Париж.
В Париж нужно ехать самому, без посредников. На своем мотоцикле, с женой. Ни от кого не зависеть, и что бы никто не мешал. Свобода передвижения – вот что нужно в этом городе. Свобода от всего, потому что он так и норовит оторвать от земли и унести, а тут все время кто-то мешает. Так нельзя.

Надо друзей, которые там живут и аккуратно к отпуску уезжают к бабушке в Лион (чтоб не очень далеко – на всякий случай) и им позарез нужны люди, которые последят за квартирой. Ну, или самим снять квартирку в центре, на левом берегу, где-нибудь в районе Оперы. Или, на худой крнец, гостиничку там же.

Мотоцикл необходим, потому что нужно все время передвигаться. Не оставаться на месте. Утром в квартал Маре, бродить по кривым узким улочкам и дышать старым городом, днем далеко в пригород – скажем, Фонтенбло, к вечеру вернуться на набережную, перед закатом взобраться по холмам Монпарнаса к Сакре-Кер и посмотреть на город сверху, а потом быстро ехать вниз, к Елисейским полям и площади Де Голля. А ночью заниматься любовью на кровати, которая едва влезла в тесный номерок, и видеть в окне, как ползет по темному небу луч маяка на Башне…

Ветер. Село солнце. На бульваре Капуцинов сидит старик и плетет из проволоки потрясающе красивые, но никому не нужные безделицы. Поднимает воротник куртки, натягивает шляпу, бормочет сакраментальное “merde”, когда ветер гасит огонек последней спички. Я сажусь рядом и протягиваю зажигалку. Мы разговариваем на странной смеси французского, английского, немецкого, шведского и русского языков. Он рассказывает о своей жизни. Его отец воевал в Сопротивлении, а он был участником студенцеского бунта. Мы разговариваем ровно тридцать поворотов маяка на Башне, и луч пробегает над нами шестьдесят раз. Я отдаю ему пачку, в которой осталось четыре сигареты, жму его руку и ухожу.

Это настоящий призрак Парижа, его душа. Поезжайте – но только с тем человеком, которому беспредельно доверяете. Только с ним вы будете достаточно свободны, чтобы увидеть все, что стоит увидеть.