5500 зн. “Нед айм небо гсой тис у ма”
Если в сабже кол-во знаков - значит, барс опять делал это. На свежую голову не читать


Представлять себе сейчас всю планету одновременно живущей, с миллионами историй, с начатыми репликами на устах, эти голые руки, замершие в порыве, – как это уместить?
(в скобках тут полагается про таиландских рисоделов, француза-ихтиолога, канадца в Нижневартовске и прочую подлость, чтобы как у Музиля в зачине “Ч-ка без свойств”).

А к этому ведь прибавить еловые ветви, качнувшиеся в темном ветре, пузырек, подымающийся со дна болотного озера, мыслительный импульс в мозгу рыбы, направляющейся к ягоде, мой прижатый большим пальцем ноготь безымянного на левой руке, остывание кинескопа, какие-то молекулы, передающие там тепло соседям, полет вращающейся кометы, с язвой от американской меди в солнечном сплетении – это все заранее бесмыссленно пытаться осмыслить, можно только перечислять, гипнотизировать себя самого прилагательными погуще и географией поразбросанней, - это уж так все делали, рукоблудничали.

Слова о том, что у Бога каждый волос сосчитан на голове – очень точные, так нам Бога и хочется представлять – удерживающим все, только не сохраняющим, а передерживающим на мысли, как на языке, это различие важное как между ROM и RAM.

Хочется смысла, а поскольку его нет, то хочется, чтоб был у кого-то.

Почему _у каждого_ была эта вечная мысль о том, что должно быть какое-то сознание, которое может все вместить?

Потому что подсознательно считаем, что все в нашей жизни творится в нашем сознании, и значит, общий мир тоже продукт сознания? Или хотим, чтоб был некто праведник, кто бы за мир молился, его держа на панцыре осознания, как черепаха – а где осознал, там и простил (потому что придал смысл, - потому праведник каждый, кто может передержать много в душе).

И как поразительно
– это, может, одно из главных переживаний –
что все это представление про рыбака на Чукотке, вытаскивающего чавычу и т.п.
– сразу рушится как только окажешься на этой камчатке, и окажется все настолько _не так_,
что чувствуешь разочарование от степени наивности своей…
даже не мечты, не воображения, а
только тупой проекции самого себя наружу,
фонариком, которым хотим осветить звездное небо
– каждый ли в детстве пробовал? –
но, кроме разочарования, еще восторг от свежей разомкнутости пространств,
коли так –
как будто забрался на сцену, чтобы отпахнуть занавес,
и в пыльную щель, чихнув,
увидел не только боярина-статиста, притулившегося поспать в элементе декорации
и прочие предполагаемые интересные вещи,
но и вдалеке –
окно на улицу,
в котором прокатываются железные рога проезжающего,
стало быть,
на какой-нибудь Тракторный завод троллейбуса,
и значит,
есть трактора,
ну, и тут можно еще долгую анфиладу нагородить, увидав за прорванными обоями целую нежданную полость – и за единицей начинается счет, которому нет конца (не стал и кавычки нацеплять).

И вместе с этим насочиненным сейчас понимаю, что вся эта лестница в небеса говорит, пожалуй, только о том, какие книжки я читал в юности, и, значит, опять только о границах и об ограниченности и такого взгляда в начищенные зеркала. А как избавиться от своей корки, которая стала уже собой, и которую даже уважительно пощипывают еще мягковатые зашедшие за солью соседи: о, какая радужная, какая крепкая корка, респект, заходите за сахаром, если съедите весь, по праздникам все позакрывано. Не выйдешь ведь на улицу трогать булыжники, как я мечтал тут неделю назад, судя по пришедшему комменту юзера, вместе с которым прочитываешь уже поименованными глазами сначала собственный текст – а потом сравниваешь тот виртуальный ответ, который себе, перебравшись на скаку в чужой череп, в тесноватом кресле насочинял, с тем, что потом получается – всегда, опять, интересней, потому что, опять, совсем не то, что я, и, значит, есть другие сознания, и разомкнутость есть. Глупости какие от взрослого человека. Ну, или выйду сейчас, и смогу все забыть, все. И что тогда почувствует рука, кроме холода, влажности? Срезав все накрутившиеся водоросли на вал, вообще не вспомнишь, в каком ты водоеме. Стерев всю библиотеку *.dll, вообще окажешься в растерянности растопыренных пальцев – не понимаю, где я, кто я, почему по дефолту растопырились эти пальцы, и что это такое, пять красноватых сосисок, нет, не сосисок, я не знаю, что такое сосиски, и поскольку я их не знаю, то я не умею считать, это такой бесформенный волнистый объект перед глазами, - нет, я не знаю глаз,- перед сознанием – повторенный рядом, но странно: такой же, но не такой. Конечно, посох и сума лучше. Какая глубокая рифма, кстати, выкидывает обратно: если разрезать 2 строки на 4, то видно:

недаймнебо
хсойтисума
нетлучшепо
сохисума

-филологический мальчик, как ни обдирай себя с ногтей о морозный булыжник (здесь в Германии на упаковках сырной нарезки всегда есть такой пустой неподклеенный уголок), - замечая, что эту влагу мои органы чувств расшифровывают только через этот холод - помню, как обрили голову в части - первые дни все казалось, что мокрая – ведь прежде голова знала этот холод, только когда утлое тело вылезало из речки на берег, огибая битые бутылки. Конечно, совестно это все писать, в виду юзеров, которые меня уже знают, - как было бы совестно стоять мокрыми коленками на дороге, грунт прусской столицы лобызать перед дорогой,- но кажется, что надо приучиться, может, чтоб изойти собой и больше не быть. Только под кат уйду привычно, как под скорлупку, пусть ножичком поддевают. Интересно, во что переименуют read more – в Читать больше или Читать еще. Совсем забыл, как у нас перевели это карканье „more!” агента Смита, небось тоже «больше!», а не «еще!», а вместе с тем «еще» подразумевает не продолжение первой волны, а накат следующей, и, вообще, «больше» ужасно как разбухание вскрытого рулона ваты, а «еще» просто значит, что не смог взрезать толстую корку с первой попытки. Еще и еще.