суточные щи -

4.3 Изнасилование

Изнасилование поможет нам понять, насколько героической и революционной была фигура Элоизы в средневековом мире.

Выше, в рассказе об Абеляре и яйцах, упоминалось, что в легендарную эпоху героические мужчины изнасиловали сабинянок, и положили тем самым начало римским патрицианским кланам. В до-республиканские времена в римском праве и культуре вообще не существовало отдельного понятия для изнасилования женщин как полового акта по принуждению; латинское слово rapto, сохранившееся неизменным, например, в современном испанском языке, обозначал увод женщины из её клана против воли этого клана. Легендарный основатель Рима, Ромул, этот наполовину Моисей - наполовину Маугли, собрал кучу такого же безродного сброда, опустившихся до положения лесных бандитов потомков спутников Энея и организовал то, что называется групповое rapto.

Этот легендарный эпизод римской истории наши современники пересказывают то как историю насилия над женщинами, то как историю похищения имущества. Сами же женщины-сабинянки решили, что это ни то, и не это. Потому что женщины по природе вещей решают вообще такие вопросы самостоятельно.  Если женщина усматривает в половом акте криминальное насилие, то она вправе не только сопротивляться любыми средствами, но и  назвать ебаря преступником и пожаловаться тому, кто является её патроном. Во времена легендарного похищения-изнасилования сабинянок это были отцы и братья, - но когда те подоспели на подмогу, сабинянки наотрез отказались называть сообщников Ромула насильниками, и потребовали усматривать в них своих законных мужей. Отцы и братья передали своих дочерей и сестер законным мужьям, и таким образом были совершены первые законные браки в истории Рима. Так оно продолжалось вплоть до времен христианских.

В юриспруденции времен расцвета Рима, как уже упоминалось, этот двусмысленный эпизод римских легенд был закреплен в виде права женщины назвать не только насильника, но соблазнителя вообще преступным похитителем, - и потребовать его смерти. Либо наоборот, назвать акт законным на том условии, что мужчина на ней женится, - но для этого мужчина должен был быть не ниже женщины по социальному положению. В суде женщина как правило не представляла саму себя, - она заранее договаривалась с тем мужчиной, который будет её представлять. Обыкновенно это был легальный патрон, то есть глава рода; её отец или муж. Вдовы и сироты могли выбирать себе представителя по своему вкусу и заранее договаривались с этим представителем, искусным в риторике, - чего собственно они желают добиться.

Интерпретация полового акта, - был ли это криминальный акт, либо совершенно легальный, или где-то между тем и другим была делом либо совершенно частным, либо вопросом, касавшимся отношений внутри и между родами и решалась договорным образом.

Внутри gens, помимо людей с репутацией - уважаемых жен и дочерей, которые находились под легальной защитой главы рода, вполне могли существовать и люди без всякой репутации - проститутки, танцовщицы и гладиаторы, в статусе рабов, либо вольноотпущенников, либо бедняков, утративших репутацию, либо чужестранцев, не мечтающих о блестящем статусе гражданина Рима, но населяющих пролетарское его дно.

В гиппократовском корпусе текстов (то есть приписываемых Гиппократу, но явно более поздних, около 2 в. до н.э.) упоминается матриарх клана, которая вызывает врача для осмотра такой внутриклановой танцовщицы и по совместительству проститутки, - у этой танцовщицы задержка месячных на шесть дней, если продолжит беременность, то она теряет ценность для матриарха. Врач помогает танцовщице совершить легкий и незатруднительный аборт без всякого хирургического вмешательства, а потом они вместе с детским любопытством, - и танцовщица, и матрона, и врач рассматривают выкидыш. Подобная игривая легкость отношения к половым вопросам и всему, что с ними связано, сегодня почти не наблюдается и её остатки можно найти разве что у самых изолированных племен Папуа Новой Гвинеи. Дело однако в том, что танцовщица не была гражданкой Римского государства и поэтому её сексуальность регулировалась только матроной, которая гражданкой наверняка была.

Не-граждане в Риме республиканском были в большинстве, но их процент постоянно сокращался, а император Каракалла в 212 году н.э. даровал гражданство всем свободным жителям Империи. Гражданский статус одновременно означает собой и прекращение разнузданной частной жизни, в том числе и половой.

Имперские времена, начиная с Августа и начала нашей эры одновременно знаменуются все нарастающим вмешательством государства в сексуальные вопросы. И это вмешательство продолжается и по сей день, по нарастающей, - и если бы не усилия героев вроде Абеляра и Элоизы, то государство сегодня держало бы всех за самые чувствительные места.

Так, император Август предписывает женщинам вспомнить наконец добрые традиции предков, перестать баловаться контрацептивами и абортами и произвести как минимум троих сыновей, защитников Родины. Желают они того или нет. В противном случае – гласит эдикт императора – мы не будем пускать женщину на игры.

