Лытдыбр летний (окончание)
Итак, в 15:55 я покинул сие хранилище книжной премудрости, сказав себе словами другого классика:

"Какие они милые!.. Ну что ж... Идти так идти".

Дальше Мясницкая образует такой интересный угол - там справа знаменитый дом 7 (дом Черткова), где имеется (во всяком случае, весной и летом 1992 года она еще была) т.н. "готическая комната", представляющая собой мрачноватую и слегка безумную резную деревянную залу (мне кажется, что из моих теперешних френдов юзер vvagr должен ее помнить). Чертковская библиотека, кстати, влилась в фонды Исторички, в которую чтобы попасть нужно было свернуть в Кривоколенный, чтобы оттуда попасть в Армянский переулок, переходящий после Маросейки в Старосадский, но можно, в принципе, пройти и Большим Златоустьинским.

Потом я как-то задумался - не помню о чем - и опять стал воспринимать мир уже на Никольской. Тетенька - такая, знаете, полная тетенька с очень черными волосами, в черной-пречерной кофточке и красной-прекрасной юбке, говорила в мобильный с южным напором:

- Так ну как же ж. Я же ж ей так и сказала: "Ты посмотри, какой прекрасный город!"

Похоже, я шел мимо Историко-архивного. А это что у нас на дворе, никак вступительные экзамены? На краю Красной площади девушка фотографировала подружку на фоне мавзолея. Она держала фотоаппарат одной рукой, а другой энергично махала, сдвигая в сторону подругу, а может, сестру.

Обогнув Исторический музей, я стал спускаться к Александровскому саду. Человек, отдаленно напоминающий Николая II, заговаривал с детьми. Девочка в белом платьице, когда он сел перед ней на корточки, шараханулась от него на ручки к маме. Он встал, поправил форменку и пошел вниз, величественно раскланиваясь с людьми, поднимавшимися к Красной площади.

Ниже расхаживал человек, похожий на нынешнего президента России. Он был больше похож на изображаемое им лицо, чем тот, что изображал последнего императора (хотя это может быть эффект телевидения - теперешние видимы нам со всех сторон, тогда как бывшие плоско смотрят с портретов и фотографий, не поворачивая лица, и общая их фигура не так нам знакома). Особенно удалась походка и общая повадка - люди останавливались и улыбались, а один дяденька в комбинезоне и каске смеялся, крутя головой.

Александровский сад был полон гуляющими. Я перебрался через бывшую Манежную площадь, держась поближе к Манежу. Из его ворот вышла женщина в парчовом платье и с сигаретой. Она присоединилась к высокому мужчине в черном костюме - я прошел между ними и стеной Манежа - они курили, не глядя друг на друга, стоя по сторонам узкой стальной урны - как почетный караул этой емкости для бычков.

Из перехода неслись душераздирающие крики - там всегда поют для денег, но не в том дело, что для денег, а в том дело, что поют ужасающе плохо, собственно, и не поют даже, а кричат, крик из отражается от стен перехода, и все это совершенно ужасно.

Есть такая традиция в городской прозе, сообщать, что автора "охватила необъяснимая тоска". Причем, тоска эта охватывает авторов (почему-то сплошь принадлежащих к веку двадцатому) всегда по поводу каких-то обыденных проявлений повседневности. То ему не нравится, как повозки стучат, то не может наш автор выносить, как трамваи гремят, то еще что-то, голуби там мучают, или у прохожих какие-то такие лица, которые не такие, какие бы автору в этот момент хотелось. Немузыкальные вопли поющих в переходах не вгоняют меня в тоску, но я делаюсь довольно-таки злобным типом, потому что проходя мимо просящих гонорар это, с позволения сказать, пение, я сообщаю им (если совсем бесцеремонно просят, загораживая дорогу, например), что - да, дал бы, если б друг ваш не пел бы.

Выйдя на поверхность - на угол Большой Никитской, как вы понимаете, - я посмотрел на часы. 16:20. Ну, вот и замечательно. Теперь, когда бы я ни пришел, нужно будет ждать совсем немного. Времени останется - как раз пива заказать и пролистать Спорт-экспресс, а до Футбола дело может и не дойти, потому что человек, с которым мне надлежало встретиться, отличается точностью. Плюс еще надо подняться по Никитской, мимо всякого всего, включая Свет, перепрофилированный в Кашемир, и Английскую мебель (там однажды я видел, точнее, слышал смешное), и книжный магазин, где свободно можно купить не только Библию, но даже и Риккерта, а по другой стороне театр Маяковского, Геликон, Колпачный с шашлычной (в которой шашлык брать, как раз, не надо).

Подняться, стало быть, по Никитской, завернуть за угол вечного ремонта кинотеатра Повторного фильма, потом вниз по бульвару, мимо музея народов Востока, а там уже и столики на улице, куда я плюхаюсь, успевая заказать пиво убегающей внутрь официантке. Это - высокая Лена, которая улыбается гостям. Как сказала однажды моя знакомая, когда была молода, а главное - жива, "она такой хороший человек, что невольно хочется пожелать ей добра".

Рядом садится молодая мамаша - я понимаю это, только когда она начинает распаковывать какую-то по виду шерстяную сумку, в которой оказывается спящее дитя. Я курю и мне не хочется гасить только что зажженную сигарету - поэтому я обращаю внимание молодой мамаши на тот факт, что столик, за который она села, не убран, а через один от нее имеется пустой столик и чистый. Она соглашается, что да - тот чистый, а на этом стоит что осталось от предыдущих посетителей. Но потом качает головой, что де мол, нет, мы тут посидим. И мне приходится назвать ей истинную причину - я, видите, курю, не повредит ли это вашему... э-э-э... младенцу. Нет-нет, почти весело опять возражает она, - смотрите, дым относит совсем в другую сторону.

Тем временем приносят пиво. Я достаю газету, на часах 16:36. Путешествие от Краснопрудной до места встречи номер два закончено. В 17:00, когда одна газета изучена, появляется юзер и френд, встреча с которым и есть та вторая встреча, а про место вы уже все поняли.

Мы беседуем о делах и просто так. Я сижу лицом к бульвару, мимо идут люди, едут машины, а тем из них, которые хотят припарковаться, помогает служитель стоянки, похожий на журналиста Политковского.