Sunday, December 24th, 2006

Time	Event
2:14a	Пыя, Тарту и далее Мы выехали из Мезени в Несь еще затемно, чтобы до темноты же и успеть: 100 километров и несколько рек. Василий быстро-озабоченно, не показывая виду, и тем самым тем откровеннее, кусал ус, легонько спрашивая то ли меня, то ли себя вслух, то ли бормоча: «Пыю бы проехать… Не встать бы там, на Пые-то, воды ждать. Знать бы, вода какая» Люда походя спросила мужа: «поршневую берешь?». «Да не, не беру, новый ведь, буран-то, не должен, сломаться-то», с характерными добирающими, долетающими интонациями, сказал Вася, по-северному, как они тут говорят, не в один шлепок, а в несколько корректирующих досылов подряд. «Кольца хоть возьми»… Я как-то зауважал нашу экспедицию, как мальчишка, увидевший, что отец откладывает охотничье ружье не сразу, успев за мгновение отразить в зрачках силуэт злобной волчьей стаи. Превращенные совместными усилиями Василия и Люды в раскоряченные мумии, мы с Юлей с трудом поместились в сани, как многослойные матрешки в последнего путина, и важно там замерли, сторожами Гайдая или младенцами Рабле. Василий еще раз повторил жене, чтобы передала Ивану, когда он будет звонить: выехали в восемь - если в четыре нет, пусть встречает. Я отметил про себя отсутствие всяких церемоний в этом распоряжении – совершенно тут лишних. Если человек отправляется в путь, кто-то ждет его наготове, чтобы выехать навстречу на помощь, если человек не появился – это настолько само собой разумеется, что не требует ни разъяснений, ни благодарности: не благодарит же левая рука правую, когда провалившийся человек цепляется за подвернувшуюся кочку. Отработанным движением ветерана лесоповала он рванул из-под руля ручку стартера, и Буран дернулся - как будто рука фельдшера вытащила длинную занозу, державшую снегоход на приколе. Сани отлипли (есть такой момент первого отрыва), мы тронулись, повлеклись вперед и куда-то вбок, вбок, я стал проседать, Юля большим телом навалилась на меня, и через мгновение мы лежали в канаве, накрытые друг другом и санями, как невостребованные соломенные идолы, не отъехав от дома и десяти метров. От крыльца на нас со смесью заботы и потехи в силуэте неподвижно смотрела Люда. Через час – излишне говорить (излишне говорить, что тут я пытаюсь воткнуть рассказу вторую скорость), что мы все-таки отъехали – эта непрерывность жизни всегда поражает в неумелом изложении, хотя ее нет ни в природе, ни в наших воспоминаниях, сворачивающихся в узелки… Так вот, через час мы были уже достаточно далеко от бледных огней Мезени, чтоб потерять всякий ориентир, где мы и куда мы едем. Тундра, как бесконечный блин с равномерными пузырьками, тянулась по всем сторонам. В «распуту» в Несь к ненцам еще никто не ездил, мало было и снега, и Василий порой привставал, чтобы лучше разглядеть «дорогу» - намек на отпечаток гусеницы, время от времени проступающий среди сложных разводов тундрового покрова. Закутанная в шубу фигура с лицом Юли, но густо нарумяненными щеками, неподвижно подпрыгивала и равнодушно шаталась из стороны в сторону рядом со мной, на губах замерло отрешенное выражение, сопровожденное застывшей гримасой полуулыбки, как будто Юля погрузилась в транс и отсутствовала в той реальности, с которой сообщалась неморгающими глазами. Мелкие сосенки с равно исковерканной судьбой плыли назад, под нами с почти железнодорожной размеренностью перестукивали границы ягелево-коралловых террас, следующих друг за другом серповидными террасами, бесконечными дополнениями, как натеки парафина под подветренной свечой, как речи Василия. Иногда рельеф вдруг усиливался, и границы этих (лонжеронов? лонжюмо? ламбрекенов!) превращались