лытдыбр
уехала моя зайка за далекие реки - иду по снегу один, шаркаю башмаками, чтоб не расшаркнуться по льду юшкой из носа. Вверху шары фонарей, навстречу люди, такие же отдельные, как эти фонари - снег всегда что-то с людьми производит, они становятся как новогодние мохнатые шары, отъединенные и выявленные. Ох, смутно пишу, как бывало.
На Пушкинской целовались, прощаясь - проходивший мимо человек спросил, не Барс_оф_кейдж ли я и когда я признал, сфотографировал нас: взаимные френды повсюду. igor_sid@lj. Пожали друг другу руки. "Блоггер: жизнь нараспашку" - название материала на обложку. А и Нисочка моя подобралась по привычке, да и махнула рукой, и снова целовались. Жизнь не нараспашку - ложь это - а осознание себя окруженными будто рвом, за которым качественный переход, как в диораме - натуральные землянки и гильзы, а дальше нарисованное на холстинном заднике. Что уж теперь.
Поехал в девичью светелку, дома-то таджики спят. Думал уж с ними переночевать, да курят шибко.
Схватил в карман первую попавшуюся книжку - "Все впереди" Белова выпало. В метро попробовал читать, - нету ведь плохого чтения - удивился пластилиновому живописанию заграниц (там персонажи во Францию поехали). Русским писателям еще со времен Гоголя заграница не удавалась - разве как вымышленная в метелях и испарениях. Беспомощность и лепетанье, и бесконечное называние пошлых реалий, как проход больного по стеночкам коридора: без иронии и смеха пишу.
О чем-то стоял, думал: дорога есть дыхание. И она едет сейчас через снег - нет, стоит в пробке на МКАДе, небось, разговаривает со своими, и знаю, как это происходит, "ностальгическим куратором" облетаю корейский джип, заглядываю в окна, провожу рукой по обледенелому капоту.
Конечно, сладкий добровольный яд эта грусть, эта скука - из нее всё хочешь выжать настроение, а через настроение, как бор в пищеводе, нечто ухватить и увидеть. Кто-то там о настроении говорил, Хайдеггер, что ли - отмычки, пошли в ход отмычки - неважно.
В маршрутке сидел посредине, вжав коленки в спинку кресла впереди - Форды турецкие, маленькие. В руке две мятые десятки. Собираю сзади приходящее, выдаю сдачу с полтинника. Немножко чувство как на другой планете - и чем больше знаю эту жизнь, тем крепче это исконное чувство. Газели на Левый берег вспомнил, дорогие шубки барышень в чумазых интерьерах, гаражи и градирни за окнами: Россия молодая. Теперь несколько иное: не страна контрастов - а страна контрастов, крашеных поверх масляной краской, как в подвалах красят кирпич, не тратясь на штукатурку. Облагородились, вокруг приятный фейк, у входа в кафе "На скорую руку" выросли четыре ионические колонны.
"Маршрут-ТВ" показывает рекламу, зовет в Пятерочку менеджерами, перемежая зовы краткими информациями: "Счастье приходит на сторону довольных. Аристотель" или "В Стокгольме вручаются Нобелевские премии" - и пассажиры равнодушно жуют глазами этот овёс, стекая по жидкоснежных протокам к устью Каспия, к своим пятиэтажкам. Думаю о том, как бессмысленна вырванная, неуместная информация, - потом, по известному вывороту, перехожу на то, что не есть ли любое высказывание - такое же постороннее и лишнее, никем не затребованное упрощение. Всё вокруг вынуждает нас потреблять незатребованное etc etc - и вываливаюсь в снег на своей остановке, вокруг тишина и свежесть, вижу на борту отъезжающей, уже полупустой маршрутки надпись в прошедшем времени: "БРАЛ", успевая подумать (будто вещаю какому-то предположительному собеседнику), что это не элегическое воспоминание, а императив: купить лекарство на месте, как в армии приказывали: "убежал!" - чушь, чушь.
Код уже помню, год после фестиваля молодежи, год после роспуска СССР, номер после В тот же, что моей квартиры: молодой человек, год после смерти тезки. Эхо Москвы бодро бормочет в глубине, во влажных носках иду затыкать его, но внезапная тишина тотчас заполняется приветствием холодильника: здравствуй, ржавый дружок, здравствуй, я не чужой тебе человек. Вокруг никого, один нестерпимый я сам, вспухающий там, куда я, стараясь от себя скрыться, приклоняю взгляд. Мне грустно и легко. Когда я жил так полно, так честно? рвутсмя мысли и соображения,- и я понимаю, что к ним прибегаю, чтобы не слышать ясный, длинный, протяжный голос чувства, к которому я опять, уже так давно, боюсь прислушиваться, которое забываю, как гудение насоса в подвале, но который всегда слышен, стоит только усомниться в его наличии.
И все-таки немного грусть в детской: вот в этой тетрадочке калякал шариковой ручкой фигурки с грабельками вместо рук. Разрешить себе пятиминутку клаустромании. Уж не пародия ли барс?