Макама «Тель-Авив»

Повествовательный жанр, что пáрною рифмой умерщвляет самую мысль о поэзии - миф мой, мне сгодится о городе вспомнить, что построил Ниф-Ниф, смой его, разбиваясь о риф тьмой своих волн параллельных на кофейни, молельни, разговоры бесцельней, чем лопасти мельниц, на шпильки бездельников и бездельниц, на то и на сё - вместе и отдельно, на французских бульдогов и мопсов английских, на киоски хотдогов и венских сосисок, на персидских котов и египетских кисок, на герани и фуксии мутных окошек, на меню из шавуйи, шавармы, окрошек, на руины, где кол и колонна – коллеги, на атобусы, вольво, мопеды, телеги, вроде той, что гоню - из макам-недоростков, вроде той, что киббуцник гнал на перекрёстке, в упряжке сивко-бурко, он же, вещий каурко, с видом то ли полудурка, то ли слюнявого окурка, а следом трусил автобус, не задавить их чтобы, а мимо - мотоциклист меня чуть не сбил. Как лист перед травой стань передо мной – марихуаной – марь-иванной – моревной – моряной – город Тель-Авив, сгинь и рассыпься. Чуть не считается, подсказывает чутьё, не мытьём, так катаньем достало меня это житьё и нытьё, да не твоё, моё, милосердья сестра. До чего же быстра и востра и шустра! Ногу то подыми, да не дыми и не перди, что там у нас впереди? Дороги торные? Две колонны топорные, декоративные, не опорные. Ордер какой? На арест. На выход с вещами, Электра, Орест. Не дорический, не ионический, псевдоисторический, трагикомический. Одна – рифлёная, гофрированная, другая – сглаженная, спрямлённая, обе - закопчённые, в серой парше побелки, а в голове псевдо-мысли снуют, как белки, умиляются редкой отделке, отмечают безделицы и безделки: вот при исполненьи служебных девица, рада улову, горда будто львица, гею-дружку рукой помавает, тут папик ревнивый её обрывает, грозно велит ей остановится, в лучших чувствах обиженная девица пытается искренне удивиться: «Зис из май фрэнд! Се мон ами!» - пойди-пойми! по-английски и по-французски щебечет она, заправляя блузку, папик держит её за гузку, оба могли б медаберить по-русску, откуда такие уменья в народе? А здесь на воротах написано вроде: «Инфляция. Вход со двора и налево». Здесь и живёт наша королева? Ей и обязаны мы изысканьями в языковедении обезьяньими? Книжная лавка «Древо познания», в урне поблизости книжка – издания 60-х годов, к рифме парнóй завсегда будь готов: Т.Карми «Медный змий», подойди, возьми: иллюстратор – Авигдор Ариха, в рыжей обложке – что облепиха, только изъедена чéрвем иным, с тягою к знаньям и чувству вины – у корешка не счесть ржавых ходов для изгнанников райских и вечных жидов. Ну а напротив - не хочешь, не верь – стихи на плакате, в поэзию дверь от Городского управления для нечитающего поколения: Т.Карми «Возвращение» из той же книжки, прошу прощения, только всё это так и было, разве что позабыла была ли в телеге кобыла или всё-таки мерин, да в том и сам возница, возможно, был не уверен. Что ещё позабыто в городе этом мною, рассеянным, скажем, поэтом? Море, что вскоре придёт на гóре в Ерушалаим, не тот, что в горних, так нам завещано в буквах чёрных: в скорости, в наши дни, ни днём, ни ночью не станут они, когда мы вспомним на дне о вялотекущей войне хитросплетений - узла Древа Добра и Зла. Пробковый поплавок и другая дырка – куриный бог, найденные на побережье, выброшены небрежно. И черновик этой макамы, заботливо вложенный в книгу Т.Карми и оставленный в гостинице, кому-то теперь достанется?