С добрым утром
Разрешите кое-что напомнить.


Людвиг фон Мизес
Теория денег и кредита (1912)
Перевод с английского издания 1934 г., сделанного со 2-го немецкого издания (1924)
Книга выйдет в издательстве "Социум"

Глава 14. Этатистская денежная политика*
*Эта глава написана для 2-го немецкого издания

Этатизм в теории есть доктрина, утверждающая всемогущество государства. Рассмотренный как разновидность политики, этатизм представляет собой попытку регулировать всю практическую деятельность людей путем указаний и запретов, налагаемых государственной властью. Идеальным обществом для этатиста является частный случай социалистической общины. При обсуждениях для обозначения такого идеального общества обычно используется термин государственный социализм, или, в некоторых случаях, христианский социализм.

14.1. Этатизм
На первый взгляд этатистское идеальное общество выглядит почти так же, как общество, организованное на капиталистических началах. Целью этатизма вовсе не является формальное преобразование всей собственности на средства производства в государственную собственность путем полного ниспровержения системы законодательства и законоприменения. Национализации подлежат только крупнейшие промышленные, добывающие и транспортные компании. В сельском хозяйстве, а также в среднем и малом бизнесе частная собственность должна продолжать существовать - по крайней мере номинально. Тем не менее, фактически государственными предприятиями становятся все предприятия. Да, их владельцам позволено сохранить название и статус собственников, им предоставлено право на получение «разумного» дохода, «соответствующего их положению». Но на самом деле каждая компания преобразована в государственную контору, а каждый вид занятий, доставляющий средства к существованию, – в род государственной службы. При любой разновидности государственного социализма для независимых компаний не остается места. Цены регулируются указами и государственные органы определяют, что именно необходимо производить, каким образом и в каких количествах. Не должно существовать никакой спекуляции, никакой «чрезмерной прибыли», никаких убытков. Не должно быть никаких инноваций помимо тех, которые одобрены государственными органами. Государство все направляет и всем руководит.

Одной из особенностей этатизма является то, что он не способен представить людей, совместно живущих в обществе, вне своего особого социалистического идеала. Поверхностное сходство между социалистическим обществом, составляющим идеал этатистов, с одной стороны, и социальной структурой и общественным строем, основанными на частной собственности на средства производства, с другой, приводит к тому, что этатист склонен упускать из виду фундаментальное различие между этими двумя системами. Все, что не соответствует ощущению, согласно которому оба общественных строя по сути одинаковы, этатист воспринимает как аномалии переходного периода и достойное порицания нарушение декретов государственной власти, как свидетельство того, что государство ослабило вожжи государственного управления и все, что требуется для приведения всего в совершенный порядок, – это опять натянуть их посильнее. Тот факт, что общественная жизнь характеризуется наличием непреодолимых ограничений, что оно подвержено действию ряда законов, сравнимых по силе действия с законами природы, все эти вещи этатисту неведомы. Для этатиста все на свете сводится к проблеме власти – силе, принуждению, могуществу, а его концепция власти является грубо материалистичной.

Каждое проявление этатистской мысли противоречит положениям социологии и экономической теории, поэтому этатисты стараются доказать, что этих наук не существует. По их мнению, общественное бытие формируется государством. Что до закона, то здесь торжествует принцип: возможно всё. Нет никакой области, в которой государство не было бы всемогущим.

Современные этатисты долго уклонялись от явного приложения своих принципов к денежной сфере. Да, воззрения некоторых из них, в частности, Адольфа Вагнера и [Вильгельма] Лексиса, на вопросы ценности отечественной и иностранной валюты и на влияние платежного баланса на условия обмена, содержали все элементы этатистской денежной теории. Но эти воззрения формулировались ими весьма осторожно и с оговорками. Первым, кто попытался явным образом применить этатистские принципы к денежным доктринам, был Кнапп.

Политика этатизма достигла своего пика во время мировой войны, которая сама явилась неизбежным следствием доминирования этатистской идеологии. Постулаты этатизма были реализованы в так называемой «военной экономике» . Военная экономика и переходная экономика показали, чего на самом деле стоит этатизм и до чего можно дойти с помощью этатистской политики.

