что советскими туго - вовсе не парадоксально, а закономерно - если судить по Соловьевой. книжка так и называется - "Немирович-Данченко", в серии "Жизнь в искусстве", 1979 года. дальше - пространная цитата, боюсь, и в пять комментариев не уместится.

"Эстетический потенциал «чувства отрезанного» Немирович-Данченко понял рано. Еще слыхом не было слыхать ни о каких лирических ретроспекциях «Мира искусства», когда молодой рецензент, давая отчет об очередном бенефисе 1879 года (ставят «Однодворца»), заметил бог весть откуда прибавившуюся прелесть неновой пьесы: она вдруг стала трогать, как трогает послышавшийся издали романс, каких уж не поют теперь; трогает именно забытость психологической мелодии. В другой раз та же или сходная пьеса на сцене пропала как раз оттого, что ее устарелость пробовали скрыть: сокращали, сочтя лишним все, что рисует ушедшее. А поэзия как раз в этом «лишнем», в этом необязательном по фабуле, в малых и свободных пространствах «между событиями», где держится дух отжитого.
Тот «кто-то» <так у нее обозначается совместная режиссура С. и Н-Д.>, кто поставил «Вишневый сад», мог вспомнить мысли молодого рецензента Немировича. Пусть действие пьесы - «в наши дни», пусть женщины дворянского круга еще именно так, как Раневская – Книппер, произносят имя «Леонид», чтобы слышалось «о», и с такой вот капризной протяжностью, ласково и насмешливо, могут грудным голосом тянуть: «Надо же ку-урс кончить» - или вот так шаловливо задеть молодого собеседника платочком, еще не просохшим от слез. Пусть еще из повседневности все эти вещ, эти пледы и руло, эти дорожные ивовые корзинки с провизией, эти желтые лубяные коробки со шляпами, эти связки зонтиков. Но в спектакле, еще во всем «сегодняшнем», сквозит провИдение, что это исчезнет. Еще минута – и так не будут ездить, так не будут чувствовать. Теплое, легкое, живое, оно уже удалятся от тебя; исчезает, закрепляясь лишь сценической картиной.