в галерки кратеров, в пригорки мха, летом такого податливого, а теперь промерзшего в пемзу, которую нам теперь приходилось одолевать. Взобравшись на вершину и перевалив через середину полозьев, сани обрушивались вниз и через копчик отдавались во всем теле, и я оборачивался назад, чтобы увидеть на сизой скале уголок свежепроутюженной зелени. Вырвавшись на краткий простор озерца или чаруса, Василий прибавлял газа, и тотчас снова его сбрасывал, давая ноздрям вздохнуть – в чистейшем месте планеты мы ехали в фарватере мерзейшего выхлопа! - эта мысль, как пакет космического мусора или топор карамазова, спутником кружила вокруг моей головы, возвращаясь так же размеренно, хоть и с иным периодом, как эти клоны сосенок, удары о днище, взревы мотора, вытирание рукавицей сопли. Превратившийся в кольцо четок мир скоро ввел в забытье и меня, я замолчал и, потеряв соображение, вытаращился на горизонт - далекую темную ножовку, стену леса. Разбудил меня снег – сначала совсем легкий, скорее замутивший пространство, затем усилившийся, начавший расчеркивать его косыми белыми штрихами. Василий привстал на своих стременах и начал все чаще озираться по сторонам, будто выглядывая что-то. Я почему-то вспомнил виденных на канале Дискавери леопардов, так же со значением вытягивавшихся вверх: камуфляжная раскраска Васиной куртки и его пшеничные усы усиливали это впечатление. - Снег пошел, - скрывая тревогу, сказал я Юле. Она кивнула мне из середины своего созерцания, затем, заметив ожидание на моем лице и мгновенно расшифровав его, быстро переспросила, не покидая при этом своего кокона, не выходя из запущенной программы: – Что, это плохо? – …Я однажды читал, кажется, в тартуских Записках, доклад о «Капитанской дочке», так вот, там говорилось, что когда метель заносит дорогу, это иногда приводит, к неожиданному финалу повествования, - ровно, в несколько заплесков, неуклюже подражая Васе и тундре, произнес я. Юля быстро, внимательно и серьезно взглянула на мое лицо, и через мгновение, одним махом выскочив из свого саспенд-мода, уже во весь рот смеялась, звонко, как колокольчик, благодарным смехом человека, у которого за душой нет ни одной скрытой от тебя задней комнаты, - так что я сам засмеялся вместе с ней, посчитав, что верно, как толстовский Ипполит, невзначай удачно пошутил. Василий кратко обернулся на нас, чтобы удостовериться, что мы не вопим, выпав из повозки в мерзлый мох. Его взгляд скользнул по нам, как будто мы были закрыты плексигласовым колпаком – ведь мы и вправду находились в уютном тренажере, надежно укрытые от волнения здравым смыслом филологов: книжки не прерываются на первой главе. А вот возьму и прерву тут свой пост, в назидание себе. «Однажды юноша заблудился в лесу: так начинаются лучшие книги и заканчиваются лучшие судьбы», пошутил однажды Набоков. Вот-вот - так сладко думать, что ты герой! (17 Comments | Comment on this)
3:13a	под глаз понятно, что все то, что я пишу, это пристрелки, через головы неповинных читателей, на свои полигоны, - как Рюдигер рассказывал про службу артиллеристом в бундесвере: полк стоит в одном конце Германии, а на другом - поле, километр на полтора - и они палят в него через полстраны болванками. Но тем же заняты все( Read more... ) (14 Comments | Comment on this)
