Пристань

Я должен – вместо своего брата – идти с отцом на пристань. На моего настоящего отца этот человек совсем не похож, и я знаю, что он – не мой отец, но ничего не предпринимаю, – мне проще подчиняться ему, делая вид, что я – его сын (наверное, я что-то такое знаю, что заставляет меня идти вместе с ним на пристань, – что-нибудь не очень приятное, что может случиться, если я попытаюсь сбежать или, например, хотя бы просто сказать ему, что он – не мой отец, а я – не его сын, и что я совершенно не хочу идти на пристань).

Мы идём на пристань. Дождливая холодная ночь. Практически ничего не видно. “Отец” говорит мне о том, что я должен сделать: сначала мы вместе попробуем попасть на один из больших железных кораблей (“отец” не уточняет, каким образом мы это сделаем); дальше – я разденусь до трусов, к моим ногам привяжут груз, я прыгну с корабля вниз, в море, и, если получится, доплыву до берега. Я не спрашиваю: зачем? – хотя мне очень хочется спросить. Я думаю о том, что, скорее всего, таким вот странным способом этот человек, выдающий себя за моего отца, хочет меня убить, – я не понимаю: зачем? – и мне становится страшно. Мы ещё не пришли на пристань, но придём уже совсем скоро, – у меня пока ещё есть возможность бежать, я могу хотя бы попробовать, но я не знаю, на что способен этот человек, и не хочу его злить. Что может быть страшнее смерти? – думаю я, пытаясь убедить себя в необходимости немедленного бегства, – ведь если я прыгну в море с грузом, привязанным к моим ногам, то – несомненно – тут же пойду ко дну! Но страх заставляет меня идти вслед за “отцом”, и я иду, стараясь не отставать. Получается, что я больше боюсь вызвать гнев этого человека, чем умереть? – понимаю я. Да, получается так. И я начинаю себя обманывать: может быть, груз не очень тяжёлый, и я спокойно доплыву до берега; и расстояние от корабля до берега, скорее всего, не очень большое, и я смогу доплыть без особых усилий; да и море, наверное, в этом месте совсем мелкое, а корабль – не такой огромный, каким я его себе представил. Но ничего не выходит: теперь я даже уверен в том, что “отец” хочет меня утопить. Я уже не спрашиваю себя – зачем? – и не думаю о его мотивах, – я просто знаю, что ему необходима моя смерть, и он её получит, если я не убегу прямо сейчас.

Но поздно. Мы на пристани. Я, правда, ничего кроме дождя не вижу, но “отец”, повернувшись ко мне, говорит с улыбкой: мы на пристани. Вон там корабли. Но мы сначала пойдём в сторожку (вот она, смотри, – за твоей спиной), нас там ждут. Я не спрашиваю у “отца”: кто? – я покорно иду за ним, развернувшись, когда он проходит мимо.

В сторожке очень темно, я никого не вижу, но слышу, как “отец” с кем-то здоровается. Я тихонько говорю в темноту: здравствуйте. Мне не отвечают, как будто меня и нет вовсе (а может быть, я поздоровался слишком тихо). Кто-то зажигает керосиновую лампу. Свет очень слабый, я вижу только какие-то мутные желтоватые пятна; через минуту глаза мои привыкают к такому свету, и жёлтые пятна превращаются в лица и ладони, выделяющиеся на фоне чёрной одежды, сливающейся с окружающей нас невероятно плотной темнотой. Два лица, четыре ладони. Я узнаю одного из стоящих перед нами людей: это мой старый знакомый, с которым мы уже давно – несколько лет – не общались, так что вполне может быть, что он не помнит меня, – к тому же, я стою достаточно далеко от света, и поэтому он, скорее всего, даже не может толком меня разглядеть и – понятное дело – не узнаёт. Рядом с ним – незнакомый мне человек, но мне почему-то кажется, что я знаю, кто это. Он чем-то напоминает мне моего “отца”, и я понимаю вдруг, что это – “отец” моего знакомого, и, может быть, именно поэтому мой знакомый притворяется, что не узнал меня: боится точно так же, как и я, разозлить своего “отца”.

Я не знаю, что мне делать (бежать я уже не смогу, – слишком поздно, их уже двое, а знакомый вряд ли станет мне помогать, тоже надеясь, наверное, что груз – лёгкий, берег – близко, а корабль – совсем небольшой), и просто стою на месте, разглядывая лампу, которую держит в правой руке человек, имитирующий моего отца (это он, оказывается, её зажёг). “Отец” поворачивается ко мне и говорит: подожди нас здесь немного, мы скоро придём. Я отвечаю едва слышно: хорошо, я подожду. “Отцы” и мой знакомый, который даже не смотрит в мою сторону, выходят из сторожки, забрав с собой лампу. Я остаюсь в полной темноте.

Только на рассвете, когда прекратился, наконец, дождь и стало чуть теплее, я решаюсь выйти из сторожки и пойти домой.