Важность критического изучения этатистской денежной теории и этатистской денежной политики не ограничивается историей идей, поскольку, несмотря на все неудачи, этатизм продолжает оставаться доминирующей доктриной, по крайней мере в континентальной Европе. Во всяком случае, эта доктрина является доктриной правящего слоя, и именно эти идеи играют главную роль при проведении денежной политики. Как бы ни были мы убеждены в научной несостоятельности этих идей, сегодня мы не имеем права их игнорировать.


14.2. Национальный престиж и денежный курс
Для этатиста деньги являются произведением государства, а уважение, которым пользуется национальная валюта, – экономическим выражением уважения, или престижа, которым пользуется государство. По его мысли, чем более могущественна и богата страна, тем лучше должны быть ее деньги. Так, во время войны считалось, что «денежный стандарт победителей» автоматически станет и лучшими деньгами.

Однако победа или поражение на поле битвы воздействует на ценность денег лишь косвенно. Вообще говоря, государству страны-победителя легче отказаться от помощи печатного станка, чем потерпевшему поражение, – поскольку, с одной стороны, ему проще ограничить свои расходы, и легче получить кредиты, с другой. Однако, эти же соображения позволяют понять, что понимание того, что приближается заключение мира, само по себе будет приводить к более благоприятной оценке валюты всякой воюющей страны – даже той, которой суждено потерпеть поражение. В октябре 1918 года марка и крона росли, поскольку люди считали, что даже в Германии и Австрии можно будет рассчитывать на прекращение инфляции (надо признать, что этим ожиданиям не суждено было сбыться).

История показывает также, что «денежный стандарт победителей» может оказаться весьма скверным. Мир знает мало побед, более блистательных, чем та, которую одержали над английскими войсками восставшие американцы под командованием Вашингтона. Однако американскому «континентальному» доллару эта победа не принесла ничего хорошего. Чем выше взметалось звездно-полосатое знамя, тем ниже падал его обменный курс, – до тех пор, пока в тот самый момент, когда победа восставших перестала вызывать какие-либо сомнения, доллар не обесценился полностью. Вскоре после этого аналогичная последовательность событий имела место во Франции. Несмотря на победы революционных армий, премия по платежам металлическими деньгами все увеличивалась, пока, наконец, в 1796 году ценность [бумажных] денег не упала до нуля. В обоих случаях государства-победители довели инфляцию до самых крайних пределов.

На ценность денег не оказывает влияния также и богатство стран и народов. Нет ничего более ошибочного, чем широко распространенная привычка считать денежный стандарт чем-то вроде доли участия в государстве или сообществе. Когда за германскую марку в Цюрихе давали десять сантимов, банкиры говорили так: «Настало время покупать марку. Да, сегодня немцы и правда беднее, чем до войны, так что низкая оценка марки оправдана. Тем не менее, богатство Германии, разумеется, не уменьшилось до одной двадцатой своей довоенной величины – так что марка обязательно вырастет». А когда польская марка в Цюрихе упала до пяти сантимов, другие банкиры говорили так: «Такой низкий уровень [обменного курса польской марки] необъясним. Польша – богатая страна, у нее имеется процветающее сельское хозяйство, лес, уголь и нефть – так что обменный курс ее валюты должен быть несопоставимо более высоким». Эти комментаторы не понимали, что оценка денежной единицы зависит не от богатства страны, а от соотношения между количеством денег и спросом на них, так что даже богатейшие страны могут иметь плохую валюту, а беднейшие страны – хорошую.

Примечание: Весной 1919 года один лидеров Венгерской Социалистической Республики говорил автору этих строк: «Бумажные деньги, выпущенные нашей республикой, непременно будут иметь самый высокий обменный курс после денег Советской России, поскольку, социализировав частную собственность всех граждан Венгрии, наше государство стало вторым после России в ряду богатейших государств мира и, следовательно, заслуживает доверия в наивысшей степени».

