Иной имел мою Аглаю


В каталоге одного из недавних аукционов Сотбис наткнулась на портрет кисти Виже-Лебрен. Дама, что называется, в самом соку. А наряд!

Причёска "англез", безусловно, хороша, как и коралловая диадема в ней:



Но главное, что бросается в глаза, это роскошное декольте на красном бархатном платье, глубокое до неприличия, если бы не белая муслиновая сорочка. На шее - увесистая золотая цепь с золотой же подвеской-ромбом (вероятно, медальон). Написан он был в 1824 г. - мода уже начинается меняться, это самыйсамый излёт "ампира".



И тут я посмотрела на имя дамы. Аглая Анжелика Габриэль де Грамон, супруга Александра Давыдова. Ба, да это же пушкинская Аглая! Тут можно многое помянуть - и то, что она была внучкой фаворитки Марии-Антуанетты, герцогини де Полиньяк, и то, что была супругой русского генерала, чья мать была племянницей Потёмкина и в первом браке родила будущего генерала Раевского, и много чего ещё. Но в историю Аглая вошла потому, что у Пушкина был злой язычок.

И вы поверить мне могли,
Как простодушная Аньеса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет - не многим боле.
Мне за двадцать; я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Уж клятвы, слезы мне смешны;
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Измены, верно, надоели;
Остепенясь, мы охладели,
Некстати нам учиться вновь.
Мы знаем: вечная любовь
Живет едва ли три недели.
Сначала были мы друзья,
Но скука, случай, муж ревнивый...
Безумным притворился я,
И притворились вы стыдливой,
Мы поклялись... потом... увы!
Потом забыли клятву нашу;
Клеона полюбили вы,
А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; до этих пор
Все хорошо, благопристойно,
Могли б мы жить без дальних ссор
Опять и дружно и спокойно;
Но нет! сегодня поутру
Мы вдруг в трагическом жару
Седую воскресили древность -
Вы проповедуете вновь
Покойных рыцарей любовь,
Учтивый жар, и грусть, и ревность.
Помилуйте - нет, право нет.
Я не дитя, хоть и поэт.
Когда мы клонимся к закату,
Оставим юный пыл страстей -
Вы старшей дочери своей,
Я своему меньшому брату:
Им можно с жизнию шалить
И слезы впредь себе готовить;
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить.

Или:

Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги - понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон - умом ее стращая,
Дамис - за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?

А хороша, правда? Ей здесь уже тридцать семь, между прочим.

И. Д. Якушкин в конце 1820 года писал: „У нее [Аглаи Давыдовой] была премиленькая дочь, девочка  лет  двенадцати.  Пушкин вообразил  себе, что он в нее  влюблен, беспрестанно на нее заглядывался и, подходя к ней, шутил с ней  очень неловко.   Однажды за обедом он сидел возле меня и, раскрасневшись,  смотрел так ужасно на хорошенькую девочку, что она, бедная, не знала, что делать, и готова была заплакать; мне же стало ее жалко, и я сказал Пушкину вполголоса: „Посмотрите, что вы делаете:  вашими взглядами вы совершенно смутили бедное дитя".— „Я хочу наказать кокетку,— ответил он, — прежде она со мною любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не хочет взглянуть на меня". С большим трудом удалось обратить все это в шутку и заставить его улыбнуться" .

Играй, Адель,
Не знай печали;
Хариты, Лель
Тебя венчали
И колыбель
Твою качали;
Твоя весна
Тиха, ясна;
Для наслажденья
Ты рождена;
Час упоенья
Лови, лови!
Младые лета
Отдай любви
И в шуме света
Люби, Адель,
Мою свирель.

В своё время Аглая оставит мужа, уедет с дочерьми, Екатериной и Аделью, во Францию, а через два года после смерти мужа, в 1835 г. - то есть когда ей было сорок восемь лет - выйдет замуж за второй раз. За другого генерала, Ораса Себастьяни. Когда-то и первый её муж и второй смотрели на небо Аустерлица- только с разных сторон, из разных армий.

Адель к это времени уже станет монахиней. Увы, никакого наслажденья.