dobrov

Впрочем, обе тети, их квартиры, их взаимоотношения и их методы воспитания занимали столько места в мире Мануйлова, что для того, чтобы стать, наконец, самим собой, а не странной фигуркой на шахматной доске тетушек, явно ведших какую-то ожесточенную игру, ему понадобилось сбежать и почти год дипломатическими средствами пытаться восстановить то сумасшедшее равновесие, которое было им так грубо нарушено. Отойдя от этого эпического полотна на достаточное количество шагов, он, наконец, получил возможность увидеть его целиком, что заставило задуматься - что же, кроме него самого, связывало тетушек. А это «что-то» существовало - никаких сомнений. Даже, несмотря на уход юного Мануйлва, тетушек продолжала связывать некая система отношений, некая борьба противоположностей похожая на то, как магниты отталкиваются одинаковыми полюсами - это нельзя было назвать связью, но достаточно было разнести магниты в разные стороны, как они теряли ощущение упругости между друг другом, и это заставляло намагниченных тетушек снова сближаться до той точки, в которой упругость восстанавливалась и которая (упругость или точка ее достижения - все равно) служила им теперь способом продвигаться по жизни.
При всей свей строгости, Фрося любила Мануйлова так же безумно, как и Людмила при всей ее легкомысленности, так что он вырос между льдом и пламенем, может быть именно поэтому, сумев сохранить нейтралитет. В минуты вдохновения в нем просыпалась лень тети Людмилы, но зато в минуты депрессии на помощь приходило упрямство тети Фроси. Во всяком случае, он любил обеих как матерей, и они отвечали ему втройне.
Однажды он обнаружил пыльную стопку пластинок в глубине кладовки тети Фроси. В тот момент обе тетушки почему-то сошлись вместе - они посмотрели на Мануйлова, потом на пластинки в его руках, потом друг на друга и Мануйлов мог поклясться, что в глазах Фроси мелькнула тень вины. Ему стало обидно за тетю Фросю, и он молча унес пластинки на прежнее место; тети выгнали его гулять, а сами о чем-то быстро переговорили и тетя Людмила уехала к себе, даже не забрав Мануйлова, как это произошло бы в иной день.

Лера примостилась в уголке прямо на полу, откуда можно было незаметно наблюдать за Мануйловым, решавшем буриданову задачку с бесконечным количеством стогов, или пластинок - как вам будет угодно; что меня в нем удивляет - неуловимая незаконченность действий, как будто он оставляет финал открытым, для того, чтобы мы могли додумывать его - что он сделал и чем это все кончится. Во всем - в том, как он вытаскивает из стопки пластинки - чуть-чуть не до конца, в том, как он не докуривает сигарету, как он смотрит на Эриха, появившегося с двумя плоскими бутылками - на Эриха, но в то же время немного в сторону, будто за спиной немца кто-то стоит. Даю слово - он не допьет свою рюмку. Вон куколка Барби порозовела - куколка-куколка. Кажется, Рома напрасно связывает с английской куколкой какие-то планы - в любом случае мне так кажется, поскольку именно ко мне куколка прижималась бедром и меня взяла за руку, когда мы поднимались наверх. Белое и черное - англичанка и москвичка. Но что будет взамен войны? Нечто противоположное: Make love, not war? Йоко и Йоко дают пресс-конференцию, лежа в кровати, в которой мог бы оказаться - а почему бы и нет - Мануйлов, особенно после третьей рюмки бехеревки. Мануйлов, который не заканчивает ни одного движения, любит меня так, будто под моей кожей ласкает другую; можно закрыть глаза и представить себя кем хочешь - Матой Хари, Юдифью, королевой Елизаветой.