| 3:20p |
Вредный дед
Довелось мне как-то сидеть в тамошнем допре (зачеркнуто) заболеть и попасть в больничку.
Болезнь была не заразная, не опасная и не психическая, но длинная, так что я там месяц прожила. А раз жила, то и курила. Не знаю, как сейчас (видела я тут как раз вчера пост одного врача, который считает, что за попытку закурить в больничке, надо выгонять даже умирающего, хотя умирающего выгнать нельзя, его можно только вынести), а тогда с этим было вполне либерально, так что на этаже была оборудована очень приличная курилка. Просто отдельная комната, в которую, кто хотел, тот ходил, а кто не хотел, тот и не заглядывал.
Больные тетки все подобрались какие-то некурящие, курящих было только двое - кроме меня еще была совсем древняя бабка, начавшая курить еще чуть ли не в Гражданскую. Курила она "Беломор", потому что от сигарет кашляла. Но бабка была уже выздоравливающей, ее быстро выписали, и я осталась одна.
А среди постоянных обитателей курилки был один вредный дед. Вредность его состояла в его твердом убеждении, что ему курить можно, а мне нельзя, потому что он мужчина, а я - нет. Так что я с ним пару раз чуть серьезно не сцепилась на почве гендерного равенства, но мужики растащили. А, если мы с ним в курилке вдруг оказывались вдвоем, то мы демонстративно друг друга не замечали, а только взаимно с ненавистью посверкивали друг на друга прищуренными от презрения глазами.
Но однажды дед вдруг неожиданно мирно поздоровался, сказал, что видел, как меня навещал муж, и спросил, кто же он. Потому что как-то совсем не понятно - с бородой, и видно, что не работяга, но и не начальник. Надо отдать деду должное - он был физиономист и наблюдателен. Так что его определение мужниного социального статуса было как нельзя более верным.
Я, не вдаваясь в излишние подробности, обозначила мужа как "научного сотрудника". Дед махнул рукой, и с облегчением произнес: "А, ну тогда понятно". И я поняла, что "научные сотрудники" для него - это такая богема, от которой можно ожидать любых экстравагантностей, и к которой даже было бы странно применять обычные нормы морали. Так что могу и я курить, потому что какой уж тут спрос.
Потом он еще в течение дня время от времени начинал крутить головой и вспоминать, как: "А я-то думаю, кто такой? Бородатый!".
После этого мы с дедом совершенно помирились, и потом при встречах мирно и с удовольствием болтали о том, о сем. Дед был довольно интересным и вовсе не глупым, просто имел другой социальный опыт.
Был среди нас молодой человек, любивший погорячиться насчет советской власти (тогда это было свежее, чем сейчас). И вот он что-нибудь такое - кипятится, а дед, стряхивая пепел, и несколько даже меланхолично замечает: "А вот был у нас в гараже один, вступил в партию. А потом вышел из нее, сказал - партийные еще больше беспартийных воруют".
Молодой человек: "Ну, и что с ним сделали, что?" - и так даже жмурится в предвкушении рассказа об ужасных репрессиях. А дед, по-прежнему меланхолично: "А что с ним сделается? Как водил троллейбус, так и водил". Молодой человек, с недоверием: "И что, даже с работы не выгнали?", дед так же спокойно: "Так кто ж его выгонит, он же водитель".
Особенно я деда зауважала, когда узнала стороной, что сам-то он не болен, больна его бабка. Он приходил в больничку рано утром (первый раз мы встречались сразу после завтрака), а уходил только уже когда нас - больных - укладывали спать. И все время, кроме перерывов на перекуры, проводил у постели жены.
Сейчас-то я понимаю, что дома ему и делать было нечего, а так - встал пораньше, приехал в больничку часам к 7, и целый день при деле и среди людей.
Потом я как-то пришла покурить после утреннего кофе, в курилке был еще один только дед, который курил, отвернувшись к окну. Я радостно поздоровалась, он посмотрел на меня мутными глазами, и не ответил. Докурил и молча вышел.
Потом мне мужики сказали, что померла его бабка. И больше мы с ним уже не встречались.
И что-то я этого деда в последнее время часто вспомниаю. Что он, как он.
Наверное, тоже уже помер, он старый был.
А, может, и не такой старый, как мне тогда казалось. |