Штыки, чай, найдутся
Обнаружил в своей достаточно бесталанной графомании странный цикл, придающий ей всё же некоторый интерес. Немецкая колония Сарепта-на-Волге была после обороны Царицына переименована в город Красноармейск (о чём там и написано), и при образовании в 1928 году Нижневолжского края сделана центром его Красноармейского района, точнее, Сталинградского округа сего края -- о наличии у уравнения x^3=1 корней с положительной мнимой частью большевики тогда ещё не знали. Через три года Сарепта была прирезана к Сталинграду, но, оказывается, Красноармейский район остался, пока в 1960 году не был по своему новому центру переименован в Светлоярский.

Задумавшись об этом, понял, что в моём наоборот, очень хорошем вирше -- с рифмой, лучше которой я никогда в жизни не придумаю -- через запятую перечислены две колонии, которые обе были переименованы в Красноармейск. Тоже несознательно, конечно. Вообще-то обе эти колонии лютеранские, но если их присутствие в тексте, написанном от имени чернеца-иезуита, хотя бы понятно (персонаж, к которому обращается лирический герой, выбрасывался стопом из Саратова в начале трассы на Бальцер, идущей дальше на Волгоград), то наличие там же (Усть-)Золихи, также лютеранской, является ошибочным: сочинитель по всей видимости имел ввиду неподалёку лежащую католическую колонию Бэр, переименованную в Каменку, с сохранившимся очень красивым костёлом (есть фотография в википедии).

К этим двум Красноармейскам примыкает ещё село Красноармейское, бывшая колония Брабандер, смешно сказать, Куккусского округа, где в малолетстве бывал отец математика Г. Я узнал об этом случайно, когда Г. рассказывал о жизни своего деда, по имени кажется Хаима-Маркуса. Он был поляк по нации, но имел место жительства в Берлине из-за межвоенного антисемитизма в Польше. Когда в Германии начались гонения на евреев ещё худшие, он также совершил не самый удачный выбор и эмигрировал в совок. В 1939 году таким образом он оказался гражданином воюющего государства, был интернирован и выслан в Якутию, где работал в одном из гулаговских золотодобывающих поселений, кажется на Алдане. Через два года он оказался напротив, гражданином союзника по антигитлеровской коалиции, и поселение, в котором они жили, было повёрстано в вольные, причём бывший гулаговский начальник при отъезде уступил Г.-деду свой дом. Но он там прожил недолго, и его перевели в зачищенную немецкую колонию -- как сказал мне Г., Барабанду. До этого его рассказа я слышал это слово, но только когда мой папа разговаривал с моим младшим братом, в значении 'очень далёкое место' -- и я думал, что это имя вымышленное, по созвучию с Бармалеем, барракудой, Голкондой и контрабандой. Однако я довольно быстро сообразил: когда я играл во freeciv (а я обычно играл за поволжских немцев), она мне всякий раз предлагала назвать новую колонию 'Брабандер'.

Сейчас обнаружил, что в книге памяти Пермской области есть Фёдор Иванович Кенфт, родившийся в 1912 г. в селе Барабанда Саратовской области. Но он во всех списках Мемориала такой один, а родившихся в Брабандере 406 (причём это очевидно не все депортированные, там несколько тысяч населения было). Он в Перми жил; а ещё в Пермь оказывается выселяли сибирских немцев, но не на вечное поселение, а в формате 'трудармии', где они ещё хуже мёрли, чем в Казахстане. Но при этом в чём-то им повезло больше: немцам из села Побочино Омской области удалось при помощи буржуазной Германии после 1991 года завод построить и даже поместить фрактуру на свой герб, в то время как тезоименитая колония Бееренфельдского округа, от которой она отпочковалась, исчезла без следа. Вообще история с тем, как уже на последнем издыхании совка немецкое общество 'Возрождение' нашпиговали гебешными агентами и раздули в Саратове моральную панику против возвращения немцев и восстановления Немреспублики, очень поганая и позорная. Хотя какая российская история не такая.

А Хаима-Маркуса Г. в 1945 году отпустили в Австралию, куда его дядя уехал ещё в 20-х годах, и до самой смерти на завтрак он ел одну только рыбу.

Это я всё к тому, на самом деле, что прочитал роман 'Дети мои' модной нынче писательницы Гузели Яхиной, про поволжских немцев. Понятно, что после Зулейхи ей не с руки немного писать про Сибирь; но всё-таки когда читаешь, не покидает ощущение, что написано не про то -- хотя, с другой стороны, фэнтези про поволжских немцев в сеттинге 20-х -- 30-х годов, о чём ещё мечтать-то. Иногда встречается полная графомания, подчас срывающаяся в неподдельную лирику -- но желания бросить, захлопнуть и не читать больше она не вызывает. Но думаю едва ли человек с хорошим вкусом согласится с такой моей оценкой.