14.3. Регулирование цен постановлениями государственных органов
Государственная фиксация максимальных цен представляет собой самый древний и наиболее популярный инструмент этатистской денежной политики. Высокие цены, думают этатисты, возникают не вследствие увеличения количества денег, а из-за достойной всяческого порицания деятельности игроков, играющих на повышение («быков») и прочих «спекулянтов». Для прекращения роста цен достаточно будет запретить их махинации. И вот, принимаются акты, устанавливающие, что запрашивать (или даже уплачивать) «завышенные» цены означает совершать наказуемое деяние.

Подобно большинству правительств, правительство Австрии во время войны начало борьбу с ростом цен с помощью уголовного законодательства этого рода – в тот же день, когда оно привело в действие печатный станок для финансирования государственных расходов.

Предположим, что вначале государство добивается успеха на этом пути. Предположим также, что совершенно исключен фактор уменьшения предложения товаров, связанный с военным временем. Более того, предположим, что на стороне предложения вообще не действуют никакие факторы, которые изменяли бы меновое отношение между деньгами и товарами. Отвлечемся также от того факта, что во время войны увеличивается период, необходимый для перевозки денег, что на операции клиринговой системы накладываются ограничения, т.е. не будем принимать во внимание эти и все другие факторы, которые увеличивают спрос экономических агентов на деньги. Ниже обсуждается только одна проблема – какие последствия, при прочих равных, будет иметь увеличение количества денег при ограничении уровня цен на старом уровне посредством государственного принуждения?

Увеличение количества денег приводит к появлению у участников рынка нового, прежде не существовавшего стремления к покупкам, или, иными словами, создает то, что обычно называется «новой покупательной способностью». Если соответствующие новые потенциальные покупатели выходят на рынок (где они вступают в конкуренцию с теми, кто уже находился на рынке), то, при наличии запрета на увеличение цен, будет реализована только часть совокупной покупательной способности. Это означает, что среди потенциальных покупателей появятся такие, которые покинут рынок, не достигнув своей цели – при том, что они были согласны на запрашиваемые (т.е. установленные официальным постановлением) цены, – то есть такие потенциальные покупатели, которые вернутся домой с деньгами, взятыми ими на рынок в расчете купить там то, что им было нужно. Купит нужный ему товар потенциальный покупатель, готовый платить официально установленную цену, или нет – зависит от всевозможных обстоятельств, которые с точки зрения рынка, не имеют значения, например, от того, попал ли он на место вовремя, или, есть ли у него личные отношения с продавцом, и от т.п. частностей. Рыночный механизм больше не работает на выявление разницы между теми потенциальными покупателями, кто в состоянии купить, и теми, кто нет, – ценовые изменения больше не балансируют спрос и предложение. Предложение отстает от спроса. Игра рыночных сил перестает иметь значение – в действие вступают силы иной природы.

Однако правительство, которое запускает в обращение новые банкноты, делает это потому, что хочет отклонить потоки товаров и услуг от тех направлений, к которым они первоначально стремились, и направить их на некие иные – запланированные правительством – цели. Оно хочет приобрести за деньги эти товары и услуги, а не получить их другим возможным понятным способом: просто изъяв их силой. Таким образом, в намерения правительства входит, чтобы все нужно было приобретать за деньги, и только за деньги. И правительство не получает никаких выгод от той ситуации, которая сложилась на рынке, побудившей некоторых потенциальных покупателей уйти с него, не купив того, что им было нужно. Правительство хочет прибрести нечто за деньги – оно стремится не дезорганизовать, а использовать рынок. Однако официально установленная цена все-таки дезорганизует рынок, на котором за деньги продаются товары и услуги. Торговля, в той мере, в какой она это может, изыскивает другие способы. Она воссоздает систему прямого обмена, при которой товары и услуги обмениваются без посредства денег. Те, кого вынудили отпускать товары и услуги по фиксированным ценам, отпускают их не кому попало, а только тем, кому они идут навстречу. Потенциальные покупатели выстраиваются в длинные очереди, чтобы успеть разобрать то, что им нужно, пока не поздно. Они рыщут по магазинам в надежде найти то, что еще не торговцы еще не успели продать.

