Цветков в "Октябре"
Алексей Цветков в "Октябре"
http://magazines.russ.ru/october/2002/2/cv.html

Как я понимаю, это - тот самый Цветков, который замечательный поэт?

Пишет горько, но во многом справедливо. Хотя картина все-таки не такая печальная.

Характерно, что обличая современную литературу, он авансом выводит за ее скобки поэзию. Чем сильно упрощает свою задачу...

Но цитаты великолепны:

Слово “наука”, семантически скопированное с немецкого “Wissenschaft”, скверно послужило русскому языку. Оно иллюзорно уравнивает две области знаний с совершенно разными кодексами правил и поведения. Простой пример: большинство из того, что написано академиком Лысенко, опровергнуто раз и навсегда, и единственное, что уберегает его от забвения,— это роль посмешища или страшилища. С другой стороны, большинство из написанного академиком Лихачевым, за исключением призывов любить родину, опровержимо, но это никак не отражается на его репутации. В большинстве социальных наук опровержение считается простой разницей мнений, и авторитет с титулом обладает решающим перевесом.

<...>

Сами по себе Деррида или Фуко ничуть не более научны, чем Лихачев и Лысенко, но они разработали совершенно невразумительный язык для выражения самых убогих мыслей, создав атмосферу герметичности и защитив твердыню знаний от посягательств ездоков метро и клязьминских байдарочников. Литературовед может отныне полагать себя ровней математику по непроницаемости текста — более того, он гордо полагает математика ровней себе, то есть считает таким же жуликом.

<...>

В большинстве американских университетов есть факультет, служащий всеобщим посмешищем, и это неизменно факультет английской литературы, обезьянник Деррида, сборище претенциозных болтунов и невежд, овладевших профессиональным жаргоном. Большинство серьезных журналов упоминают сегодня о тружениках этой отрасли почти исключительно в тоне колючего сарказма, а сами они дают себе волю лишь на ежегодных сборищах MLA, Американской ассоциации современных языков, в узком кругу себе подобных.

<...>

Россия — единственная в мире развитая страна с культурными традициями, историю которой можно узнать только из иностранных книг, считающая Льва Гумилева серьезным этнографом и, не поведя бровью, обсуждающая труды Анатолия Фоменко.

<...>

Атавистическое высокомерие порой обращается не только вовне, но и в собственное прошлое: все чаще, по крайней мере в частных контактах, приходится выслушивать горделивые признания в нелюбви к Толстому или Пушкину. Нельзя поручиться, что понять Толстого — значит полюбить его, но не любить, наперед отказавшись от понимания,— значит добровольно опроститься до Тредиаковского или Кантемира, что как раз и происходит. А всеобщая похвальба аполитичностью — это еще одно свидетельство презрения к истории, апофеоз Гумилева и Фоменко.