На свете былей непочатый край,
Ничем не замечательных - тем боле.
Не лез бы я и с этой, не сыграй
Статьи о ней своей особой роли.

Они упали в прошлое снопом
И озарили часть его на диво.
Я стал писать Спекторского в слепом
Повиновеньи силе объектива.

Я б за героя не дал ничего
И рассуждать о нем не скоро б начал,
Но я писал про короб лучевой,
B котором он передо мной маячил.

Про мглу в мерцаньи плошки погребной,
Которой ошибают прозы дебри,
Когда нам ставит волосы копной
Известье о неведомом шедевре.

Про то, как ночью, от норы к норе,
Дрожа, протягиваются в далекость
Зонты косых московских фонарей
С тоской дождя, попавшею в их фокус.

Ср.:

Родились эти люди в cнах, вышли из снов и прочнейшим образом обосновались в моей келье. Ясно было, что с ними так не разойтись. Но что же делать с ними? <…> Тут мне начало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более того, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, и в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе. Ах, какая это была увлекательная игра, и не раз я жалел, что кошки уже нет на свете и некому показать, как на странице в маленькой комнатке шевелятся люди. <…> С течением времени камера в книжке зазвучала.

Да, я еще при первом прочтении подметил - так вышло, что вначале я прочитал Т.Р., а Сп. уж потом (в "синем" томе Библиотеки поэта, предисловие к которому писал Синявский). ДЛумаю (не помню, что подумал тогда), что имеет место ложное заимствование - т.е. никто из них ни у кого не заимствовал, а источником этого у обоих было нечто третье, общее.

Тут, раз уж речь зашла, коснусь темы заимствований и близкой к ней "явный парафраз того-то" (это бывает у литературоведов в степени иногда зашкаливающей, иногда кажется начнут искать источник слова "что" в творчестве такого-то).

Все-таки литературное влияние, как мне представляется, сложнее, чем сознание последующего интерпретатора. Он может попасть (случайно или в наиболее тривиальных случаях), но вообще говоря такие вещи всегда гадательны. И дело не только в том, что цепочка может вовсе идти не оттуда, откуда ведет ее комментатор, а в том, что никакой литературной - от автора к автору - цепочки может вовсе не быть.

Поясню на примере. Предположим, исследователь нашел, что общим источником для П. и Б. был какой-нибудь Меттерлинк, статья которого "Как я пишу пьесы" была опубликована в сборнике "Советский театр" (все это не только мои домыслы, но и сами факты я выдумал). И даты сходятся, и есть масса косвенных улик, скажем, видел мемуарист номер этого журнала в прихожей у Булгакова, а в юбилейном театральном сборнике 47 года есть статья, как Пастернак, выступая в Доме ученых ссылался на Меттерлинка, говоря, что подумывает о пьесе с революционным сюжетом.

И это может оказаться лажей не потому, что на самом деле один прочитал Меттерлинка, а другой вовсе не Меттерлинка (ошибка в построении цепочки), а потому, что оба были на спектакле Мейерхольда, который сценическими средствами обыгрывал "короб лучевой". Потом они забыли про этот короб, а когда добрались до соотв. фрагемента, он у них всплыл, разбуженный какими-то соседники словами и смыслами.

Таким образом, все эти "источники" и "заимствования" часто оказываются лишь экспликацией эрудиции исследователя. Он приписывает их изучаемому автору, который знать не знал, ведать не ведал, но честно (а не как Аннушка).

Возможно, это ересь не хуже бориной второй "с" , но интересно ваше мнение.

соседники - соседними

Никакой ереси, все абсолютно правильно. Интертекстуальные связи мы можем интерпретировать двумя способами: первая интерпретация, узкая, - некое наблюдаемое соответствие является сознательной передачей смыслов и/или форм (образов, мотивов, формул, etc.) от одного текста непосредственно к другому; вторая, широкая, куда первая включена, как частный случай, - сознательное или бессознательное использование текстом Х тех или иных элементов техта Y, где текст Х = конкретному авторскому/коллективному тексту, а текст Y = совокупности текстов всей предествующей (и современной) культуры. В первом случае мы обязаны искать улики и квалифицировать характер заимствования (источник, подтекст, цитата, аллюзия, etc.), во втором, - нет. Первый способ действия - "оперативно-следственные мероприятия" типа "найди пионера", второй - разметка карты полезных ископаемых. Первый помогает понять творческую историю конкретного текста, уточнить его смысл и содержащиеся в нем подразумевания; второй помогает понять и описать механизмы культурной памяти, инвентаризовать и классифицировать те "кирпичики", из которой строится здание культуры. Искать улики увлекательней и легче, и обычная беда филологов - интерпретация типологически сходных элементов, как генетически зависимых. Впрочем, и наоборот. Приведу пример из недавно прочитанной статьи. Филолог С. нашел у Саути стихи, чрезвычайно похожие на черновик пушкинского "Пора, мой друг, пора", и даже привел убедительные улики, что П. читал и использовал оного англ. поэта. Однако другой филолог, М., справедливо указал, что соответствующие фрагменты Саути относятся к богатейшему топосу "счастье сельской жизни", существовавшему с античности до Пушкина (и далее), т.е. что вне зависимости от того, знал ли П-н Саути или не знал, соответствующие мотивы могли быть заимстованы "нашим всем" у кого угодно; более того, по мнению М., пушкинская интерпретация топоса показывает, что он осознавал использованные им мотивы именно как некую устойчивую и цельную традицию, на фоне и в диалоге с которой только и можно понять его, пушкинский текст. Кто прав? Как ни странно, оба: осознание топической традиции не отменяет отсылок к конкретным текстам этой традиции, а находка конкретного источника не отменяет включенности обоих текстов в топическую традицию. Подобно и с Пастернаком-Булгаковым-Метерлинком: если бы нашлись улики, что существовал метерлинковский "текст-посредник", это не отменяет наличия ни внелитературного "текста" - живой театральной "коробочки-сцены" или "картины" (естественная метафора для многофигурных построений), ни, например, традиции соответствующего описания творческого акта в расхожих сочинениях по психологии творчества, откуда Б и П могли этот образ почерпнуть. Вот как-то так, что ли.

Еще о позиции филолога (исследователя). Его эрудиция и воображение, конечно, часто привносит в исследуемые тексты дополнительные, "не изначальные" смыслы. Но, собственно, в этом и состоит во многом его роль (как и любого читателя): налаживать, вспоминать, придумывать связи между текстами, тем самым эксплицируя и обновляя механизмы культурной памяти, наращивая ее запасы.

Спасибо, то что доктор прописал!
Я опечатки (свои) выправлю, да и открою из-под закмка, не возражаете?

Да открывайте, конечно, только не пиарьте специально, а то я тут в тапочках и бигудях, никакой строгости :)