dobrov

«Моя мать умерла, когда я была еще совсем малышкой. Но говорят, что я очень похожа на нее. - И ты совсем не помнишь ее? - Иногда я вспоминаю, как она берет меня на руки. Обними меня, пожалуйста. Здесь так холодно. - Я закрою окно». Он встает - только что они лежали, одетые, на кровати; героиня курит, смотрит в потолок, он закрывает окно, но не задергивает шторы. Вся сцена длится несколько секунд - потом затемнение, склейка - и наступает утро. Они, обнявшись, спят под одеялом, и это подразумевает, что он встал, закрыл окно, потом вернулся к ней, они обнялись... или нет? Но тут лента, склеенная в кольцо, начинала все заново - или они еще что-то сказали друг другу? Или он что-то сказал ей - что-то, что позволило ей обнять его, а ему - поцеловать ее, что-то, после чего они разделись, погасили свет (Олег помнил - лампа у кровати утром была выключена, в то время как в предыдущем кадре она еще горела), и занялись любовью, а после они заснули или снова о чем-то говорили?
- Все как-то не так. Она попросила его обнять, но он встал и пошел закрывать окно - то ли потому что его застали врасплох - и правда, че, люди только что говорили об умершей матери и вдруг - обниматься - любой бы смутился на его месте, - говорил Мануйлов, наш знаток мотиваций. На что Лера цинично улыбнулась и не стала ничего объяснять. Ира предположила, что разговор действительно был, но его вырезали при монтаже, однако несгибаемый Мануйлов заявил, что раз разговора не было, значит, не было и незачем придумывать оправдания американоглупости сценариста, который, недолго думая, решил отказаться от самого принципа мотиваций, поскольку это только усложнило бы и без того тяжелый голливудский труд. Англичанка, которую для верности назвали Барбарой в честь чьей-то знакомой, заказала еще чашку ристретто, из-за чего все решили, что она, наверное, революционерка, поскольку так просто ломает стереотипы, навязанные миру британскими файф-о-клоками. Эрих только ему ведомым способом переключился на описание вчерашней операции по удалению аппендицита, с легкостью перескакивая с русского на немецкий, отчего операция приобрела явно военный характер - даже можно было представить себе офицеров вермахта, склонившихся над больным, оцепеневшим не столько от наркоза, сколько от ужаса перед шлемами с характерными шишаками. Ира брякнула, что никогда не видела настоящий аппендицит и Эрих тут же полез во внутренний карман, все завопили, умоляя Эриха остановиться, и тот с обиженным видом вытащил руку, а потом решительно накрыл ладонью пальцы Иры, так что Рома тайно усмехнулся, а Мануйлов ощутил легкое дуновение тени Дона, промелькнувшего за спиной; во всяком случае, война была забыта, и никто уже не говорил шепотом.

Олег попытался принять участие в общих забавах; все вдруг решили отправиться на какой-то таинственный концерт, который анонсировал Мануйлов, Роман тоже встал - он единственный из всей компании был сегодня за рулем. Олег тоже встал. «Я закрою окно». Они набились в машину - вместительный старый «фольксваген-сарай», но конечно, не попали на концерт, оказавшись вместо этого на Нижней Масловке, совсем рядом с квартирой, в которой жили Ира и Эрих - парочка, зарабатывавшая ловкостью пальцев, что для хирурга и учительницы музыки вполне естественно; Эрих вспомнил о бутылках бехеревки удивительного вкуса, умолчав, что бутылки были присланы его liebe Frau, оставленной в Мюнихе, хотя Ира была в курсе семейных приключений Эриха, и это ее не смущало. «Маленькая экскурсия в типично советскую квартиру», - такой туристический маршрут был предложен Барбаре и благосклонно принят, так что Рома даже удивился - легкомысленность англичанки была поистине безграничной. Мануйлов опасался, что Эрих привез из der Faterland пластинки Вагнера, но его заверили, что в этой квартире нет ни одной валькирии и вся компания с топотом, достойным кавалерии, поднялась на третий этаж. Зайдя в квартиру, Мануйлов насторожился, поскольку неуловимый Дон мог затаиться где угодно, но тут его взгляд скользнул по стопке пластинок, и поверьте - искушение было слишком велико.