической необходимости импортировать вместе с переводимым произведением его культурный контекст. Вместо того, чтобы отмахнуться и дать какой-нибудь простенький рецепт, он, как ни невероятно, соглашается на эти, казалось бы, невыполнимые условия.
Мне приходилось встречать, в США и других странах, людей, вся жизнь которых изменилась после знакомства с русской литературой - не с нынешней, конечно. Некоторые из этих людей посвятили этой литературе свою жизнь - будь то в качестве ученых, переводчиков или издателей, нужное подчеркнуть. И их труды, в свою очередь, изменили культурный ландшафт страны.
Допуская, что сформулированное мною правило непереводимости имеет исключения, я все-таки в первую очередь говорю о прозе, а не о поэзии, поскольку в ней трудности как правило преодолимее.
Парадоксальным образом, однако, поэтический перевод сегодня живее, чем прозаический, поскольку стихотворение невелико, к нему можно возвращаться на досуге и шлифовать, даже без денежных поступлений. Печатать все равно негде, но по крайней мере инвестиции времени посильны.
Проза - вот область, где сегодня в России отсутствие роли переводчика как культурного героя наносит чудовищный ущерб. Это связано, отчасти, с коммерческой привлекательностью мусора, а с другой стороны - с недостатком всесторонне образованных энтузиастов и нищенскими заработками, что практически одно и то же. В результате зарубежная проза в той области, которую мы называем "классикой", сегодня в России умерла.
Ситуация напоминает древний анекдот о милиционерах, обсуждающих, что подарить начальнику отделения на день рождения. Один предлагает книгу. Другой возражает, что книга у начальника уже есть.
Диккенс у нас уже есть. Поэтому попробуйте обратиться к редактору с предложением перевести Диккенса - вмиг позвонят санитарам. И Мелвилл есть, и Стендаль, и Джейн Остин не так давно подшили к комплекту.
На самом деле, ничего этого у нас давно нет. Перевод - не перенос книги в иноязычный контекст, а часть процесса переноса, подразумевающего все новые и новые попытки в надежде на асимптотическое приближение. Именно таким образом Толстой, Достоевский или Чехов по сей день живы в англоязычном мире, и именно такой процесс, судя по миссии Марковича, действует в мире франкоязычном. А все, что есть у нас - это трупы Диккенса и Стендаля в каком-нибудь ростовском холодильнике-морге. Вместе с целым набором трупов Шекспира.
Попутно не переводятся также сотни книг, обсуждающих место литературного наследия в настоящем - в первую очередь прекрасные биографии писателей, совершенно отличные от русского агиографического жанра ЖЗЛ.
А есть и вообще черные дыры, которые никому не приходит в голову заделывать. Один из самых блистательных писателей прошлого столетия, австриец Герман Брох, ровня как минимум Прусту, Джойсу или Беллоу, в России просто отсутствует. Он как бы никогда не существовал.[Тут я попал впросак, см. коменты - поправлю.]
А вот еще сравнимая фигура - британец Энтони Поуэлл, автор двенадцатитомной эпопеи "Танец под музыку времени". Дыра, и я могу перечислять такие чуть ли не до бесконечности.
Кое-что переводится, но это некая беспорядочная выборка из сиюминутного, порой просто мгновенные светлячки. Отсутствие перспективы глубиной даже лет в десять совершенно лишает русского читателя возможности понять, что происходит по ту сторону границ, которые, чем подвижнее физически, тем скорее каменеют духовно.
Нет, я не потерял из виду идею, с которой начал, фигуру переводчика как культурного героя, совершающего свой подвиг даже вопреки его очевидной невозможности, которая ему самому понятна не меньше, чем мне. Живая культура существует именно благодаря таким актам пренебрежения к непреложным законам и их преодолению. Но для того, чтобы такой герой появился, он должен быть нужен и востребован, он не придет, пока его не позовут. А пока что будем продолжать свои маленькие и нескончаемые эксперименты с Катуллом на скрижалях жж.