Когда товары, уже бывшие на рынке в тот момент, когда решением государства цены были зафиксированы на уровнях ниже тех, которые диктуются рыночной ситуацией, оказываются распроданы, опустевшие складские помещения магазинов не пополняются. Назначать цену выше установленной запрещено, но производство и продажи еще не сделаны обязательными. Продавцов больше нет. Рынок прекращает функционировать. Но это означает, что организация экономики на базе разделения труда терпит крах. Зафиксировать цены без разрушения системы общественного разделения труда нельзя.

Таким образом, фиксация, имеющая целью установить цены и зарплаты на уровнях ниже того, какими они сложились бы на свободном рынке, практически невозможна. Если такие ограничения накладываются на цены лишь некоторых видов товаров и услуг, то появятся диспропорции, вызванные затруднением процессов адаптации, присущих экономическому порядку, основанному на частной собственности. Эти диспропорции будут достаточно существенными для того, чтобы продолжить расширение системы ограничений. Если такие ограничения приобретут всеобщий характер, а попытки принудить к их соблюдению будут успешными, быстро станет очевидной несовместимость этой системы с общественным строем, основанном на частной собственности. От попыток ограничить систему фиксированных цен какими-то рамками придется отказаться. Правительство, начинающее с запрещения рыночных цен, неизбежно движется к запрещению частной собственности. Оно должно отдавать себе отчет в том, что не существует третьего пути – между системой с частной собственностью на средства производства и свободой договоров, и системой с общей (common) собственностью на средства производства, или социализмом. Правительство будет вынуждено постепенно вводить всеобщую трудовую повинность, рационирование потребления и, наконец, государственное регулирование всего производства и потребления.

Экономическая политика времен войны следовала именно этим путем. Этатист, с ликованием утверждавший, что государство в состоянии делать все, что ему вздумается, обнаружил, что экономисты были совершенно правы и управлять экономикой только с помощью ценовых ограничений не получается. Если этатисты хотели устранить игру рыночных сил, им пришлось зайти дальше, чем они первоначально предполагали. Первым шагом на этом пути было введение рационирования наиболее важных товаров первой необходимости. Вскоре пришлось ввести трудовую повинность и, в конце концов, полностью подчинить государству производство и потребление. Частная собственность сохранилась только номинально – фактически она была запрещена.

Коллапс милитаризма стал также и концом социализма военных лет. Во время революции экономические проблемы, однако, понимались так же плохо, как и при старом порядке. Все те же эксперименты были проделаны опять.

Попытки с помощью полиции и уголовного кодекса предотвратить рост цен не кончились быстрым крахом только потому, что государственные служащие действовали недостаточно решительно, а также потому, что люди изобретали пути обхода мер по регулированию экономической деятельности. Эти мероприятия не кончились катастрофой потому, что предприниматели не были охвачены таким энтузиазмом, о котором рассказывается в легендах этатистов-социалистов. Эти меры были обречены на провал, поскольку организация экономики на базе разделения труда и частной собственности может функционировать, только если рыночные цены определяются свободно. Если бы ценовое регулирование увенчалось успехом, оно парализовало бы весь экономический организм. Единственной причиной, по которой система общественного производства продолжала функционировать, была неполнота, с которой осуществлялись меры по регулированию, их непоследовательность, обусловленная беспомощностью тех, кто должен был проводить их в жизнь.

На протяжении тысячелетий во всех уголках Земли, где жили люди, химере справедливых и обоснованных цен были принесены неисчислимые жертвы. Тех, кто нарушал законы, регулирующие цены, сурово наказывали, их собственность подлежала конфискации, их самих арестовывали, пытали и казнили. Адептам этатизма было не занимать ни убежденности, ни энергии. Но, несмотря ни на что, суду и полиции никогда и нигде не удалось поддержать огонь экономической деятельности.