Заодно Август делает внебрачные связи между гражданами преступлением против государства.

В имперские времена можно обнаружить этот постоянный дрейф юридического понятия изнасилования – от преступления перед родом и paterfamilias к понятию неприкосновенности гражданина, находящегося под отеческой опекой государя императора.

В первом веке нашей эры риторик Квинтиллиан в собрании своих речей объявляет изнасилование девственницы или девстенника преступлением против общества, равным осквернению храма или убийству родителей.

Больших успехов языческое государство ни вмешательством в гинекологические вопросы, ни политизацией каждого мужчины все равно не добилось. Император, при всей его огромной власти, не мог ни поставить каждую гражданку в коленно-локтевую позицию, ни сохранить честь всех и каждого. Рим продолжал чем далее, тем более зависеть от по-животному плодовитых варваров.

Понятие похищения впервые отделяется от понятия изнасилования в средневековом кодексе церковных законов. Брак, состоявшийся в результате похищения, остается законным, несмотря на протесты родовых кланов той или иной стороны. Юридически значимо лишь публичное согласие жениха и невесты, - согласие же родителей хотя и желательно для поддержания мира, но юридически ничтожно. Таким образом средневековая Церковь де-юре отнимает у родов основу власти рода, - контроль над индивидуальными яйцами и матками.

Одновременно Церковь объяляет девственность идеалом, к которому должен стремиться каждый христианин и христианка. Истинная любовь по мнению Церкви не имеет ничего общего с Амуром, наоборот, Амур-Купидон это демон, нуждающийся в изгнании. Половой акт для сугубо животного размножения, - требует санкции Церкви, и допускается при условии общего сурового аскетизма и последующего покаяния с восстановлением сакральной девственности.

Циничный наблюдатель может предположить, что Рим, сдавшись как женщина перед варварами, путем внедрения такой идеологии решал проблему перенаселения пролетариатом.

Но де-факто роды не сдались перед Церковью и семья продолжает существовать по сей день, хотя и в сильно покореженном виде.

Главный урон семье нанесла не Церковь. Что доказывает трагическая история яиц Абеляра, - физическую  кастрацию  осуществляет именно клан родственников Элоизы, очевидно не менее могущественный, чем крупные древнеримские кланы.

Нуклеарную семью разрушила сама Элоиза. Заодно от этой великой женщины досталось Церкви, да так, что начался расцвет и одновременно закат Средневековья.

Из первого письма Абеляра становится очевидно, что Элоиза считает церковный брак пустой формальностью и не видит в нем ничего сакрального, только оковы вместо свободы. Этот брак не обманет даже её родственников, - полагает Элоиза, и так оно и случилось. Не видит она никакой ценности в девственности, и даже не упоминает о её потере. Никакого особого внимания она не уделяет и своему сыну, - лишь пристраивает в монастырь, и все. Семейная жизнь её интересует только в одном аспекте – быть рядом со своим любовником Абеляром.

Рядом с этой героической фигурой великой Любовницы, равнодушной как к сакральной церковной морали, так и к вульгарным представлениями о приличиях, меркнет фигура Абеляра, как фигура Атиса малозаметна рядом с Кибелой.

Кастрированный Абеляр пишет ей во втором письме, что он только вожделел к Элоизе, и не любил её по-настоящему никогда, но Элоиза отметает этот аргумент и отвечает, что не желает больше говорить о той боли, которую Абеляр причинил ей, и взамен она обращается к нему, как к выдающемуся теологу, за объяснениями трудных вопросов.

Ясно, что Абеляр здесь выступает в пассивной роли, как объект вожделения Элоизы, и этой великой женской любви он целиком обязан своему интеллекту. Не Абеляр украл-изнасиловал Элоизу у её рода, - полагает эта мудрая женщина, а Элоиза украла для себя своего вечного любовника и он будет делать то, что нравится ей самой. И она опять оказалась права, как показали последующие события.



Неудивительно, что издание этих писем вызвало революцию в конце 13го века. Я склонен считать, что эта бескровная культурная революция, совершившаяся в позднее средневековье, была намного более значимой, чем начало Ренессанса в веке 14м. И вообще средневековье и возрождение – это чисто условные понятия, которыми сами деятели возрождения пытались оградить себя, как homo novus, от своих предков.  

4.4 Времена меняются, и опять к лучшему

Светская жизнь во времена Элоизы и Абеляра была крайне грубой и приземленной, даже при дворах европейских монархов мало кто умел читать и писать, - кроме представителей Церкви; да и что собственно записывать? Придворные менестрели при европейских дворах славились искусством жонглировать мечами и громко петь военные песни на местных наречиях. Наиболее утонченные умели высоко подпрыгивать, пердеть и свистеть одновременно, как это делал знаменитый английский менестрель Roland Le Pettour. При английском дворе, который в то время говорил на французском, популярным развлечением были медведи. В разгар пиршества менестрели проделывали другой цирковой трюк, -  возбуждали свой хуй, смазывали его медом и клали медведю в рот.