3:03p	37.2 В ру_Набокове юзер jacquouille@lj, не снимая железной маски, находит удивительные улики на вытоптанном, казалось бы, пятачке (тучен ли и одышлив Гамлет?). Рванувшись почитать, увидел над вратами журнала ржавый щит: Последняя запись: Никогда. Попинав кирпичную кладку, мстительно зафрендил заложника. (Кстати, в Неси листал учебник истории 6 класса, и там было написано, что Англия была в средние века завоевана Датским королевством. Получается, все эти наезды на безобидную Гренландию,- тюрьму и превосходную,- которые мне раньше казались смешным концептом а ля Албания и Бобруйск, - на деле могли имитировать, скажем, сочинение в Казани пасквиля на нравы опричников или скетч про Юмашева и Дерипаску на эстонском языке) (6 Comments | Comment on this)
5:27p	кесарю кесарево Когда мне было лет 12, мы жили в Архангельске, в деревянном квартале, где в домах не было воды. Поэтому по выходным ходили в общественную баню на Обводный канал - задами города, по грунтовой дороге вдоль обтянутых мятым дюралем труб линии ТЭЦ. По каким-то причинам мы отправлялись туда всегда вдвоем с папой. По пути я мучал его т.н. "вопросиками" - то есть требовал, чтобы он спрашивал меня, скажем: "Какова длина фюзеляжа и размах крыльев ИЛ-18?", а я бы ему отвечал. (Должен признаться, что с моей стороны не обходилось и без подтасовок). Помню это свое нетерпение и опаску, когда я дергал его за рукав пиджака, а он покорно произносил: "Ну, скажи-ка, например...", затягивал светлую прядь на затылок и надолго задумывался - вероятно, отыскивая самый каверзный вопрос, которого я ждал, желал и боялся. В какую-то субботу я так же дергал папу за рукав. Я только что прочитал "Белого Бима Черное Ухо" и живо интересовался, почему Гавриилу Троепольскому за книжку дали Государственную премию, а не Ленинскую. Папа снова долго обдумывал мой вопрос, а потом, наконец сдавшись, сказал: "Ну, понимаешь... все-таки эта книга не о человеке, а о собаке". Меня этот ответ полностью удовлетворил. С тех пор я знал: Ленинские премии дают за книги о людях, а Государственные - о псах. (5 Comments | Comment on this)
6:28p	С.Ф.Платонов о Новгороде (+смутное соображение) Приходится часто слышать об альтернативных вариантах истории – вот, скажем, как развивалась бы Русь, если бы Москва не задавила бы иные общинные очаги? Главная альтернатива гос.устройства – конечно, Новгород. В XIV-XV вв. Новгород был вынужденно купеческим государством, т.к. не мог прокормить себя и закупал зерно на Руси. Посредник-«маклак», Новгород заготовлял пушнину, сало и т.п., на которые закупал западные товары у ганзейского союза и "Литвы", их обменивал на провольствие на Руси. Территориальная экспансия к Белому морю, на Мангазею и в Сибирь также объяснялась поиском "экспортного товара" - в новгородских лесах пушной зверь был быстро изведен - а не бегством холопьев и крестьян (как бывало в Московском государстве) По словам С.Ф.Платонова, «На иностранцев, видевших Новгород и Псков в пору их хозяйственного расцвета, оба эти города производили впечатление очень больших городов, равных коим немного было в Европе. Можно сказать, что в пустынной, слабо заселенной стране Новгородской эти два или три города (если считать Старую Русу) убили все другие поселки городского типа и стянули к себе все нити экономической жизни своего государства, а вместе с ними и административно-политическое руководство всем политическим обществом. В то время как Новгород и Псков имели каждый около 6.000 или 7.000 дворов, а Старая Руса около 1.600 дворов, прочие городские поселки не достигали даже и 300 дворов и имели значение не рынков, а крепостей, направленных на «немцев» и «Литву». Таким образом, в новгородском обществе произошла чрезвычайная централизация общественных сил, и «Господин Великий Новгород» был на самом деле «господином» над своей громадной, но пустынной страной, как позднее Псков (…). ( Read more... ) (9 Comments | Comment on this)

<< Previous Day

2006/12/24 [Calendar]

Next Day >>