Неудивительно, то среди этих солдатских шуток не было специального места для женщин. Нельзя сказать, что все средневековые женщины пряли или читали религиозные сочинения на латыни в женской половине замка и вообще "знали свое место", встречаясь с мужчьями только в постели, и испытывая к ним не столько животное влечение, сколько смутную неприязнь, как к существу чужого рода. Нет, просто женщины средневековья, даже самого аристократического звания, обладали завидной закалкой, как правило не обладая при этом более утонченными качествами. Например,  в начале века перемен жена великого английского рыцаря Вильяма Маршалла, высокородная дама по имени НиколЯ была констеблем замка Линкольн, и как таковой, командовала небольшой армией, защищая этот замок от наступающих французов. И надо сказать, оборону она держала превосходнейшим образом, хотя ей было уже за шестьдесят. Вдобавок к губернаторским обязанностям, эта средневековая дама была вторым шерифом графства Линкошир, то есть официальным представителем короля. ответственным за исполнением законности, - и преступников в то время обыкновенно в тюрьму не сажали, а запросто рубили им головы. А когда её муж, к тому времени регент Англии, решил в государственных интересах передать замок Линкольн графу Солсбери, констебль-шериф Николя поспешила добиться аудиенции у короля Генриха III и вытребовала замок обратно в свои руки. 

Случалось конечно же, что трепетная юная девица не видела для себя места в этом мужском мире, и она могла объявить, что обещана Христу и потребовать защиты у Церкви. Церковь не имела права ей отказать. Даже если, подкупив священника, девушку насильно выдавали замуж, - она могла бежать и потребовать защиты своего целомудрия в ближайшем монастыре. Что и делалось, и нередко.

Монастырь был привлекателен для девиц и помимо защиты священного целомудрия.

Вся утонченная интеллектуальная жизнь совершалась вне светского пространства, на церковной латыни и древнегреческом.

У светской аристократии было одно важное дело, - военное, и ему была подчинена вся жизнь вне церкви, если не считать крестьян и ремесленных цехов, а их можно пока не считать, потому что экономика во времена Абеляра была коммунистической и торговля почти не велась.

Когда в Европе воевать стало тесно, Церковь повернула усилия благородных мужей на восток. Но первые успехи крестовых походов сменились военными неудачами и грызней европейской аристократии между собой. Один европейский аристократ однако, разочаровавшись в крестовых походах, не желал больше воевать. Он стал первым трубадуром. Вильям IX, граф Аквитании, по кличке Трубадур, сочинял стихи. Стихи Вильяма были весьма фривольными и рассказывали о военных приключениях крестоносца, но чаще – о любви в её сугубо сексуальном аспекте и путешествиях. Его отлучали от церкви – дважды, первый раз за то, что он присваивал церковный налог себе, а второй – за то, что он «похитил» замужнюю женщину, виконтессу del'Isle Bouchard , которая к тому времени уже успела заслужить кличку Dangereuse  (опасная). Виконтесса была инициатором этого похищения. Однако никаким наказаниям не подверглась.

В законном браке виконтесса родила пятерых детей, которые продолжили светскую жизнь и положили начало множеству аристократических европейских родов. В преступной же, но совершенно открытой связи с с Вильямом-трубадуром виконтесса родила еще троих, - двоих бастардов пристроили в монастыри, а одну девочку удалось выдать замуж. Вильям не только пел любовнице песни своего сочинения, но и нарисовал её портрет на своем щите.  

Любовь Вильяма-трубадура и опасной виконтессы, хотя и были широко известны, но эта история для высокой поэзии не годилась, уж больно мало трагического в этой истории счастливого адюльтера между женщиной-вампом и разбитным либертином. И слишком много комического.

Трубадуры, певшие о земной любви, стали новейшим модным веянием в 13 веке. Первые опубликованные поэмы были переложением римских и греческих источников, начиная с Энеиды, хотя и с новой идеей, - всякий раз побеждала не доблесть, не хитрость, а любовь между двумя индивидумами, хотя и легендарными и полубожественными. У этих либертинов – аристократов и придворных интеллектуалов попросту не было своего собственных героических фигур для любовного эпоса.

Перевод писем Абеляра и Элоизы с латыни на придворный французский Жаном де Мёном в 1275-80 году и их публикация вместе с продолжением Романа Розы  дали этой растущей светской культуре  образы её героев – людей, которые жили совсем недавно и чей подвиг любви был до сих пор не замечен.

Трубадуры получили себе Абеляра, как образчик интеллектуала, которого любят женщины не за военные подвиги, ловкий хуй или большой кошелек, а исключительно за содержание его черепной коробки.

Придворные дамы получили Элоизу – образчик утонченной, но далеко не холодной женщины, о нет, совсем наоборот!
Её добиваются лучшие из лучших, но которая дарит свою любовь тому, кто нравится ей, и не нуждается ни в патронаже рода, ни в церковных поучениях.

Оба оказывались несколько не от мира сего, но при этом совершенно мирскими, светскими, а значит и  своими, героями.

История Абеляра и Элоизы трагическая? Тем лучше, - ведь времена меняются к лучшему, полноценная жизнь начинает расцветать вне Церкви. Ну и что, что Абеляр умер церковным схоластом, а Элоиза - аббатиссой монастыря.

Любовников отобрали у Церкви и вернули их в светскую жизнь в качестве персонажей Романа Розы.

Роман Розы - первое в эпохе трубадуров самостоятельное поэтическое произведение гигантского масштаба, - около 22 тысяч поэтических строк. Начал его Гильям де Лоррис около 1230, а продолжил и завершил Жан де Мён, тот же самый, который разыскал и перевел письма Абеляра и Элоизы.

Роман Розы от начала и до конца воспевает любовь, начинаясь с поражениея стрелой Амура, мучений и туманных попыток влюбленного завоевать сердце своей возлюбленной, продолжается как встречи этого влюбленного с разными аллегорическими персонажами и включает в себя долгие беседы с Разумом (влюбленный очевидно не вполне расстается с разумом, но разум отдельно, а герой отдельно). В этих аллегорях впрочем можно усмотреть и демонов.

Любовь в Романе Розы - это универсальная сила, и поэтому в стихах говорится буквально обо всем; это своего рода энциклопедия высокой светской жизни позднего средневековья. Упоминаются в нем и древнеримские боги и герои, и несчастные яйца Абеляра, и мудрая и прекрасная дева Элоиза, и их освященный церквью формальный брак, который Элоиза  не признает. Брак это злые узы, а добро заключается в свободной любви - утверждается в романе и от имени Элоизы, и от имени духа Разума, который беседует с влюбленным юношей. В ответ юноша признается, что только на такой женщине, как Элоиза он бы и хотел жениться.

Автор этой части романа - Жан де Мён, был очевидно человеком очень иронического склада ума.

Заканчивается все впрочем очень хорошо, - влюбленный находит вход в святое убежище любви и срывает розу. В иллюстрации к этому финалу в раннем французском издании, что хранится в парижской национальной библиотеке недвусмысленным, и притом изящным образом изображена пизда со всеми её атрибутами, но в форме занавеса перед входом в убежище, где на постели лежит возлюбленная. В сети эта иллюстрация не воспроизводится, в имеющейся у меня книге - черно-белая и отвратительного качества. Поэтому увы.

Покажу другую картинку, намного хуже.



Впрочем, хватит этих по-римски прямолинейных грубостей, так в пизду входить уже не принято.

Рассорившись с разумом, влюбленный изобретает новый язык. Так, Разум называет яйца яйцами, то есть  французским словом coilles. Но Влюбленный протестует! Такое грубое слово может оскорбить предмет его любви. Не говоря уже о хуе. И вообще влюбленность это как-то грубо, о ней нельзя говорить по-римски прямо.

Требуется иносказание.

 Влюбленный предлагает называть себя странником-пилигримом. Хуй - своим посохом, а яйца - молотками. Этот посох и молотки он и несет своей возлюбленной, а не то, что вы подумали.

Далее в Романе этот неразумный, но забавный и разжигающий воображение язык любви комически обыгрываеся в диалоге с Гением, который приказывает содомитам и целибатам (то есть церковному сообществу) использовать свои молотки по назначению, и стучать по наковальням, чтобы те не ржавели и не рассыпались, поддерживать огонь в горне, раздувать его мехами и наконец просто советует подумать о размножении, не то перемрете же впустую.  

Роман Розы становится излюбленным чтением аристократии Европы, причем он моментально переводится на голландский, позже - на английский и выдерживает сотни изданий начиная с 13 и заканчивая 17м веком, - и рукописных, и печатных.

Йохан Хейзинга, историк и культуролог века 20го писал, мол, поразительно как Церковь, в то время как она все жестче подавляла малейшие спекулятивные отклонения от догм, могла терпеть свободное распространение этого всеобщего катехизиса аристократии - сочинения не только внецерковного, но и очевидно антицерковного.

Загвоздка однако в том, что Церкви абсолютно нечего было противопоставить этой песне любви. Кроме окриков "прекратите же ебаться". Но к этим окрикам все давно привыкли и перестали обращать на них внимание.